ART1 попросил автора романа «Таун Даун» рассказать о своем творчестве, взглядах и историях.
«Я имею смелость считать себя одним из лучших русских современных писателей, и уж точно одним из самых необычных и ярких. Мой взгляд на мир — идеально артистический: скользящий, внимательный, но равнодушный, он охватывает этот мир в целом, но не дает чересчур вовлечься и позволяет оставаться сторонним наблюдателем. Как говорит один из персонажей моего романа «Таун Даун»: «Даже если ты примешь участие в оргии, то даже в куче тел все равно останешься чуть в стороне». Это, по-моему, и есть отличительная черта художника», — рассказывает о себе Владимир Лорченков, русский писатель из Молдавии, который был вынужден эмигрировать в Канаду из-за политического преследования на родине. Один из последних его романов «Таун Даун» действие которого происходит в Канаде, где сейчас живет в эмиграции писатель, канадские издатели сочли столь шокирующим, что отказались публиковать. ART1 попросил писателя рассказать о своем творчестве, взглядах и историях.
Какие свои романы вы считаете лучшими?
Я много писал, да и продолжаю писать не так уж мало, хотя и сбавил темпы. Часть своих текстов я писал просто ради того, чтобы быть в форме, часть — из любопытства: я много экспериментировал с формой и языком; еще часть — просто из-за того, что меня переполнял интерес к жанру и желание узнать, смогу ли я написать, например, триллер или мистический детектив. В результате я написал 30 романов и повестей, из которых настоящей литературой стали не больше десяти. Они точно характеризуют то, что в моем некрологе назовут «этапами творчества усопшего».
Первый этап это «молдавская» трилогия. Первый роман «Все там будем» много переводили, я получил за него «Русскую премию». Это история жителей молдавской деревни, которые мечтают об Италии, как о рае, и пытаются перебраться туда разными способами: от контрабанды и до Крестового похода. В финале они провозглашают независимость своей деревни, их обстреливает артиллерия, и оторвавшийся от суши клочок с мятежниками плывет по реке в Океан, «к Италии и Богу». «Табор уходит» — роман-продолжение о том, как все жители Молдавии, вдохновленные примером Моисея и его 40-летних скитаний, решают взять в заложники мировых лидеров на сессии ООН и потребовать себе новой, не оскверненной коррупцией и грехами земли. «Последняя любовь лейтенанта Петреску» — приквел. Это история о том, как человек, похожий на Бен Ладена, пытается спрятаться от безумной медиатизации терроризма в «самой неизвестной стране мира» (привет, Молдавия) и открывает там киоск по продаже шаурмы. Спецслужбы начинают за ним следить и решают выдать за настоящего Бен Ладена, чтобы получить грант от США, во все это случайно впутывается любовник жены начальника местного КГБ, лейтенант Петреску, и присматривает за происходящим Бог, который спустился на Землю в теле морской свинки. У всех этих романов разная издательская судьба. «Все там будем» вышел с десяток лет назад в маленьком, уже закрывшемся издательстве, и не переиздавался (хотя недавно какие-то умельцы сделали из него пиратскую аудиокнигу), «Табор» издали в «Эксмо» с чудовищной обложкой и без корректуры, «Петреску» вышел во Франции на французском, а в России и на русском опубликован не был.
Второй этап это «эротическая» трилогия: романы «Прощание в Стамбуле», «Гавани Луны» и «Свингующие пары» с большим количеством аллюзий на Нормана Мейлера, Джозефа Хеллера, Джона Апдайка и Артура Миллера — великих американских учеников великих русских писателей XIX века, которых я очень любил и люблю. Формально это истории о том, как люди много занимаются любовью, а по сути — о том, что человек предает единожды, и предает лишь себя, кого бы не предал, а когда он дорастает до понимания этого и пытается «вернуть все как было», ему открывается много интересного и печального.
Ну и третий, текущий этап — это «эмигрантские романы». Если бы алхимики все-таки научились делать золото, то смешав «Наш человек в Гаване», «Путешествие на край ночи» и «Это я, Эдичка», они получили бы мой нынешний шедевр «Таун Даун» (он же «Царь Горы»). «Ночь в Кербе» — это печальная история о любви, которой никогда, в общем-то, и не было. Но которая зовет. Оба эти романа вышли в 2018 году в издательстве «Эксмо».
Если вы обратили внимание, то слова «молдавская, «любовная» и «эмигрантская» я закавычил. Это потому, что данные прилагательные характеризуют тексты скорее формально. На самом деле, моя «молдавская» история о людях, которые ищут рая на Земле — универсальна, и мы занимались этим со времен Авраама, который искал свою Землю Обетованную. Конкистадоры бродили по Америкам в поисках Эльдорадо, а современные беженцы тонут в Средиземном море, пытаясь достичь Европы Обетованной. Также нет ничего специфически «любовного» или «эмигрантского» в историях о любви и предательстве, которые связаны неразрывно.
Ваши произведения написаны с большой долей иронии и даже сарказма по отношению к современным реалиям сразу в нескольких странах. Не предъявляли ли вам претензий за молдаво-, франко-, англо- или русофобию (как на родине, так и в эмиграции), сексизм, расизм, гомофобию, и все остальные фобии?
Я думаю, что мои ирония и сарказм вызваны причинами как естественными (ну вот такой у меня характер), так и универсальными: абсурдом человеческого бытия, которое не зависит ни от эпохи, ни от географии. Две великие книги — «Похождения бравого солдата Швейка» и «Легенда об Уленшпигеле» написаны не просто язвительно, а уничтожающе, о двух блестящих эпохах двух великих империй мира. Добряк, голубоглазый румяный крепыш и отличный государь Филипп Второй в романе Шарля де Костера выглядит изможденным вампиром и играет на кошках (буквально, втыкает иглу в задницу и кошка мяукает), а изысканная культура Австро-Венгрии и ее монархии, спасшей чехов от Османской империи, в романе великого идиота Ярослава Гашека чуть ли не смердит. Это очень несправедливые книги, но это великие книги. Я не менее несправедлив в отношении условных Молдавии, Канады, Европы, России, но это именно что условные «страны».
Люди везде люди, человек сам по себе абсурд, ведь обладая возможностями Бога, он смертен. Понятно, что человек мыслящий это все понимает, немыслящий же... Меня часто обвиняли в молдофобии, русофобии, украинофобии, теперь вот канадофобии. Думаю, если я перееду в Антарктиду, меня обвинят в пингвинофобии. Это не так. Я уважаю пингвинов, люблю их, и считаю, что они имеют такие же права, как и каждый из нас. Думаю, если покопаться в моей родословной, то у меня и пра-пра-пра-прабабушка пингвиниха из какого-нибудь плейстоцена найдется. Да что уж тут говорить. Поскреби человека, найдешь пингвина.
Так что претензии мне предъявляют постоянно, но ничем, кроме беспочвенных оскорблений это не заканчивалось, за исключением одного эпизода. В Молдавии некоторое время назад случились очередные уличные беспорядки, кого-то за что-то задерживали (события апреля 2009 года). И как раз в то время (2011 год) туда же заезжал московский светский лев Эдуард Багиров, с целью, как я понимаю, совершенно утилитарной: попить вина и выспаться с местными женщинами. Молдаване решили изобразить свой вечный бардак как «заговор иностранных держав» и задерживали, как я понял, всех иностранцев, задержали и его, а Багиров некоторое время увлекался моими книгами, и у него на «рабочем столе» компьютера находился какой-то мой роман или рассказ. Так обо мне узнали в генеральной прокуратуре Республики Молдова, куда приглашали несколько раз на допросы и дачи показаний. Там мне рассказывали, что я русская свинья, обещали сделать укол правды, просвещали, что это Пуйло не дает молдаванам построить светлое будущее, и вообще утверждали, что своими романчиками я клевещу на молодую республику, что, по их обещаниям, тянуло на «пятерик», увы, не «зелени».
Знаете, тут я вынужден признать, что именно в тот момент за меня вступилась вся интеллигенция РФ, невзирая на политические пристрастия (я отдаю должное Дмитрию Быкову, Людмиле Улицкой, Михаилу Бутову, Захару Прилепину и всем, кто вступается за жертв всех режимов), выступив с открытыми письмами в газетах «Коммерсант», «Эхо Москвы», «Радио Свобода» и «Комсомо...»… Шучу- шучу. Во-первых, фальшивый комбат Прилепин те манифестации с призывами к русским погромам публично приветствовал. Во-вторых, никто за меня, увы, не вступился, кроме дочери Глафиры, которая, получается, поднесла мне свой стакан воды с большим авансом. Удивительным образом она родилась 9 апреля 2009 года, именно в тот день, когда молдаване революционировали, и целые сутки, включая ночь, я провел у роддома. Это железное алиби даже для молдаван, так что мне велели подписать какие-то бумажки, и не покидать страну. Очень скоро после этого я уехал. Это такой... латиноамериканский эпизод моей жизни, который удивительным образом совпал с деталями романа «Последняя любовь лейтенанта Петреску», который я написал году в 2002-м, за десять лет до этого. Как видите, слово определяет реальность.
В каких странах читатели воспринимают ваши шутки лучше всего? Понятно, что не стоит путать автора с героем его произведений, но некоторые читатели принимают сатирическое произведение за документальную правду. Не случалось ли у вас из-за этого недопонимания?
Обычно все мои читатели обожают мои шутки, при условии, что эти остроты касаются какой-то другой страны. Французы обожают шутки про молдаван, молдаване — про русских, русские — про канадцев. Но не про себя, не про себя... Так, мои французские издатели, которые полюбили мои повествования о молдавском абсурде, были совершенно не в восторге от «Таун Дауна» — романа об франкоканадском абсурде и попросили вырезать шутки про чернокожих, сексуальные меньшинства, инвалидов и Селин Дион. Поскольку эти шутки — важная часть текста, которая представляет воззрения моих персонажей, я на такие уступки не пошел. Как и на то, чтобы изменить повествование, и вести его не от первого лица, чтобы «свалить» все эти неполиткорректные рассуждения на какого-нибудь отрицательного персонажа. Понятно, что чаще всего такие тексты ассоциируют с автором (хотя это совершенно не так), но это — очень важный признак мастерства. Если люди, хотя они только что купили билеты и сдали пальто в гардероб, верят, что я Отелло и душу Дездемону, и пытаются залезть на сцену, чтобы спасти бедняжку... если они начинают стрелять из пистолетов с пистонами по экрану, чтобы спасти цивилизацию от белогвардейца Лорченкова... значит, как актер я достиг наивысшей точки мастерства. Мне верят.
Почему одним из главных героев романа «Таун Даун» вы сделали младенца с генетической инвалидностью, да еще и объяснили это социально-политическими особенностями современной Канады и всего коллективного Запада с их женской эмансипацей и демографическими особенностями?
С помощью моего героя — мальчика с симптомом Дауна, я безжалостно высмеиваю все возможные и невозможные клише современного, отвратительно лицемерного общества, причем не только европейского или канадского. При этом, я хочу напомнить, что мальчик этот — Мессия, который спасает человечество. Какая честь может быть выше? Ну, а если вы считаете, что я издеваюсь над людьми, предложив им, в качестве Мессии инвалида, то у меня вопрос. А что, предыдущий был лучше? Тот путался с проститутками, игроками в карты, ростовщиками, устраивал истерики в церквах, и закончил жизнь казненным за сепаратизм политическим преступником. Но какое это имело значение? Важно, что каждый человек, независимо от цвета кожи, физических возможностей, возраста, или сексуальных пристрастий, выполняет свою миссию, то, для чего он появился на этот свет.
Я бы хотел отметить, что стереотипы об эмансипации и демографии, широко распространенные в России благодаря государственной пропаганде про «п*******в и баб, захвативших власть над белыми мужиками» не имеют ничего общего с действительностью. Например, русская культура куда более женская и женщина в русской культуре — при всей кажущейся маскулинности, — гораздо более влиятельна, чем здесь, на условном Западе. Интересно, кстати, каком? В Италии муж платит после развода алименты даже бездетной жене всю жизнь, в Норвегии или Ирландии аборты только-только разрешили, в США муж, заснявший с помощью частного агентства измену жены на видео, может отобрать у нее дом и детей. Или речь идет о патриархальной Греции?
Я не думаю, что Запад становится все более феминистским. Я думаю, что западная культура становится все асексуальнее - тут все большее значение придается индивидууму, независимо от его сексуальной ориентации, которую буквально стирают — делая акцент на обособленности человека. Чем меньше секса, тем меньше контактов, в конце концов, в том числе социальных (я верю, что лучший способ узнать человека — переспать с ним/ней). Хорошо это или плохо, решать не мне. Я лишь наблюдаю и смеюсь. В частности, я делаю это в продолжении «Таун Дауна» (определенно, трилогии — моя страсть) «Библиотечном Романе», где мой персонаж, девушка, созданная библиотечной ведьмой-вуду, становится альт-райт активисткой и пишет в интернете манифесты про наводнивших мир китайцев, сумасшедших феминисток и прочие ужасно неполиткорректные тексты. Спойлер — активистки-феминистки ловят и сжигают несчастную после процесса, который я списал с процесса Жанны д’Арк. Она красива, хороша собой, и нет, у меня не поднялась рука сделать ее отрицательным персонажем.
Можете описать свою систему взглядов и убеждений? Под чьим влиянием они сформировались?
Я попробую ответить от имени каждого своего я. Как художник, я стараюсь не придерживаться каких-то взглядов или убеждений. Единственный взгляд, который может себе позволить человек, описывающий действительность — взгляд наблюдателя. Понятно, что слово «действительность» в данном случае очень относительно. Если мир, как учил Платон, это лишь тени, которые отбрасывает мир настоящий, то художественное произведение — пусть даже гиперреалистическое (что уже само по себе смешно) — это тень, которую отбрасывает тень художника, отброшенная чем-то (кем-то) настоящим в мире ином. Возможно, речь идет о том мире, в котором душа воссоединяется с Богом, возможно, о чем-то другом, о чем мы можем только догадываться или строить свои предположения. Так или иначе, любые «взгляды» и «убеждения» в несуществующем мире абсурдны. Я считаю, что художник, как вода, должен принимать форму, которую наполняет собой. Наибольшего успеха в искусстве перевоплощения — а в писательстве много актерского — добиваются те, у кого нет своего внутреннего наполнения. Я не хочу сказать, что настоящий писатель беспринципный ублюдок, хотя с точки зрения какого-нибудь monsieur tout le monde (обычного человека) я, наверное, и есть беспринципный ублюдок.
Я просто хочу сказать, что очень часто мы, закоснев в мире привычных, устоявшихся взглядов и концепций, подменяем ими собственную личность. Иногда мне кажется, что я живу в театре, где меня окружают от силы семь-десять персонажей, настолько люди становятся универсальными и похожими из-за этих ложных сущностей, которые исподволь захватывают нас и покоряют, как какой-нибудь паразит — жертву. Я знаю пару сотен Настоящих Белых Мужиков, столько же Загнанных Мужчин, Самоотверженно Жертвующих Собой Ради Семьи на Работе, видел не меньше полусотни Встревоженных Матерей Детей Индиго, часто встречаю Девушку, Которой Пора Замуж, а от Разгневанных Женщин с Позицией или Уставших Ироничных Интеллектуалов, по-моему, деваться уже некуда. Конечно, все это не люди, а обычные персонажи средневекового театра марионеток. Такими нас формирует общество, превращая детей — возможно, глупых, но чистых и настоящих — в маски и персонажи. Возможно, потому я и ускользнул в писательство, что оно позволило мне избежать этого. Вместо того, чтобы напялить себе на голову мусорное ведро с табличкой «Исполняю Роль Такую-то» — я наблюдаю мир, наслаждаюсь его красотой, смеюсь над его абсурдом, и честно признаю, что понятия не имею, что из себя представляю.
Среди систем организации общества, как человек не очень организованный, я бы предпочел анархию. Насколько я могу судить по той научной литературе, которую читаю, «Золотой век» homo sapience (с поправкой на отсутствие лекарств) — это эпоха собирательства и охоты, когда люди тратили на поиски пропитания («работу») пять-шесть часов в день, остальное время посвящая таким несуществующим сейчас занятиям, как разговоры у костра, устное творчество, рисунки на скалах, секс, совместные праздники, разговоры, еще раз разговоры, и прочая чепуха, не приносящая никакой прибыли. Внутривидового насилия в то время также практически не было — оно настало, когда появилось сельское хозяйство и излишки производства. По крайней мере, об этом пишут в журнале Science et vie («Наука и жизнь», фр.), а кто я такой, чтобы не верить этому уважаемому изданию. Я бы хотел жить в таком обществе. Проблема лишь, что для него нужно не больше 500-800 тыс. человек на всей планете. Что мы будем делать с остальными, ума не приложу. Поэтому я, как и все мы, живу здесь и сейчас — в обществе победившего капитализма.
Мои религиозные взгляды просты, и наиболее близки к тому, что нынче модно называть прото-христианством, а в средние века звали «катаризмом». Я верю, что душа создана Богом, и рано или поздно будет принята Им, даже если это очень плохая душа; не верю в ад, потому что мы и так уже наказаны своим нахождением здесь, верю, что женщина может быть священником, как и мужчина, и верю, что нужно избегать причинять зло.
Ну и, наверное, вас не удивит, если я скажу, что как личность я сформировался благодаря литературе. Вообще, я очень литературный человек. Например, после прочтения «Консервного ряда» Джона Стейнбека, ставшего на многие годы одной из моих любимых книг, я предпочитаю пиво в банках. Огромное влияние на мои попытки осмыслить жизнь оказал Мишель де Монтень. Человек, который всю жизнь читал книги, высказывал соображения по их поводу, взвешивая все «за» и «против» и приходил к различным, иногда противоречивым выводам. Я восхищен им, уважаю его, хотя сам, к сожалению, принадлежу к совершенно иному типу людей — импульсивных до безобразия, вроде Франсуа Вийона (моего любимого поэта).
Наталья Швейкина