…И вот, из маскарадно – бальной пляски
Мы выведем на свет черты Псише.
Иль Коломбины, дамы с длинным шарфом..
Из неоконченного автором стихотворения.
С. М.
По приезде во Францию все складывалось не так уж гладко: некоторое время Ольга металась в поисках квартиры, меняя один адрес за другим. Пять лет она прожила в маленькой гостинице «Претти», где и основала свой первый «Русский Парижский клуб» - домашние вечера и встречи со знакомыми. Справляться с тяготами быта, обживаться в новом гнезде ей помогали Тамара Персиц и Артур Лурье, старый друг и бывший возлюбленный. Ольга сохранила все свое природное обаяние, и удивительную изысканность манер во всем, до мелочей, вплоть до того, как она разливала чай.
Она умела делать многое, украсить любой, самый скромный быт простым удивительным, солнечным чудом:: сплести коврик из простых ниток, сварить шоколадный мусс из остатков сладкой плитки, блеклую старую чайную чашку раскрасить яркими цветами. Ее любили и к ней тянулись – безотчетно, очарованно, трепетно…
Через пять лет, в 1929 году Ольга переселилась с подругой – француженкой из отеля на улице Амели, на улицу Сиври, в районе Отей, а в начале войны перебралась на площадь у Ворот Сен- Клу, где и обитала в маленькой комнате на восьмом этаже до самой бомбардировки Парижа в 1943 году, когда квартира была разрушена… Как жила бывшая «кукольная фея», «Коломбина Петербурга», чаровница – актриса? До нас дошли лишь самые скупые сведения о ее бытии в Париже в первое время после приезда. Она зарабатывала тем, что неустанно изготовляла фарфоровые статуэтки, посуду, кукол и бисерные вышивки на заказ. В артистичном Париже до войны очень ценили изящные вещи.
Довольно часто такие заказы бывали крупными, что обеспечивало весьма сносную жизнь и возможность встречаться с друзьями и даже.. «погружаться» в недолгие романы и легкий флирт..
Но, справедливости ради, надо сказать, что там, в Париже Ольга пережила еще раз очень глубоко очередной акт своей семейной драмы. В сущности, Сергей Судейкин был единственным человеком, которого она никак не могла забыть до конца, потому что любила. Глубоко, искренне. Но еще в Берлине до нее дошли слухи, что муж ее «женился» вторично, не получив от нее развода. Элиан Мок – Бикер пишет: «Она пригрозила, что разоблачит его как двоеженца, и даже представила в префектуру полиции свидетельство об их браке. Благодаря вмешательству Сорина, скандал удалось предотвратить.»
Началась тягостная процедура развода, но Ольга будто умышленно задерживала дело. Корысти ли ради, - чтобы попытаться получить денежное возмещение? Или глубокая обида заставляла ее тянуть с окончанием процесса?» Никто теперь не может сказать что либо определенное, ибо в отношениях двоих всегда существует что то непонятное, неясное для посторонних, как бы «правда каждого».. Правда Сергея Судейкина была в том, что он хотел забыть бывшую жену. Когда художник Николай Милиоти, бывший шафером на его свадьбе с Ольгой написал Сергею, что Олечка больна и почти при смерти, то Сергей ответил печальными и одновременно сухими строчками: «Не говорите мне больше об Ольге, я этого не вынесу».. Но крест на могиле бывшей жены был поставлен его усилиями, с помощью друзей. На мраморе белого креста уцелела надпись, могила сохранилась….Сохранилась хоть какая – то частичка бытия Ольги.. Неисповедидимы пути любви… Однако вернемся к образу «Дамы с птицами» ..Как он возник, этот странный, очаровательный, непонятный образ - с сумасшедшинкой, изюминкой? Обратимся к истокам мифа.
В светлой комнате Ольги на площади у ворот Сен - Клу был маленький балкон. Мебели было в комнате совсем мало: днем диван заменял стулья. Зато комнатку наполняло множество открытых клеток (одна из них огромная), и всюду порхало, чирикало множество птиц всевозможной расцветки. Комната и сама походила на гигантскую клетку, во всяком случае гораздо больше, чем на "могилку", как назвал ее Игорь Северянин в стихотворении 1931 года, посвященном Ольге Судейкиной: в нем были такие строки:
..В миллионном городе совсем одна:
Душа хоть чья-нибудь так нужна.
Ну вот, завела много певчих птиц, -
Былых ослепительней небылиц, -
Серых, желтых и синих - всех
Из далеких стран из чудесных тех,
Где людей не бросает судьба в дома,
В которых сойти нипочем с ума…
Париж, 12 февраля 1931 г.
В квартале у площади Ворот Сен -Клу Ольгу Судейкину знали именно под прозвищем "La Dame aux оiseauх" - "Дама с птицами". Слишком много «ослепительных, пернатых небылиц» было вокруг нее….
Чтобы найти истоки ее привязанности к птицам, надо вернуться к 1924 году, когда Ольга только приехала в Париж и поселилась в отеле "Претти".
Как-то раз Тамара Персиц, уезжая отдыхать, доверила ей клетку с птицами и попросила присмотреть за ними. Ольга открывала клетку и выпускала птиц полетать по комнате, не в силах видеть их сидящими взаперти целый день. Иногда они вылетали в окно. Тогда Ольга поспешно сбегала с лестницы и пыталась их поймать. Мало-помалу постояльцы гостиницы и полицейские из комиссариата полиции, расположенного по соседству, перестали удивляться при виде очаровательной молодой женщины, в любое время дня и ночи, порою в одном пеньюаре, выбегавшей на улицу в поисках своих маленьких подопечных. Ольга так к ним привязалась, что Тамара, по возвращении, не посмела забрать у подруги клетку. Позже Ольге подарили еще несколько птиц. Но все они были только "дозорными" крылатого войска, которое постепенно завладело всей жизнью артистки.
Для Ольги Судейкиной, разлученной с родиной и с близкими ей людьми, первые месяцы жизни у площади Ворот Сен - Клу были очень тяжелы2. Она чувствовала себя всеми покинутой, жила лишь продажей своих статуэток, кукол и картин (да и это случалось не часто). 4.
Как-то раз Ольга пешком возвращалась домой от одного коллекционера, устроившего ей крупный заказ. Проходя по набережной Межиссери, она остановилась перед витриной магазина, торговавшего птицами. Это было восхитительное зрелище! Все вырученные деньги истратила она в тот день на клетку, полную разноцветных птиц, и, вернувшись домой с этой пестрой, верещавшей добычей, торжественно заявила своей подруге и соседке госпоже Арлес-Дюфур, что теперь ее жизнь изменится и отныне обретет смысл. "Люди больше во мне не нуждаются, - сказала она. - Я займусь птицами".
Ее потребность в любви и самоотверженности перешла на эти маленькие существа, которые летали, танцевали и пели, как она сама. Ведь разве не играла она когда-то Соловья в "Шантеклере" Э. Ростана?
Любовь к птицам, заботы о них спасли, быть может, Ольгу Судейкину от депрессии. Птицы, единственные свидетели ее последних лет, стали неотъемлемой частью всего, что окружало ее, и от них временами зависело ее душевное состояние и уклад жизни. Она наделяла их душой и чувствами. Как рассказывают, у птиц были свои симпатии и антипатии. Горлица, например, принималась клевать художника Н. Милиоти, который, не одобряя подобной фамильярности, в конце концов попросил Ольгу сделать выбор между ним и птицей. Дрозд, по прозвищу Мерлишон, прятался, как только в комнату входил кто-нибудь из гостей.
Что же до Артура Лурье, то однажды, с изумлением обнаружив в клетке изображение святого Франциска Ассизского, он стал укорять Ольгу в недостатке уважения к великому святому, портрет которого она поместила "среди этой живности". Ольга рассердилась и с негодованием выставила Лурье за дверь. Этот случай, по рассказам, чуть было их не поссорил.
Сколько всего птиц было у Ольги Судейкиной, сказать трудно. Ее друзья называют разные цифры: от сорока шести до ста, но единодушно признают, что их было множество, всех цветов и размеров: от парижского воробья до самых экзотических видов.
Большую часть дня Ольга проводила в хлопотах о них: чистила клетки, лечила больных, как-то спасла птицу со сломанной лапкой, смастерив для нее шину из спички. У Ольги установился с ними некий общий язык, взаимопонимание. Она звала их по именам, подолгу с ними разговаривала, утверждая, что они все понимают. Ни один из гостей Ольги не мог забыть шума - писка, щебета, воркованья, хлопанья крыльев, - оглушавшего при входе в комнату - вольер, в центре которой на низком диване восседала, как королева, сама хозяйка с огромными светлыми глазами.
В теплые дни, случалось, в окно залетали птицы с улицы, чтобы поприветствовать ручных сородичей, порхавших по комнате.
Каждый вечер Ольга "охотилась" за своими пернатыми постояльцами, преследуя беглецов и забираясь под мебель, где те прятались, совсем по-детски оттягивая минуту, когда наступает пора отправляться спать. Она запирала их на ночь в клетки, и как только наступал "комендантский час", зажигала лишь маленький ночник, чтобы не мешать птицам.
По рассказам, именно птицы подтолкнули Ольгу к решению оставить "живопись кистью" и приняться за "живопись иглой".
Как-то Ольга писала маслом картину, вдруг какой-то птенец, как говорится, «проявил непочтительность» к палитре. Художница усмотрела в этом некий знак и решила оставить кисти и тюбики с краской. И изобрела - или воскресила - особую технику вышивки с аппликацией, в которой создавала картины, похожие на мозаики из крохотных кусочков материи: тафты, парчи, прозрачного муслина - расшитых шелковой, золотой или серебряной нитью. Новое увлечение Судейкиной имело свое преимущество для птиц: они часто утаскивали обрывки тканей и утепляли ими гнезда.
Кроме эпизода с птенцом перемены в творчестве Судейкиной связывают вот с каким случаем.
Вскоре после приезда в Париж, оставшись почти без средств, даже без денег на еду, Ольга решилась пересечь весь город, чтобы предложить коллекционеру свою скульптурную работу, статуэтку Богородицы. Она загадала: если попытка увенчается успехом, она посвятит свое искусство Пресвятой Деве и впредь будет работать в основном с религиозными сюжетами.
Коллекционер купил статуэтку по довольно высокой цене, художница же осталась верна своему обещанию. С этого дня у нее преобладают темы Благовещения, Успения, образы Богоматери, Святых... К светским сюжетам обращалась реже. Савелий Сорин, закончив портрет герцогини Йоркской, будущей английской королевы Елизаветы, заказал художнице вышить его на диванной подушке. Ольга выполнила заказ. После успешного эксперимента Сорин просил ее делать подобные "подушки-портреты" для богатых американцев. Но она отказалась.
Из-за птиц Ольга неохотно покидала дом, не решаясь оставлять их одних. В один год она даже не поехала отдыхать, так как у ее подопечных вылупилось сразу много птенцов. Несколько раз она отправлялась на лето к знакомым, которые жили неподалеку от Парижа и предоставляли целую ригу для ее маленьких друзей. Она приезжала туда на такси, нагруженном клетками. Природа, деревья, цветы пьянили ее. "Это Эдем", - говорила она про сад, и, любуясь абрикосовым деревцем, называла его «райским».
С птицами она не рассталась и в годы войны. В ту пору артистка очень нуждалась: ее подруга и соседка Людмила Замятина, вдова Евгения Замятина, рассказывала, что как-то встретила ее подбирающей окурки с тротуара. Чтобы прокормить свою крылатую ватагу, Ольга терпела лишения. Она тратила маленький заработок или пособие, которое получала, на зерно, ценившееся на вес золота, на гонорар ветеринарам. К счастью, ей помогали друзья. Среди них - Тамара Персиц. Не будь Тамары, говорила Ольга, я умерла бы с голоду.
Зная за собой слабость к птицам и боясь, как бы ее не стали за это презирать, она оправдывалась: "Я должна была бы делать добро людям, но я бедна, больна, и потому я забочусь о птицах".
В самом деле, здоровье Ольги оставляло желать лучшего - и все более ухудшалось... Еще в 1924 году в Ленинграде, как раз незадолго да отъезда, у нее обнаружилось воспаление почек. Уже в Париже, в 1941-м произошел серьезный рецидив. Она очень страдала, пока лечащий врач не направил ее к одному "гениальному хирургу", который продлил ей жизнь на три года, как она говорила сама в ноябре 1944 года за несколько месяцев до смерти.
Пока Ольга лежала в больнице Кошен, за птицами присматривали две ее соседки. Вернувшись из больницы, едва придя в себя, она снова стала ухаживать за ними, отдавая им все силы.
В начале войны, во время воздушных тревог, Ольга отказывалась спускаться в подвал, потому что не могла взять с собой своих птиц. Как-то раз вечером в сентябре 1943 года, когда завыли сирены, она впервые - случай? предвидение? - пошла в убежище с двумя птицами и свертком неоконченной вышивки. На дом упала бомба, и Ольга в одном халате осталась на улице. Ей удалось взобраться на восьмой этаж полуразрушенного здания. Трудно описать, что предстало перед ней: вместо ее комнаты зияла черная дыра, а повсюду на остатках пола и на обломках кровельных балок лежали обугленные и разорванные тельца птиц. Еще нескольких птиц она обнаружила поблизости: они порхали или сидели на ветках деревьев. Ольга их позвала, те никак не реагировали. После она рассказывала: ей тогда показалось, будто птицы винили ее в том, что она покинула их. Видимо, Ольга так и не оправилась от удара, которым была для нее гибель всех ее маленьких друзей. Это сказалось на ее психике.
После бомбардировки она ютилась с тремя птицами (третьим стал раненый голубь, которого она подобрала на улице) у одной из своих русских подруг, Евгении Плавской - Жени, жившей возле площади Терн в квартире, где хозяйничал большой злой кот. В этом доме Ольга провела всего несколько недель. Когда она отказалась держать птиц в запертой клетке на кухне, как того требовала хозяйка, последняя поставила ультиматум: или птицы, или комната! Ольга выбрала птиц...
Ее приютили друзья - французы, владельцы особняка на улице Варенн, которые во время войны жили всей семьей, с шестью детьми, за городом. Ольге была предоставлена красивая комната с большой печкой; в мэрии она, как пострадавшая от бомбежки, получила мебель из необработанного дерева и сама ее расписала яркими цветочными орнаментами. Кроме того, Ольга купила маленькую школьную парту со скамеечкой, за которой рисовала и писала картины. "Я сделала все усилия, чтобы побороть весь ужас душевный и упрямо начать снова строить жизнь-гнездо", - напишет она своей подруге Вере Квилль. В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки.
Ольга Судейкина никогда не тревожилась о будущем, доверяясь Провидению. "Я все мои удары перенесла без слез", - писала она Вере Квилль.
В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки…..
Внимательная к другим, она мало рассказывала о своих невзгодах, но оставалась нервной, беспокойной, с трудом приходила в себя после бомбежек, потери птиц... Беспрестанные лишения: целые недели без масла и вовсе без еды, непомерная нагрузка - к примеру, долгий путь пешком с улицы Варенн до площади Терн, чтобы принести подруге Жене Плавской пять-шесть картошек - больше она не могла унести - вконец подорвали ее силы.
Она простудилась, заболела бронхитом, который, по ее собственным словам, "оказался роковым". Болезнь захватила легкие, Ольга ослабла, ей потребовался уход. Друзья, приютившие ее, вернулись всем семейством в Париж - они больше не могли оставлять ее дома в таком состоянии - и решили отправить в больницу.
В конце августа 1944 года Ольгу положили в больницу имени Пастера, а потом в больницу Лаэннек; первую ночь там она запомнила надолго: ее "кинули" в нетопленную палату с настежь распахнутыми окнами прямо у нее за спиной. Одеяло плохое, не было даже грелки, а кругом "бабы", которые разражались хохотом, видя, как она "щелкает зубами от холода". "Господь только знает, как я провела ночь", - признавалась Ольга подруге.
****
На следующее утро ей удалось сбежать, возвратиться пешком на улицу Варенн, и, к великому недоумению, хозяев водвориться вновь в своей комнате. Спустя три дня они добились для Ольги места в больнице Бусико, в тихой светлой комнате, окна которой выходили в сад. Ольге понравилось там. После "ада льда" больницы Лаэннек госпиталь Бусико ей кажется раем. "Здесь в чудных условиях и умереть уже счастливо", - говорила она.
Преданные ей друзья, русские и французы, регулярно навещают больную, приносят книги, цветы и фрукты.
Она почти не жалуется, переносит все с каким-то спокойным мужеством. Однако болезнь прогрессирует. Ольга страдает и от астмы, и от эмфиземы, у нее распухают ноги, пульс становится неровным. Она уже не может все время лежать: ее усаживают в постели, подложив за спину подушки. Никто в точности не может определить, что с ней. Людмила Замятина
****
1 февраля 1945 года сообщает Тамаре Персиц, что, к сожалению, не может найти врача, который объяснил бы состояние ее подруги. В самой больнице нельзя получить никаких сведений о больных.
Ольга всегда была экзальтированной натурой. Ей как будто слышались внутренние голоса живых существ и вещей. Некое "второе зрение" позволяло ей проникать за черту реальности и по-своему истолковывать все, что с ней происходило. Подтверждение тому - не только ее птицы, но и случай с "грустной собакой": однажды Ольга подобрала потерявшуюся собаку, которая, казалось, испытывала невероятную боль. Когда Ольга отлучилась из дома, собака выскочила в окно. По словам Ольги, она покончила с собой. Долгое время Ольга не могла подавить в себе чувство вины за то, что оставила собаку одну. Есть и другой пример, похожий чуть ли не на галлюцинацию: во время войны, когда немецкие самолеты пролетали над домом у площади Ворот Сен - Клу, ей казалось, что она различает лица летчиков.
И многие считали «милую Олечку» ясновидящей и немного .. сумасшедшей..
Вообще, трудно определить границы между безумием и здравым смыслом. То, что принято считать внешней неуравновешенностью художника, может оказаться проявлением его сверхчувствительности и стремления к бегству от реальности. Именно такое стремление вместе с особым к тому предрасположением может поколебать разум. Вспомним Рембо, Жерара де Нерваля, Уильяма Блэйка, Гёльдерлина, если говорить только о некоторых поэтах. Под влиянием грез стираются границы между мечтой и действительностью. Интуиция, иногда пророческая, входит в соприкосновение со сверхъестественным, опрокидывая логику. Обычное зрение подменяется внутренним взглядом, который позволяет художнику обнаружить под оболочкой осязаемого мира свой универсум. Художник принимается слушать неразличимую другими музыку и в повседневной жизни действует порой непостижимым образом, подчиняясь тайному повелению. Кажется, именно так можно объяснить поведение Судейкиной. Но нужно ли – объяснять?..
10.
Экзальтированности Ольги, впрочем, всегда сопутствовала ее врожденная одухотворенность.
Ольга, поклонница Рудольфа Штейнера, (*Немецкий религиозный писатель – антропософ, автор значительных трудов в этой области. – С. М.) знавшая наизусть целые страницы из его книг, в конце жизни возвращается от изучения теософии и антропософии к православию, религии ее детства. В больнице она часами молится нараспев. Ее вера становится все глубже, Ольга приводит к полному самоотречению. Одновременно усугубляется ее мистицизм. Она много говорит о Боге, о Богородице, святых, ангелах, помня все их имена, а также и о Дьяволе - "хозяине мира сего, князе тьмы", который "катит с неба бомбы, бросает преступные идеи истребить иудейский народ и залил вселенную кровью и злой волей людей"... "Отовсюду топоры, молотки, битые стекла и камни в награду <за то>, что любишь добро, красоту и истину", - пишет она Вере Квилль, склоняясь к апокалипсическому толкованию событий. Из ее груди вырывается крик возмущения, ей надоело страдать: "Довольно эта страшная жестокая бабища-жизнь била меня молотками день и ночь". Потом она опять берет себя в руки и продолжает: "Я буду бороться упованием на Господа и всей моей волей - с болезнью". И снова возвращается к вере в Богородицу: "Пресвятая Дева всю жизнь меня защищала и не оставила ни один день без помощи. Вот только на нее надежда - Иудейскую Деву, мученицу земную и Царицу Небесную!"
"Страшная година" - 1944 год - миновала. Январь 1945 года. Ольге все хуже. У нее скоротечная чахотка. Больная обречена, ей даже перестали делать пневмотораксы. Из-за опасности заражения знакомые посещают ее все реже. Лишь несколько верных друзей продолжают бывать у нее. В конце концов, она и сама осознает свое состояние: "Боюсь, что не выживу", - говорит она и добавляет: "Все в воле Христовой".
11.
На второй неделе января ее навещает художник Н. Милиоти, давний и преданный друг. Он потрясен произошедшей в ней переменой, ясно, что конец близок. "Сидела она тогда на постели согнувшись, вся закутанная платками, сгорбленная, с поднятыми страдальчески бровями и с ужасом в милых светлых глазах", - сообщает художник в письме к Вере Квилль.
За день до смерти, в четверг ,18 января, Ольга Судейкина очень возбуждена. Она говорит без умолку по-русски, по-французски. Отец Серафим, священник русской церкви, что на улице Лурмель, с которым она часто и подолгу беседовала, приходит навестить ее. Ольга рассказывает ему странный сон, только что виденный ею: в больничной палате вдруг появились все птицы, которых она держала у себя за всю жизнь. Они побыли там какое-то время, потом улетели. Лишь одна белая голубка задержалась подле нее, а после, внезапно взлетев, разбилась об оконное стекло. "Не мою ли собственную смерть я видела во сне?" - спросила Ольга у батюшки.
На следующий день, 19 января 1945 года, ближе к полуночи, больная, лежавшая в одной палате с Ольгой, увидела, как та вдруг наклонилась к ночному столику и стала медленно падать с постели. Вызванная дежурная медсестра прибежала слишком поздно.
Видимо, причиной ее смерти было кровоизлияние в мозг.
Преподобный отец Серафим, соборовавший Ольгу, после говорил ее друзьям, что надо не жалеть ее, надо завидовать ей, что она ушла "столь полная веры, столь чистая, словно святая".
О смерти Ольги Судейкиной сообщал Вере Квилль Николай Милиоти, в письме от 20 января. Вот отрывки из него:
"Такая судьба у меня - писать вам великой печали вещи - вчера ночью в 12 часов 15 минут в свирепую снежную бурю, одна на своей больничной койке умерла милая наша Оленька Судейкина. Страдала она, умирая, ужасно". На следующий день, продолжает художник, он пошел в морг больницы Бусико, чтобы опознать тело: "Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из темного воска личика с какими-то растрепанными, мертвыми, как у плохой куклы, волосами, со страшным, сжатым в ниточку, с опущенными углами ртом, с искаженно приподнятыми над глазами (один светлый тусклый глаз глядел из-под опущенного века так горестно страшно) бровями! Ничего не оставалось от ее светлого, всегда даже в испытаниях полного жизни и света облика. Прах, прах, страшный изношенный футляр, оставленный перемучившейся отлетевшей душой".
12.
Скромные похороны по так называемому, седьмому разряду, состоялись в пятницу 25 января 1945 года. В 14 часов 15 минут было отпевание в маленькой церкви на улице Лурмель, 77, 15-й округ Парижа (эта церковь была снесена в 1969 году). Потом процессия направилась к русскому кладбищу Сент - Женевьев – де - Буа. Большой венок, обвитый лентой со словами "Нашей подруге..." покрывал гроб.
Здесь были все, кто в Париже знал и любил Ольгу, - немногим более четырнадцати человек (предугаданное ею число!). Несколько близких друзей, в большинстве своем петербургских, заняли места в автомобиле, где был гроб. День был солнечный, настоящий весенний день, - хотя и накануне, и днем позже шел снег и подмораживало.
"Кладбище в Сент -Женевьев с белой церковкой и синим куполом. Оленьке понравилось бы. Весной там, наверное, без конца (*то есть – много – С. М.) птиц", - писала Людмила Замятина Тамаре Персиц.
Знакомые Ольги взяли на себя расходы па похороны. Памятник - большой строгий белый крест - был поставлен над ее могилой значительно позже: на то, чтобы заказать его сразу же не хватало денег. Позднее его установку оплатили Сергей Судейкин и Артур Лурье, как уже упоминалось выше.
Вся небогатая обстановка Ольги Судейкиной была распродана с аукциона для уплаты долгов. Картины, скульптуры, куклы и другие ее работы разделили между собой ее русские друзья.
Часть архива попала в руки Людмилы Замятиной и Тамары Персиц, которые бережно хранили его много лет и передали Элиан Мок – Бикер, французской исследовательнице биографии О. А. Судейкиной, написавшей прекрасную книгу – диссертацию о «Коломбине десятых годов»
С помощью этого чудесного и кропотливого труда мне и удалось познакомить читателя с прочно забытой в сегодняшней России фигурой из «давних петербургских вьюг, актеркой куклой, феей – чаровницей».. Парижской «Дамой с птицами »…