Лучшие образцы хоррора дают нам возможность соприкоснуться с запредельным. Вступить с неведомыми силами и мирами в контакт. Вот только обнаруживается, что мы не способны адекватно дешифровать сообщения, приходящие с той стороны. И тут начинается ужас, потому что это означает либо то, что мы имеем дело с чем-то абсолютно инаковым, либо над нами всласть издеваются.
Этот прием принес Стивену Кингу славу короля ужасов. Наиболее полно коммуникационный разрыв показан в лучших его романах «Оно» и «Сияние», чуть в меньшей степени в «Томминокерах» и «Кладбище домашних животных». Что такое Оно? Это древнее хтоническое зло, терроризирующее жителей городка Дерри, питающееся их смертями и страхами. Но со стороны это выглядит, как обычная новостная лента в России: дети пропадают без вести, соседи крошат друг друга топорами, происходят какие-то безумные, импульсивные акты бытовой жестокости. В этом смысле Дерри ничем не отличается от Омска. Оно может манифестировать себя через образы, взятые из детских кошмаров. Может обернуться оборотнем или прилететь в виде гигантской хищной птицы. Но более всего тяготеет к маске клоуна Пеннивайза, потому что Оно любит троллить людей, не только пытать их, физически и психологически, но еще и потешно изголяться над страданиями жертвы.
Мы должны воспринимать череду убийств и множество чисто семиотических посланий, надписей, заголовков как способ самовыражения этого существа. В хоррорах, особенно кинговских, очень часто есть эпизод, когда герои начинают копаться в архивах с целью воссоздать хронологию активности того зла, с которым им пришлось столкнуться. Что это, если не история сообщений? Которая всегда была в открытом доступе, но поддается относительной дешифровке лишь в руках умелого интерпретатора.
Чтобы убить зло, мы должны понимать зло, рационализировать его. Такой подход критиковали все, кому не лень. От Фуко в его «Истории безумия» и «Рождении клиники» до Ролана Барта в эссе «Процесс Дюприе«. Так построены наши медицина, юстиция, медиа, политика и так далее. И уж тем паче по этим законам функционирует массовое искусство. В детективе мы должны разгадать дело и найти убийцу. В хорроре мы должны узнать тайное имя монстра и победить его. За маской непостижимого и пугающего Пеннивайза в итоге оказывается обыкновенный гигантский паук, освоивший межпространственные планы существования, но так и не ушедший от биологической потребности в питании. Такую фигню, да, можно победить — а вот энигматичного Пеннивайза победить нельзя. Это тоже может выстрелить в концовке, когда герои (часто перед смертью) осознают, что разгадали секрет зла неправильно или не до конца.
Отель «Оверлук» из «Сияния» использует в качестве посланий призраков, цепляющие и якорящие фразы. Сама история отеля, сохранившаяся в альбоме с газетными вырезками, что это как не увлекательнельный рассказ о себе незнакомцу на вечеринке? Впрочем, даже не разгадав все тайны, герой может спастись. Благодаря удаче и провидению, либо же достигнув определенного равновесия по Сунь Цзы, когда можно, не понимая врага, так хорошо познать себя, что это позволит избежать поражения, хотя не гарантирует победы. Так случилось, например в «1408», в маленьком таком «Сиянии», на одну комнату.
Есть у Кинга и чисто лингвистические изыски. К их числу относится рассказик «Все, что ты любил когда-то, ветром унесет«. Там про странствующего между городами коммивояжера, у которого есть странное хобби: он записывает в специальный блокнотик надписи, которые встречает в сортирах по всей стране. И там есть фразы на любой вкус: смешные, оскорбительные, бессмысленные, иногда откровенно пугающие какой-то неотмирностью. Приятно, что герой не пытается их раскодировать, а лишь медитативно созерцает, словно перед ним хокку какие-то. Он предпочитает коллекционировать эти послания.
Интересен и другой рассказ, «Крауч-энд«. Деконструкция языка в нем чем-то напоминает Ионеско. Фабула, вкратце, такова, семейная пара поздно ночью шляется по незнакомому району, попадает в другой мир, наполненный хтоническими сущностями, мужика сжирают, дама спасается. Это все ерунда. Заголовки, обрывки фраз, надписи с плакатов — вот, что интересно. Уже в самом начале, в нормальном мире, они натыкаются на, казалось бы, ненужные для сюжета и атмосферы, месседжи:
«констебль Фарнхем вошел из приемной, где он снимал со стены старые плакаты (ЕСТЬ ЛИ В ВАШЕМ СЕРДЦЕ МЕСТО ДЛЯ НЕЖЕЛАННОГО РЕБЕНКА?) и вешал новые (ШЕСТЬ ПРАВИЛ БЕЗОПАСНОЙ ЕЗДЫ НА МОТОЦИКЛЕ НОЧЬЮ)»
Как раз наоборот, только на распаде привычного языка, который подменяет Ктулху-подобная вязь, все и построено. Они нарочно даны капсом. Листаем дальше, смотрим, как будет меняться тональность сообщений:
«Они проезжали мимо газетного киоска, сказала она, и ей на глаза попался большой заголовок, написанный мелом на черной доске объявлений: ПОДЗЕМНЫЙ УЖАС ПОГЛОТИЛ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК».
«Таксист остановился перед маленьким ресторанчиком унылого вида с заляпанной вывеской, выставленной в окне: ПАТЕНТ НА ПРАВО ТОРГОВЛИ СПИРТНЫМИ НАПИТКАМИ ЕСТЬ, – и плакатом побольше, который сообщал, что здесь можно взять карри навынос».
«– Вы американец, сэр? – спросил мальчик с клешней вместо руки.
– Да, – сказал Лонни и улыбнулся. – Вот тут стояло такси, буквально пару минут назад. Вы не видели, куда оно уехало?
Ребятишки как будто задумались. Девочка вышла к краю тротуара, сложила ладошки рупором и, по-прежнему улыбаясь, она прокричала им через улицу – через рупор из грязных ладошек и через свою по-детски невинную улыбку:
– Вот и угребывай в свою Америку!
У Лонни отвисла челюсть.
– Сэр! Сэр! Сэр! – пронзительно завопил мальчик, бешено размахивая своей безобразной клешней. А потом они оба развернулись и бросились бежать. Буквально через пару секунд они завернули за угол и скрылись из виду, и только эхо их звонкого смеха еще задержалось на улице».
«Лонни остановился. Они выбрались из квартала частных домов и стояли теперь на углу Крауч-лейн и Норрис-роуд. На той стороне Норрис-роуд был указатель. Одна миля до Бойни-Товен.
Не хватало им только бойни.
Может быть, Бойня-Таун? – уточнил Веттер.
Нет, сказала Дорис Фриман. Именно Товен…
… – Потому что «бойня» это само по себе неприятно, а «товен» на языке древних друидов означает место ритуального жертвоприношения… они, кстати, людей приносили в жертвы. Вырезали им печень и легкие. Вот такие дела. – Реймонд застегнул штормовку и вышел в ночь».
«Мимо витрины в подтеках мыльной воды, за которой висел пожелтевший плакатик: СДАЕТСЯ В АРЕНДУ. Что-то двигалось за белесыми разводами, и присмотревшись, Дорис увидела, что это был серый кот с половиной морды».
«Кажется, это все еще была Норрис-роуд (по крайней мере она так решила тогда, сказала Дорис двоим полицейским; широкая улица, вымощенная булыжником, с трамвайными рельсами посередине), но заброшенные обветшавшие магазинчики уступили место заброшенным обветшавшим складам. На одном из них Дорис увидела выцветшую табличку, всю в саже и копоти: ДАГЛИШ И СЫНОВЬЯ. На кирпичной стене соседнего красовалась роскошная узорчатая надпись когда-то ярко-зеленой, а теперь поблекшей краской: АЛЬХАЗРЕД. Явно какое-то арабское имя, тем более что под ним шли замысловатые закорючки арабской вязи».
«Имена на табличках становились все чуднее и превращались в совсем уже непроизносимый бред. Гласные стояли явно не на тех местах, а согласные громоздились друг на друга, образуя конструкции, от которых не то что язык завяжется… а даже глаз спотыкается. КТХУЛХУ КРИЙОН – было написано на одной из них, а снизу опять шла арабская вязь. ЙОГСОГГОТ. РЬЙЕЛЕХ. Особенно Дорис запомнилось: НРТЕСН НЬЯРЛАХЛТЕП».
«– Это та американка, – сказал мальчик.
– Она заблудилась, – сказала девочка.
– Потеряла мужа.
– Сбилась в дороги.
– Нашла другую дорогу, темную.
– Дорогу, ведущую прямо в воронку.
– Потеряла надежду.
– Нашла Трубача со звезд…
– Пожирателя измерений…
– Слепого дудочника…»
Можете сами припомнить, как много в раннем творчестве Кинга подобных посланий заглавными буквами, на витринах, в газетах, в переулках, которые буквально кричат и выпадают из нормальности. В том же «Оно». К сожалению, «Крауч-энд» скатывается в постмодернистский оммаж Лавкрафту, граничащий с безвкусицей, но задумка хороша. Текст ведет нас от ощущения некоторой неправильности, нарушенности (disturbing) до, собственно, ужаса перед инфернальным злом.
К слову, Лавкрафт и Кафка по тем же причинам не только создавали уникальные романы, но и сами жили в атмосфере беспокойства, невротичной тревоги и страха. Особенно откровенно это проявляется в биографии Лавкрафта, чьи расизм и ксенофобия настолько откинули его от неприятной реальности, что он сублимировал это в поражающие своей чуждостью и экзотикой миры. Там ведь не только Ктулху, а еще рыболюди, Антарктида, многое другое. Почти путешествие Гулливера. Обратите внимание, какое важное место в творчестве Лавкрафта занимает архитектура.
Мы видим и обратную картину. В кинговском рассказе «Все предельно», герой, используя всякие семиотико-герменевтические штучки-дрючки, умеет наводить порчу на смерть. Он рисует определенное послание, иногда даже просто мелом на асфальте, но прохожие не замечают эти рисунки, они не могут их воспринять и лишь инстинктивно отшатываются. Чтобы понять зло, нужно иметь зло в себе. Или хотя бы какую-нибудь стигму, что-то делающее изгоем среди обывателей.
В это вот состояние тревожности (disturbing) человека очень легко вогнать даже на бытовом уровне. Достаточно звонка с незнакомого номера: ничего не говорить, дыхнуть пару раз, положить трубку. Учитывая, что большинство людей так и не переросли суеверия и магическое сознание, можно быть уверенной: дальше они справятся сами. Нас пугает, когда что-то пытается контактировать с нами, но связь постоянно прерывается. Пропущенные звонки — это стресс. Мы боимся чуждых знаков, зловещих тотемов, помечающих чужую территорию. Граффити уличных банд в неблагополучных районах — это ужас. Язык, мораль, этикет — все это существует лишь для того, чтобы создать прозрачные правила игры. Чтобы мы не боялись друг друга и могли общаться без топора за спиной. Вполне реальные маньяки страшны тем, что могут легко отбросить эту шелуху, уступив своим нечестивым страстям.
Как мы общались с демонами? Призывали, пригвождали, причиняли боль — и уже после этого начинали диалог. Потому что боль — универсальный язык, послание, в котором нет ни излишней сложности, ни обмана. Боль понимают и паук-Пеннивайз, и отель «Оверлук». Бывает так, что герой застревает на дешифровке, тонет в древних текстах, отравляется тлетворной порчей. Поиск разгадки, тайнолюбие уводят его прочь от необходимых утилитарных решений. Он становится очарованной жертвой, слишком плотно контактировавшей со злом. Так что пропитой и приземленный детектив с Кольтом 1911 может оказаться эффективнее экзальтированного медиума, чей разум открыт всему потустороннему.
Зачем поднимать телефонную трубку? Они обязательно позвонят.