Василий вдруг гикнул и, слегка оттолкнув Полину в сторону, пронесся по ледяной дорожке. Та тоже бросилась вслед за ним, и в конце дорожки, налетев на Василия, едва не сбила его с ног. И чуть не упав, стала спихивать его с продолжения ледяной трассы:
- Прочь, ревнитель православия, защитник алчных, жадных до денег и навороченных священников!..
Василий уже хотел, было, обратить все в шутку, но слегка наморщив брови из-под небольшой меховой кепки с отвернутыми «ушами», спросил:
- Ты это к чему?..
- А к тому, что стыдно должно быть нашим батюшкам разъезжать на иномарках…. И каких только не увидишь!.. Мимо храма идешь – как на автосалоне…
- Ладно, не завирай!.. Где ты могла такое видеть?
- Видела!.. У нас в Курской батюшка на таком внедорожнике ездит!..
Василий хмыкнул:
- Потому и ездит на внедорожнике, что у вас там дорог нет…. А вообще, что ты думаешь, - он это на деньги, собранные с прихожан, купил?.. Наивная!.. Этих денег редко хватает, чтобы храм содержать в порядке. Спонсор какой-нибудь пожертвовал – вот и все…
- Ну-да, да…, жертвуют люди, а куда им деваться?.. Жертвуют по прейскурантам и расценкам…. Знаешь, сколько у нас венчание стоит – полторы тысячи. Отпевание - две… Да и крещение где-то так. Причем, это только сразу – возьми и выложи. А всякие там платочки, свечки, иконки, крестики – все это еще на не меньше накапает…. Вот тебе и добровольные пожертвования. И в храме без денег нечего делать….
- Это ты с чего взяла?
- А что – где свечку возьмешь? Разве ее бесплатно дадут?..
- Ну, молись без свечки – никто тебе слова не скажет…. Если на свечку зажала…
Но Полина, кажется, пропустила последнюю «шпильку».
- А мама мне недавно рассказывала – и смех и грех…. Зашла она в один храм. А там, внутри фреска, как Христос изгонял торгующих из храма. И вот те раз!.. Как раз под этой фреской – церковная лавочка, где и идет торговля всякими церковными причиндалами…
Василий не удержался от смеха:
- Да, забавно!..
Но просмеявшись, снова возвратился к «теме»:
- То, что торгуют и внутри храма – это, может, действительно не совсем хорошо. Но тут только два пути – или торговать, или вернуться к ветхозаветным правилам, - как сейчас у протестантов – платить десятину. Ты, готова, скажи, десятую часть всех своих доходов отдавать церкви?..
Полина слегка замялась…
- Вот, не готова…
- Я бы, может, и готова была, если бы действительно верила в церковь и считала себя ее членом…
- А что тебе мешает себя считать ею?..
- Да все то, что я тебе описала. Поэтому я и не в ней…
- Вот, очень точные слова!..
Василий снова оживился и сдвинул шапку чуть в бок, пытаясь почесать себе один из висков.
- Ты действительно вне Церкви, потому и судишь о ней со стороны так строго и сурово. В этом как раз и беда!.. Я бы, к примеру, назвал еще много недостатков – и гораздо серьезнее, чем ты мне привела…. Но в чем разница?... В том, что я внутри, а ты снаружи. Для меня Церковь – мать, для тебя – мачеха…. Причем, еще и злая. А если Церковь – мать, если ты внутри нее, ты и судить ее по-другому будешь…
Василий нагнулся и набрал полную пригоршню белого рассыпчатого снега.
- Вот представь свою мать…. Представила? Наверняка ты в ней знаешь массу недостатков, гораздо больше, чем я или еще кто-либо…. Так? Ты же знаешь, что она не идеальна, но это твоя мать…. А значит, самая лучшая и замечательная, которую ты ни на кого не променяешь…. Так?..
Василий хрустел снегом на раскрытой розовой ладони, превращая его в розовато-фиолетовый комочек…
- Вот так примерно и в отношении к Церкви. Когда ты внутри нее, когда она тебе настоящая мать, а не мачеха, тогда ты, хоть и видишь в ней ее недостатки, они не надрывают и не напрягают тебя. Ты их легко объясняешь и прощаешь…. А вот, когда ты снаружи, - вот, как ты рассуждаешь, тогда – да…. Тогда суд без милости…. Церковь – и такая, и сякая…. Потому, что это на самом деле чужое для тебя, а не родное… Родное не судят…
Они тем временем пришли к торцу улицы, упиравшемуся в памятную им пятиэтажку со знакомым темно-синим пластиковым навесом под вывеской парикмахерской. На этот раз навес этот был покрыт густой шапкой снега, иссиня-белого в неясном свете начинающихся зимних сумерек. Прямо к ступенькам, уходившим в глубину цокольного этажа, вела еще одна раскатанная, уже черная от просвечивающего под ней асфальта ледяная дорожка.
- Чур, я первый! – внезапно закричал Василий и с коротким разбегом заскользил по ней. Проскользив до первого порожка, он развернулся и швырнул в Полину, наконец смятый грязно-фиолетовый, текущий сквозь пальцы снежок, потом расставил руки и крикнул:
- Ну, вперед, внецерковная дочь пламенных страстей!..
Полина разбежавшись, стрелой пролетела по черному льду и буквально врезалась в улыбающегося Василия. Тот подхватил Полину, но не удержавшись, опустился с ней на первую ступеньку короткой лестницы ко входу в парикмахерскую. Его черная с меховым капюшоном куртка сразу «обляпалась» белыми пятнами и полосами наметенного на порожки снега. Раскрасневшееся лицо Полины оказалось чуть ниже слегка опушенных инеем усов Василия и дохнуло на него одновременно морозной свежестью и затаенной горячей страстью. Василий почти инстинктивно наклонился к ее губам и их лица слились в долгом поцелуе…
Так почти всегда и заканчивались их споры в последнее время. Каждый оставался при своем, каждый как бы убирал сторону все мешающее сближению, и все примирял поцелуй.
Но через некоторое время споры возобновлялись. Никто не хотел отступать со своих позиций. Полине казалось абсурдным, чтобы мужчина придавал такое большое значение «абстрактной» вере и ревновала Василия к ней. Ей было непонятным, почему Василий даже в ее присутствии не может «полностью» забыть о Боге, о Церкви, о «всей религиозной чуши», как она выражалась. Иногда ей даже казалось, что тот просто «играет» с ней всеми этими понятиями, пытаясь вызвать в ней ревность, но когда она «велась» на этот, в принципе, понятный ей мотив, оказывалось, что Василий и не думал играть. И это ввергало ее в недоумение. И в который раз подрывало веру в себя, веру в свои «женские чары», не способные окончательно «свести мужчину с ума».
Василий же со своей стороны тоже упорно боролся и не мог примириться с «неверием» Полины. Поначалу ему показалось вовсе нетрудным «обратить» ее, но после нескольких подобных «жарких» споров, он понял, что переоценивал свои способности к убеждению и податливость Полины. Он тоже поначалу воспринимал «неверие» Полины как своего рода игру и охотно поддавался ей, «оттачивая» на ней свои аргументы и доводы. Но чем дальше, тем больше ее упорство стало приводить и его в недоумение. И это при том, что он чувствовал, как все больше привязывается к ней. Он начинал смутно осознавать, что за ее неверием стоит нечто большее, чем просто бравада и желание показать, что и «мы, мол, сами с усами», но что это такое и насколько с этим можно справиться, не понимал. И в то же время он ощущал явное физическое влечение к Полине, и это раздвоение, когда плоть желала сближения, а дух и разум шептали о своих опасениях и волновали душу неясными предчувствиями, изводило его…
- Ну что, может, все-таки пойдем вместе?.. – неуверенно спросил Василий, когда они еще некоторое время посидели под все сильнее темнеющим навесом.
- Нет уж, топай в свою церковь один…. Раз она тебе так дорога…. Бог, видимо, ревнует меня к тебе и отзывает поскорее в свой домик…. Как бы мальчик чего не натворил – ай-ай-ай!..
Период «любовной передышки» закончился, снова назревала конфронтация. Но Василий не стал вступать в нее. Он встал, осторожно приподняв Полину с колен, стряхнул снег с куртки и джинсов, потом, повернувшись к ней, отдал ей двумя пальцами по-военному честь и поспешил к остановке.
(продолжение следует... здесь)
на начало главы - здесь
на начало романа - здесь