Шаги гулко раздавались в башне: то шуршанием, то гудением. Все запахи были здесь родные, все потертости на ступенях хорошо знакомы. Он поднимается по этой лестнице уже тридцать лет и знает про нее все. Знает и то, что последние ступени с каждым годом даются все тяжелее. Сейчас он поднимется, отдохнет, и зазвучит музыка.
Иногда говорят, что карильон — это часы... Ван Эйк всей своей жизнью, всей своей музыкой пытался доказать, что это не так. В его руках карильон пел, дышал, любил и страдал. Колокола оживали и звучали для других, для всех, над кем проносилась музыка, даже если люди ее не слушали. Они пили чай, любили друг друга, гуляли, рождались и умирали, а музыка звучала над их жизнями.
Но карильон был не единственной любовью ван Эйка... В свободные дни он брал с собой на прогулки, как доброго друга, флейту. В полях, вдали от городской суеты и шума он фантазировал под аккомпанемент ветра, соревнуясь с птицами. Флейта пела, звук летел в бесконечность. Неподалеку от слепого мастера стоял его слуга, вот уже почти двадцать лет без ведома маэстро записывающий все его музыкальные фантазии в надежде оставить их в вечности.
В надежде, что через века обязательно оживет музыка великого мастера, звучащая над городом, над полями, над всем миром и улетающая в небеса.