Тов. Мьевиль, который Чайна Том, как-то написал практически чистый детектив "Город и город" -- эдакую повесть о двух городах, сосуществующих как во времени, так и в пространстве, между которыми в поисках убийцы перемещается инспектор полищай Тьядор Борлу. Фантастики здесь практически не наблюдается, и даже более того, фантастический реализм Мьевиля в данном случае основательно смещён в сторону собственно реализма. Околомистические мотивы, правда, местами присутствуют, но в конце концов так и остаются всего лишь домыслами, рабочими гипотезами следствия, не нашедшими подтверждения, а инспектору всё-таки удаётся вычислить и схватить настоящего убийцу -- после чего и его собственная жизнь радикально изменяется раз и навсегда.
Итак, города, Бещель и Уль-Кома, относительно мирно сосуществуют где-то в Европе, занимая практически один и тот же участок пространства. Никакой мистики, никаких параллельных миров и переходов между ними, просто часть улиц и зданий считается принадлежностью одного города, другая часть -- соответственно частью другого, а заштрихованные на карте спорные участки либо принадлежат обоим городам сразу, либо считаются ничейной территорией. Поскольку оба города являются независимыми государствами, заключающими собственные международные договоры, привлекающими иностранные инвестиции, создающими совместные предприятия и т.д., между Бещелем и Уль-Комой существует и погранично-таможенная служба, и официально узаконенный пункт перехода, т.н. "Связующий Зал" -- многоуровневое сооружение с транспортными развязками и досмотром машин. Связующий Зал -- единственное место, где допускается непосредственное соприкосновение бещельцев и улькоман, за исключением, разумеется, официального путешествия из города в город по официально выданной визе. Все остальные попытки взаимодействия являются одним из наиболее страшных преступлений -- т.н. брешью.
Дело в том, что вот уже несколько веков, начиная с т.н. "Кливажа" (то ли расщепления, то ли напротив -- слияния) оба города являются отдельными настолько, насколько это можно себе представить. Хотя существуют и т.н. "унификационисты", говорящие о единстве народов и необходимости воссоединения -- правда, они являются маргиналами, вроде местных националистов, но с противоположным знаком. В общем-то различий между бещельцами и улькоманами достаточно, даже их языки -- бещельский и иллитанский -- существенно отличаются друг от друга (цитата великовата, но ИМХО полезна для понимания):
"Если кто не знает, иллитанский и бещельский языки звучат очень по-разному. Их письменность, разумеется, основана на разных алфавитах. У бещельского и алфавит бещельский: тридцать четыре буквы, слева направо, все звуки передаются фонетически чётко, согласные, гласные и полугласные украшены диакритическими значками — часто можно услышать, что он похож на кириллицу, хотя такое сравнение раздражает гражданина Бещеля, правдиво оно или нет. Для иллитанского письма используется латиница. С недавних пор.
Если обратиться к путевым заметкам позапрошлого столетия и более ранним, то в них постоянно упоминаются странная и прекрасная иллитанская каллиграфия, следующая справа налево, — и его резкая фонетика. Каждый когда-нибудь слышал цитату из путевых заметок Стерна: «В Стране Алфавитов Арабский перехватил взгляд леди Санскрит (несмотря на запреты Мухаммеда, он был пьян, иначе его бы остановил её возраст). Девять месяцев спустя на свет явился ребёнок, от которого отреклись. Этот диковатый младенец и есть Иллитанский, не лишённый красоты гермафродит. В его формах есть что-то от обоих его родителей, но голос у него от тех, кто его воспитал, — от птиц».
Та письменность была утрачена в 1923 году, скоропостижно, во время кульминации реформ Я Ильсы: это Ататюрк подражал ему, а не наоборот, как обычно утверждают. Даже в Уль-Коме никто теперь не может читать исконное иллитанское письмо, кроме архивистов и активистов.
Во всяком случае, как в первоначальной, так и в более поздней письменной форме иллитанский ничем не напоминает бещельский. Несхоже и их звучание. Но эти различия не так глубоки, как представляется. Несмотря на тщательную культурную дифференциацию, очертаниями своих грамматик и перекличкой между фонемами, если не самими базовыми звуками, эти языки тесно связаны между собой — в конце концов, у них один общий предок. Говорить об этом представляется едва ли не крамолой. И тем не менее."
Ну вот как-то так. "А где же пролегает граница между городами-государствами?" -- спросите вы. А везде. Существуют и т.н. топольгангеры -- топологические двойники улиц, присутствующие в обоих городах, но тем не менее перейти через улицу из города в город (или даже внимательно посмотреть через дорогу на здание с противоположной стороны) -- означает совершить брешь. То есть граница по сути пролегает в умах: каждого бещельца или улькоманина с детства учат не-видеть то, чего видеть не положено (так, например, водитель-бещелец не имеет права видеть улькоманскую машину, пересекающую дорогу, а также не имеет права сигналить водителю-улькоманину, но обязан не допустить столкновения во избежание бреши; точно так же улькомане упорно не-видели расслабившихся бещельских казантиповцев, переступая через совокупляющиеся пары), и видеть то, что положено видеть (даже походка бещельца отличалась от походки улькоманина, что позволяло быстро вычислять своих на заштрихованных территориях и не-видеть чужих). Официальный же визовый турист выделялся опознавательным знаком, разрешающим видеть его аборигенам. Иногда возникали проблемы с вовсе иностранными туристами, вроде американцев, которых, конечно, тоже обучали не-видению, но им всё-таки делалась определённая скидка -- до тех пор, пока те не начинали совершать бреши практически открыто, и тогда приходилось применять соответствующие меры и к ним: появлялись люди Бреши.
Т.н. "Брешь" представляла собой третью сторону двух городов: это люди, которые жили на нейтральных территориях и обеспечивали недопущение брешей соответственной реакцией, порой весьма жёсткой, а также расследовали все преступления, в ходе которыых могла иметь место брешь. Собственно, именно таким было первое предположение следственного отдела полищай: жестокое убийство молодой иностранки, проживавшей в Уль-Коме, изуродованное тело которой (попытка срезать кожу с лица) обнаружили в Бещеле, вполне могло быть сопряжено с брешью, а посему заниматься этим делом должны были люди Бреши. Но... в общем, заниматься поиском убийцы пришлось инспектору Борлу -- сначала у себя, в Бещеле, а потом в служебной командировке в Уль-Кому совместно с детективом улькоманской милицьи Куссимом Дхаттом.
Многое получилось весьма жизненно и узнаваемо: и попытка "революционного" бунта унификационистов, полуанархической молодёжи, выведенной на улицы исключительно ради прикрытия эвакуации Больших Белых Людей, и националисты обоих городов, которые "готовы послужить всем, кто найдёт нужные слова, подкрепив их долларом", и психологические кунштюки с не-видением (логическим завершением нежелания видеть факты, противоречащие теории или идеологии), и спесь представителя Страны, Имеющей Право, и то ли блокада, то ли санкции части "цивилизованного мира" против Уль-Комы... да много чего ещё. Но лично мне наиболее интересной показалась пунктирная тема Власти. В том, что касалось совершения брешей, у людей Бреши были весьма широкие (если не сказать "абсолютные") полномочия, а примат закона Бреши в подобных случаях не подвергался сомнению, но это всё -- мелочи по сравнению с априорным правом видеть оба города во всей их полноте и целостности. С тем правом, в коем столь же априорно отказано как бещельцам, так и улькоманам. С тем правом ощущать реальность целиком и абсолютно естественно существовать в этой реальности, по сравнению с которым неудобства, вызванные жизнью на ничейных территориях, исчезаююще малы. С правом карать и миловать, защищая Бещель и Уль-Кому друг от друга, поддерживая границы (в том числе в умах, так сказать, широких народных масс), упразднение которых превратило бы людей Бреши из полубогов в обычных смертных, таких же, как все остальные.
Вот как-то так. ИМХО, разумеется.