Я родился в Москве, но вырос на Кавказе. Горы, пьянящий воздух, эхо, козочки горные, сыр домашний и лепёшки. Музыка. Жизнь моя. Ничего этого здесь не было. В Москве я скучал по той свободе, что чувствовал тогда, когда мог беспрепятственно идти куда хотел, отдыхать где и когда хотел, есть ягоды прямо с куста. Скучал я по джигитскому духу. Москва была серой – серый воздух, серая вода, люди, машины, серая Красная площадь. Только парки были зелёные, и некоторые люди, видимо не москвичи, добавляли красок этой серости.
Надоело мне это до смерти. Бросил все и уехал обратно на Кавказ, в родной посёлок, стал жить в нашем старом доме с матерью. Стала она уже старой и где-то немощной, но помощи никогда не просила. И не показала, рада ли, что я приехал. Не просила меня жениться или работу найти – ведь я не работал где-то полгода, наслаждался долгожданной свободой и яркими красками родины.
Как-то днём пришел я домой, а она сидит мёртвая в кресле-качалке на террасе. Лицо спокойное, умиротворённое. Мне стало грустно – ведь я собирался опять начать работать, дом для неё новый отстроить, более удобный, жениться хотел, чтоб она на старости порадовалась мне женатому и внукам. Не успела. Но знал я, что мать моя была женщина самодостаточная и глубоко верующая, всегда жила по заповедям и вручила жизнь свою в руки Бога своего, потому о ней не стоило печалиться – судьба её светла, и грусть моя обо мне, не о ней – что я потерял общество такой возвышенной женщины преждевременно. Мысли эти подняли мне настроение.
Поскольку мать умерла, решил я не жениться – ведь делать это хотел больше для неё, чем для себя. У меня не было желания. Хотел я просто покоя. Устал в Москве очень от бесконечной гонки и от женщин, которые внешне выглядели призывно и волнующе, но внутри был пусты. Не привлекали меня они.
Устроился на работу пастухом в местное хозяйство. Ох и хорошо мне было. Лежал на жёстких нагретых камнях, поросших редкой горной травой, смотрел на солнце и облака и размышлял о вечном, пока овцы щипали травку. Разговаривал с Богом, он мне отвечал. В беседах наших прошло лето.
Ранним октябрьским утром вышел я из дома, чтобы пойти к овцам, и увидел перед собой гибкую стройную девушку в национальной одежде. Она выглядела как принцесса. Глаза наши встретились, и я утонул в её чёрных очах. Бархатных… Но что-то ещё было во взгляде её. Тоска, и вечность. Я не знал, кто она – не видел её в нашем селе никогда. Но это было неважно. Я почувствовал, что во мне рождается страсть – но не похоть обычная, а что-то, как мне показалось, такое, что вдохновляло христиан в средние века на подвиги во славу Христа, и что вдохновляло их умирать ради дела божьего. Страсть моя направлена была на достижение этой неземной девушки, а поскольку чувствовал я, что она из миров горних, то хотел я достичь их, чтоб достичь ее. Не желал стащить её сюда, хотел туда подняться.
Она смотрела на меня и молчала. Я не знал, что сказать. Спросил, кто она. Она ответила, что племянница Сослана-плотника, приехала помочь их семье по хозяйству. Я знал его. Зашел, спросил о его племяннице – не замужем ли, какие планы. Сказал, хочу жениться. Тот меня знал с детства, потому доверял. Спросил, на что жить будем. Я сказал, другую работу найду, хорошую. Он знал, что я слово сдержу, поговорил с племянницей своей, она согласилась.
Всю осень я искал работу во Владике и рядом, но ничего хорошего не нашёл. Чувствовал я, что моему сапфиру нужно платиновое обрамление, и решил, что поедем мы на несколько лет в Москву – а куда еще? Город я знал, связи остались. Позвонил другу, тот сразу предложил хорошее место. Поехали мы в Москву.
Так я вернулся в это серое болото. Но я был не один, дома меня ждал мой сапфир. Благодаря ей те часы, что я проводил на работе, сжимались до ничего, а время с ней превращалось почти в вечность. Как до этого я лежал на пастбище и разговаривал с Богом в небесах, так и сейчас, разговаривая с ней, я говорил с ним, она была проводником, я его через неё лучше слышал. Мне было так хорошо с ними.
Как-то она поехала в магазин и попала в аварию – умерла мгновенно. Я не плакал, понял, что такая у нас судьба. Хотя не стало моей «переводчицы с божьего», я чувствовал, что незримо мы всё равно вместе, и разговоры мои с Богом продолжали включать и её.
Что-то случилось со мной. Я мог вернуться в родное село и зажить опять простой жизнью, но я чувствовал, что мне уже всё равно. Серая Москва или дорогие сердцу горы – я могу быть в них сердцем, хотя тело мое будет в серой столице. Не столь важно. Пусть идет всё как идет.
Так пока и идёт. У меня всё хорошо. Жду встречи с ними.