Руководителям совхозов, да и подсобных хозяйств, зооветспециалистам, бригадирам, пастухам надо, наконец, понять, что сельское хозяйство на Камчатке существует для того, чтобы кормить рыбаков.
Не будет рыбы, не будет и рыбаков-обработчиков.
Для чего же тогда совхозы?
Ведь по всем правительственным постановлениям в нашей области приоритетной является рыбная промышленность, и все мы — сельхозработники, строители, лесорубы и т. д. живем здесь и трудимся для того, чтобы рыбная отрасль развивалась, давала на стол страны не только минтай и треску, сельдь и крабы, но и лосось, который нерестится в реках и первый год жизни проводит тоже в пресных водоемах.
По берегам реки Камчатки расположено девять достаточно крупных населенных пунктов.
Сюда надо прибавить пять возрождающихся типа Крапивная, Крахча... И везде живут люди, есть производство, а значит есть производственные и хозбытовые стоки.
Усть-Камчатский рыбоконсервный завод ежегодно сбрасывает в Камчатский залив и протоку реки Камчатки Озерную около миллиона кубометров сточных вод без очистки, только после отстоя.
Неочищенные хозбытовые сточные воды жилмассивов Нового поселка, поселков Первозаводского, Козыревска, сел Крутоберегова, Долиновки, Лазо и других сбрасываются прямо в реку или в протоки около двух миллионов кубометров ежегодно!
А очистные сооружения биологической очистки имеются только в Мильково и на мысе Погодном в Усть-Камчатске, механической очистки — в Ключах.
Нерестовая речка Карлушка возле Варгановки, речка Домашняя, где нерестилась чавыча, возле, Долиновки, протока Антоновка в Мильково и многие другие превратились в сточные канавы, а нерестилища, бывшие здесь, уничтожены.
Необходимо сделать все, чтобы главная нерестовая река полуострова снова стала чистой.
Мала причина, да беда велика
Этот малый, среди тысяч малых, ручей отметил в знаменитом своем «Описании земли Камчатки» Степан Крашенинников.
Его экспедиция по пути следования из Верхнекамчатского острога останавливалась в 1739 году на том месте берега реки Камчатки, где впоследствии стараниями пришлых казаков, переженившихся на девушках из местного племени ительменов, обосновалось село Мильково, ставшее теперь центром районного масштаба с двенадцагнтысячиым населением.
В прежние времена Мильково представляло собой типичное русское село, но населенное представителями смешавшихся национальностей — камчадалами, или старыми русскими, возродившими на новой почве прежний патриархальный русский уклад жизни и принявшими в то же время ительменскую культуру.
Обустроив эту землю, обжившись на ней, люди промышляли охотой, рыболовством, собиранием ягод в пойменных лесах, возделывали нехитрые огороды.
И ручью Таловенькому, о котором здесь пойдет рассказ, уютно струилось в домашних условиях посреди рубленных из бревен хат, по лужкам и низинкам, под зеленеющим травой и кустарниками увалом, под кущами чозений и ольхи.
Неизвестно, сколько времени так могло продолжаться, если бы в шестидесятых годах из областного центра Петропавловска-Камчатского через топи, и болота, через перевалы и русла рек в Мильково не пробили основательную дорогу.
Село стало досягаемо для тех людей, которые стекались на Камчатку в поисках доли; жилья, работы, счастья и удачи.
Вместе со все более увеличивающимся парком машин, необходимых для рубки п переработки пойменного леса, значительная часть которого переправлялась в Японию, для осушения тундровых земель и обработки полей, для геологической разведки и расширения строительной базы возникли среди новоселов новые отношения к природе как к объекту деятельности, изменилась и психологическая обстановка в селе.
Старожилам не все нравилось в том новом, что принесли пришельцы, они обособлялись от новоселов, но это новое было агрессивно и быстро изменило жизнь села.
Мильково потянулось вверх каменными четырехэтажками, расплодились котельные, строились новые предприятия и учреждения, и все меньше оставалось нетронутой земли в селе. И вот тогда-то ручей Таловенький впал в забвение и постепенно захирел.
Как-то вместе с Михаилом Угриным, директором Мильковского этнографического музея, человеком, приросшим к этой земле и сердцем и корнями, прошли мы по Таловенькому от устья до истока.
То, что случилось с этой, как назвала ее сердечно одна из мильковчанок, «реченкой», нельзя было назвать захламлением или небрежением — это была порча. Протяженностью своей едва ли с километр, ручей в целом перестал существовать.
Русло его разрывалось на отдельные участки и фрагменты кучами мусора, бетонным ломом, нагромождениями сараев и прочих хозяйственных построек так называемого «частного сектора», ведомственными заборами и наезженными дорогами.
Местами к ручью нельзя было подойти.
А когда, преодолев хаос теплиц и хлевов, попетляв достаточно меж погребами, вырытыми в склоне увала, приблизились к тому месту, откуда брал свое начало Таловенькнй, — у нас мурашки по спине побежали.
«Плевать на воду — что матери в глаза», — говорит пословица. На Таловенький не просто наплевали.
Из-под трехметрового слоя слежавшегося мусора в источник хлестала канализационная труба.
Естественно, с водой ручья, в которую некогда заходила на нерест красная рыба (а теперь здесь водилась только какая-то мелкая костлявая рыбешка величиной с палец, неизвестной породы), где лечились, откуда били серные ключики, откуда воду для питья брали, — с этой водой творилось что-то страшное.
...Продолжение в следующей части.