39.
Ей нравилось загорать на крыше. У нее было специальное место возле трубы, ровное и безопасное, она расстилала покрывало, брала книгу, пиво и магнитофон. В то лето все слушали «Сrandberry», девушку с разными глазами. Она пробегала глазами две страницы, делала глоток и ложилась на спину. Обычно никто не нарушал ее уединения, Светка была далека от романтики, кошки по раскаленным крышам не бродили, но однажды на нее легла тень.
- Это ты? – спросила она, не открывая глаз.
- Я. Как ты узнала?
- Ты загораживаешь мне солнце.
- Ну, извини. Почему не на работе?
В ответ она промычала нечто невразумительное:
- У меня болит голова.
Максим допил пиво, разделся и лег рядом.
- Опять? Голова у тебя болела в понедельник. И на прошлой неделе в четверг. Я уже жалею, что подсказал тебе эту идею. Могла бы придумать что-нибудь другое.
- Зачем?
- Хотя бы для разнообразия.
- Мне лень.
- Смотри, доиграешься.
- Плевать. Ты тоже вроде как не на работе.
- Я на задании.
- Кого ловишь?
- Тебя.
Он приподнялся на локте и поцеловал ее. Она притянула его к себе, перевернулась вместе с ним и оказалась сверху.
- На нас мужик пялится из дома напротив, - сообщила она, откинув волосы.
- Не останавливайся. И выключи ты эти завывания!
- Как скажешь, - Рита переключила на радио, и они услышали:
Ветер с моря дул, ветер с моря дул,
Нагонял беду, нагонял беду.
И сказал ты мне, и сказал ты мне:
- Больше не приду, больше не приду.
- Вот! – одобрил он. – Правильная песня, я считаю.
Вкус у Максима был самый непритязательный. В такие моменты, какими бы романтичными они не были, она не могла не провести аналогии с Глебом. Они слушали совсем другую музыку. И кино им было хорошо смотреть вдвоем. Смотрели все подряд: от «Основного инстинкта» до «Прирожденных убийц». Бреда Питта они заметила еще в «Тельме и Луизе», Ди Каприо – в «Что гложет Гилберта Грейпа», а их любимую Роуз МакГоуэн начали отслеживать с «Doоm Generation». У них была договоренность смотреть кино молча, не перебивая, не ставя на паузы и не бегая в туалет. Все вопросы - на потом. Глеб занимался поиском фильмов для просмотра. Он умел безошибочно отделять зерна от плевел, и, в небогатых на выбор первых видеопрокатах, найти что-нибудь действительно стоящее, например молодого Рутгера Хауэра в «Турецком фрукте», блеснувшего пиписькой или Робина Уильямса в «Короле-рыбаке», тоже как ни странно блеснувшего тем же самым ночью в Центральном парке. Максим же интересовался политикой, а из всех видов искусства предпочитал программу «Время». О белеющих в темноте чужих пиписьках и арт-хаусе можно было забыть.
Ну и еще одно сравнение: Глеб болтал без умолку, а трезвый Максим, когда они оставались наедине, больше молчал. Очаровывать было некого, и он просто выключался. Иногда она уставала выступать шумовым фоном и замолкала. Ей было интересно, кто кого перемолчит. Максим всегда молчал с самым серьезным видом. Казалось, он скрывает государственную тайну. Фотографироваться вместе избегал. На общих планах – уходил в тень. И новости-новости-новости. Газеты начинал читать с передовицы. Не иначе, как парень готовился делать карьеру в большой политике, посмеивалась она про себя, боится компромата.
Затем он перестал разговаривать совсем: были неприятности на работе. Он ничего не говорил, она узнала из газет. Проник с коллегами на винно-водочный завод и вывез несколько фур готовой продукции. Выпили, предварительно заперев кладовщиков по подсобкам. Особо непослушных приложили резиновыми дубинками. Расселись по погрузчикам и сыграли в войну машин, круша все вокруг. Их должны были прикрыть, но что-то не срослось, и шум поднялся нешуточный. Постоянно звонили какие-то люди. Как водится в таких делах, он немедленно ушел в запой. Приходил за полночь, пьяный и злой. Пах чесноком и салом. Обычно, спьяну он бывал добр, как лесная фея. А тут сил оставалось только на быстрое «привет». От ужина отказывался, зло засыпал. Отбирал одеяло. Спал неподвижно и прямо, как египетская мумия. Однажды ночью, когда его еще не было, а ей надоело ждать, и она заснула, ее разбудит телефонный звонок. Вежливый мужской голос спросил Максима.
- Его нет, - еле разлепила она губы.
- А можно его трубку?
У Максима, когда началась эта заваруха, появился сотовый телефон. Телефон весил килограмма два, и сантиметров на двадцать из него торчала длинная антенна. Мужской голос все так же вежливо рассказал длинную историю, почему так срочно нужен Максим, но на середине истории она опять заснула. За полминуты ей успела присниться параллельная жизнь, война, танки, немцы, надо бежать.
- Але, девушка, вы здесь?
Не дослушав, кто и зачем звонит, она продиктовала номер сотового и упала в подушки.
После этого Максим ушел окончательно. Выяснилось, что она дала телефон врагу. Ей было отказано в доверии и сексе. Не появлялся Максим больше месяца. На работе бывал, но телефон не брал. В шкафу остались его вещи. Она перегладила майки и рубашки. После глебовских широких плеч гладить скромный L было непривычно. И готовить было некому. Это тоже было странно, сказывалась многолетняя привычка стояния у плиты. Мужья могут меняться, но кушать им хочется всегда.
- Но он тебе не муж, - напомнила Светка. – Так и будешь сидеть дома?
- А вдруг позвонит?
- Откуда, из тюрьмы?
- Света!!!
- И что ты будешь делать? Не, ну скажи-скажи? Носить передачи? И тебе это надо? Учу тебя, учу… Не будь же дурой!
Раздался телефонный звонок. Она бросилась в свою комнату, сняла трубку:
- У аппарата.
Это был не он. Звонила Настя, потом Оля, потом опять Настя, звали с собой в «Планетарий». И она пошла. Вернулась под утро, с трудом открыла дверь, упала, сил раздеться уже не было, доползла до кровати. По дороге задела головой раскрытую дверцу шкафа. На мгновение перед глазами вспыхнули яркие вспышки. Выматерилась. Ударила в ответ ногой. Дверца захлопнулась и распахнулась вновь. В шкафу закачались пустые плечики.
продолжение следует...