Сегодня я выбрал совсем короткий рассказ Аркадия Аверченко, но имеющий большую предысторию. Он по-своему парадоксален тем, что хоть и вошёл в сборник с характерным названием «Дюжина ножей в спину революции», но найдёт отклик даже в сердцах всевозможных сталинистов, которые часто повторяют эту же точку зрения слово в слово. Получается такая удивительная точка консенсуса между красными и белыми.
Вопрос об участии России в мирной конференции был активно поднят белыми почти сразу после капитуляции Германии, в 1919 году. Вчерашние союзники на это стали отвечать общими фразами, затем выдвигать заведомо неприемлемые условия. Другой важной проблемой была помощь белой армии: почти всё военное имущество Русской императорской армии досталось красным, промышленность тоже осталась в их распоряжении, поэтому белым воевать было фактически нечем, снаряжения катастрофически не хватало. В то же время на складах «союзников» лежали огромные запасы оружия, произведённого для России, нередко даже уже оплаченного, да и своё оружие, произведённое для мировой войны в колоссальных количествах, просто лежало у них на заводах. Союзники отказывались предоставлять его, потому что «эти винтовки были произведены для прошлого правительства, оно и платило, а вы вообще непонятно кто» и так далее. При этом в момент, когда была важна каждая неделя, дорогие англичане и французы стали торговаться, пытаться выламывать руки правительству Колчака, заранее поделить всю экономику России, с которой вчера бок о бок воевали с немцами.
В итоге Колчак ещё в 1919 году с большой тревогой писал, что если «союзники» продолжат себя вести так и далее, то Россия (тут он явно имел в виду именно белую Россию) неизбежно сблизится с Германией, чего он очень не хотел, и в следующей войне будет с ней на одной стороне.
Так или иначе, оскорблёнными и обманутыми чувствовали себя все, кто душой переживал за Россию. Их чувства в своём рассказе и передаёт обладающий невероятно выразительным языком Аверченко. Уже в 1921 году, после парижского переиздания, сборник «Дюжина ножей в спину революции» приобрёл широкую известность и даже был удостоен рецензии Ленина в газете «Правда».
«Хлебушко»
Аркадий Аверченко
У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей.
Мордастый швейцар то и дело покрикивал на нерасторопных кучеров и тут же низкими поклонами приветствовал господ во фраках и шитых золотом мундирах, солидно выходящих из экипажей и автомобилей.
Худая деревенская баба в штопаных лаптях и белом платке, низко надвинутом на загорелый лоб, робко подошла к швейцару. Переложила из одной руки в другую узелок и поклонилась в пояс…
— Тебе чего, убогая?
— Скажи-ка мне, кормилец, что это за господа такие?
— Междусоюзная конференция дружественных держав по вопросам мировой политики!
— Вишь ты, — вздохнула баба в стоптанных лапотках. — Сподобилась видеть.
— А ты кто будешь? — небрежно спросил швейцар.
— Россия я, благодетель, Россеюшка. Мне бы тут за колонкой постоять да хоть одним глазком поглядеть: каки-таки бывают конференции. Может, и на меня, сироту, кто-нибудь глазком зиркнет да обратит свое такое внимание.
Швейцар подумал и, хотя был иностранец, но тут же сказал целую строку из Некрасова:
— «Наш не любит оборванной черни»… А впрочем, стой — мне что.
По лестнице всходили разные: и толстые, и тонкие, и ощипанные, во фраках, и дородные, в сверкающих золотом сюртуках с орденами и лентами. Деревенская баба всем низко кланялась и смотрела на всех с робким испугом и тоской ожидания в слезящихся глазах.
Одному — расшитому золотом с ног до головы и обвешанному целой тучей орденов — она поклонилась ниже других.
— Вишь ты, — тихо заметила она швейцару. — Это, верно, самый главный!
— Какое! — пренебрежительно махнул рукой швейцар. — Внимания не стоит. Румын.
— А какой важный. Помню, было время, когда у меня под окошком на скрипочке пиликал, а теперь — ишь ты! И где это он так в орденах вывалялся?..
И снова на лице ее застыло вековечное выражение тоски и терпеливого ожидания… Даже зависти не было в этом робком сердце.
Английский дипломат встал из-за зеленого стола, чтобы размяться, подошел к своему коллеге-французу и спросил его:
— Вы не знаете, что это там за оборванная баба около швейцара в вестибюле стоит?
— Разве не узнали? Россия это.
— Ох, уж эти мне бедные родственники! И чего ходит, спрашивается? Сказано ведь: будет время — разберем и ее дело. Стоит с узелком в руке и всем кланяется… По-моему, это шокинг.
— Да… Воображаю, что у нее там в узле… Наверное, полкаравая деревенского хлеба, и больше ничего.
— Как вы говорите?.. хлеб?
— Да. А что ж еще?
— Вы… уверены, что там у нее хлеб?
— Я думаю.
— Гм… да. А впрочем, надо бы с ней поговорить, расспросить ее. Все-таки мы должны быть деликатными. Она нам в войну здорово помогла. Я — сейчас!
И англичанин поспешно зашагал к выходу.
Вернулся через пять минут, оживленный:
— Итак… На чем мы остановились?
— Коллега, у вас на подбородке крошки…
— Гм… Откуда бы это? А вот мы их платочком.
Увязывая свой похудевший узелок, баба тут же быстро и благодарно крестилась и шептала швейцару.
— Ну, слава Богу… Сам-то обещал спомочь. Теперь, поди, недолго и ждать.
И побрела восвояси, сгорбившись и тяжко ступая усталыми ногами в стоптанных лапотках.
Читайте также наш материал «Ленка рыжая»
Публикация подготовлена при поддержке редактора рубрики «На чужбине» Климента Таралевича (канал CHUZHBINA)