Так думал прокурор Брянцев, находясь у себя в маленькой комнатенке рыбозавода, которая обычно использовалась в качестве гостиницы для районного начальства.
Ему надо было возвращаться в райцентр, где через три дня состоится пленум райкома по вопросам укрепления общественного порядка и трудовой дисциплины.
Брянцев позвонил в аэропорт, и ему ответили, что в Аметистове на Ветроваям загрузки нет, а поэтому ни вертолета, ни «аннушки» в ближайшие дни не будет.
Придется добираться на собачках.
В гидрометеослужбе узнал прогноз на завтра: облачная погода, местами снег, метель; ветер северо-восточный, тринадцать, порывами семнадцать метров в секунду; температура воздуха минус двадцать три.
Во второй половине дня давление будет падать, влажность увеличится...
«Ничего страшного, ехать можно, — подумал Брянцев. — Дня за два доберемся. Нечего ждать у моря погоды».
Иван Евгеньевич позвонил участковому Коеркову и попросил найти собачью упряжку.
Вскоре Коерков доложил прокурору, что сейчас в Ветроваяме находится коряк Куткеви, тот самый, что обнаружил труп Кривенчука.
Он прибыл на своей упряжке и согласен ехать в Аметистово. Вожак у него отличный, из волчонка его вырастил. Куткеви дорогу знает, лучшего каюра искать не надо.
- Хорошо, Филарет Фирсович, да ведь я же не один, — сказал прокурор. — Возьмем с собою Гордая, и вам надо бы поехать, так положено.
— Тогда вторую упряжку придется искать, — согласился Коерков, — схожу к Кававу.
Филарет Фирсович, продумайте экипировку, продукты, оружие. Обратитесь к председателю сельсовета Нутан-кававу, а я переговорю с директором рыбозавода. Они нам помогут.
- Но это будет готово только к вечеру, а утром выедем.
- Годится.
У Кавава было двенадцать ездовых собак и нарта. Он охотно доверил их участковому Коеркову, которого почитал как представителя власти и уважал как своего односельчанина.
Сам Кавав не смог поехать каюром в Аметистово, так как болели ноги. Он лежал на оленьих шкурах и ими же был укрыт. «А собачек — пожалуйста, возьми, начальник, не жалко», — говорил он Коеркову.
Утром к конторе рыбозавода подъехали две собачьи упряжки. На одной нарте сидел готовый в путь-дорогу Куткеви, а на второй — Коерков и, сумрачный, Гордэй.
Брянцев уже поджидал Коеркова. Участковый привез ему одежду.
Иван Евгеньевич надел канайты — меховые штаны, торбаса — самодельные мягкие сапоги, ватник, а поверх — белую камлейку (халат), предохраняющую от мокрого снега; отвернул у шапки уши и выглядел уже совсем не по-прокурорски.
Тундра есть тундра, от чинов не признает.
Брянцев подошел к головной нарте, поздоровался с Куткеви.
- Далеко ли по тундре до Аметистова? — спросил.
- А етто как собацьки бутут безать. Быстро бутут безать — блиско; медленно бутут безать — далеко, отнакко, нацяльник, — ответил Куткеви.
Едва Брянцев уселся на задке нарты, Куткеви поднял над собаками остол — длинную палку с металлическим наконечником и стал подавать команды.
- Хак-хак! Хак-хак! — торопил он их.
- Поть-поть! Поть-поть! — поворачивал направо.
- Хак-хак! — прямо. .
Выехали за село и взяли курс на Аметистово, хотя какой там курс?
В тундре нет . дорог, кругом нетронутая снежная пустыня.
Как Куткеви поведет обоз, по каким приметам — одному ему известно.
Брянцев беспокоился об исходе этой поездки.
Он по праву считал себя ответственным за всех, кто по его указанию отправился в путь. Поглядывал на горизонт Охотского моря.
Там до поры обитали снеговые тучи, но стоит повернуть ветру, и снежные заряды обрушатся на все побережье.
Снег был схвачен морозом. Змеилась поземка. Собачки бежали легко. Нарту подкидывало на неровностях, она то скользила в низину, то выкатывалась на возвышенность. Проплывали застывшие на холодном ветру обнаженные тальники да еще видневшийся из-под снега кедрач.
Безжизненной казалась тундра в это время года. Только скрип полозьев за горячее дыхание ездовых собак.
— Хак-хак! Хак-хак! -торопил их Куткеви.
Следом поспевала нарта Коеркова.
Когда впереди простиралась равнина и напряжение спадало, Куткеви затягивал какую-то древнюю, как его род, корякскую песню.
О чем он пел?
Вспоминал ли он молодость свою, давно ушедших в «верхнюю тундру» предков? Тосковал ли по ним? Может пел о том, что видел сейчас в окружающей его тундре? Может, радовался быстрому бегу своих собачек, — кто знает! Поет себе, чтобы скоротать долгий путь.
Прокурор Брянцев мысленно продолжал допрашивать Гордэя. Появились новые вопросы, которые обязательно задаст.
Вдруг Брянцев обратил внимание, что Куткеви уже не поет своих древних песен. Покрикивает на собак, поторапливает. Донесся гул верховых ветров. Беспокойнее
заметалась поземка и начала хвостами хлестать по лицам путников.
Встречный ветер усиливался и обжигал щеки. Сначала сверху летели снежинки, но вскоре началась метель. Брянцев понял, почему замолчал Куткеви. Он оглянулся на заднюю нарту, и Коерков с досадой показал рукой на небо: вишь, мол, что делается!
Начиналась пурга. Это слово всегда вызывало тревогу даже у коряков, которые родились и выросли под вой неуемной стихии. Разгул ее бывает настолько беспощаден, что она не успокоится, пока не заполучит жертвы, пока не погребет ее в глубоких своих снегах.
Знал, что такое пурга, и Брянцев.
Местные рассказывали о ней как о женщине с большими остекленевшими глазами, обращенными в пустоту.
Ее седые жесткие волосы простираются по ветру над всей тундрой, и от нее не убежишь.
Седыми лохмами она больно сечет лицо, ослепляет путника, обвивает ноги, сбивает с пути.
Уводит в свои ловушки и прячет так, что до весны не находят.
....Продолжение в следующей части.
