34.
Дверь открыла Света, соседка по коммуналке: курносая, живая, разведенная, с вечной сигаретой и неприличными анекдотами, из разряда "не успеешь оглянуться - бац! - и тридцатничек" – и, увидев ее, всплеснула руками.
- Это он? – спросила она вместо приветствия. – Это он сделал?
- Кто? – не поняла Рита.
Шея болела, и Максим настоял на том, чтобы обратиться в трампункт, где их раны обработали, а Рите сделали снимок, ничего не нашли, но посоветовали купить в ближайшей аптеке специальный лечебный воротник, позволяющий разгрузить мышцы, поддержать голову и не усугублять травму. Что они и сделали, и теперь она предстала перед соседкой эдакой гордой Нефертити с пластырем на лбу.
- Глеб, - подсказала Светка. – Это он так тебя?
– Да нет. Я сама. Шла-шла, задумалась и не заметила фонарный стол. Не обращай внимания.
- Ну, конечно, - не поверила соседка, – мне-то можешь не заливать. Глеб оставил ключ. Весь такой несчастный. Слушай, может, помиритесь еще? Милые бранятся, только тешатся. Бьет, значит любит. Нормальный парень, чего тебе не хватает?
- Говорю тебе, это не он.
- А кто тогда?
Рита в ответ промолчала. Светка окинула ее быстрым взглядом с ног до головы, и понимающая улыбка разлилась по хитренькому остренькому личику, от сережки до сережки. Рита, вспыхнув, быстро прошла к своей комнате, сунула руку в сумочку и начала там рыскать в поисках ключа.
- Вот, возьми, - Света протянула дубликат Глеба.
Она дышала в спину и жаждала подробностей семейной драмы.
- А ты где была?
- Не спрашивай. Итак тошно.
- Ага, тошно ей. Ты на себя-то в зеркало посмотри: глаза блядские, да сытые. Мне бы такие! У меня мужика вот уже месяц не было, я на стенку лезу.
Если Света решила поговорить, то избавиться от нее было невозможно. Вот и сейчас она успела втиснуться в открывающуюся дверь.
- Обалдеть! А где телик? Мать, как же ты без телика жить будешь? И компьютера нет. Основательно Глебушка все подчистил. Музыкальный центр унес. Осталась ты без телика и без музыки. Что делать-то будешь?
- Медитировать.
- О, смотри, записку оставил, - соседка уже тянула руки к исписанному листу бумаги, Рита едва успела перехватить.
- Свет? Может, пойдешь, а?
- Ну чего сразу Света? Я уже тридцать лет Света, зимой и летом одним цветом. Читай, я не мешаю. У тебя есть что пожрать вкусненького?
- Посмотри в холодильнике.
Рита сняла кеды и прошла к окну. Комната, которую они снимали, вернее, теперь уже снимала она одна, третья или четвертая по счету за время пребывания в Питере, была огромная, тридцать шесть квадратных метров, потолки четыре метра, два окна, выходящие на соседний дом. Петербург Достоевского, Свечной переулок, темный и узкий. До революции здесь селились проститутки, нелегальные акушерки, спившиеся акакии акакиевичи – все, кому не повезло в этой унылой жизни. Аборты, частая поножовщина, трактир на углу. В 90-е трактир сменился круглосуточным магазином «Былина», в котором отоваривались все местные алкаши, а что скрывалось за безжизненными, давно немытыми окнами – она не знала. И все равно она обожала это место, этот город, этот воздух, улицу, ведущую прямиком на ее работу, в Лениздат, сначала по Разъезжей прямо, до Пяти углов, пересечь по касательной и вот он, Ломоносовский мост, ветер и набережная Фонтанки.
- Слушай, - сказала Светка, - можно я у тебя банку сгущенки возьму? О, у тебя их даже две. Я умираю с голода. А больше ничего нет. Глеб все подъел, даже посуду за собой не помыл, лежит на кухне в раковине.
- Я помою.
- Ладно, не буду тебе мешать. Записку не дашь почитать?
- Нет.
- Ну, я пошла.
- Иди.
Светка помялась на пороге:
- Денег не дашь взаймы? Завтра отдам, кровь из носа.
Еле дождавшись, пока за Светой щелкнет замок, Рита сняла высокий неудобный воротник, расстегнула молнию на джинсах и упала на диван. Шея побаливала, но уже не так остро. Резко испортилось настроение. Хотелось плакать, но слез не было. Она знала, что совесть перед Глебом будет мучить ее до конца жизни. Но и сил провести вместе с мужем последнюю ночь у нее не нашлось. Она трусиха и сволочь. Разговаривать, держаться за руки, перебирать причины, почему не срослось, не сложилось. Они ведь так старались, почему же они сдались? Она знала, чем это могло кончиться, в конце концов, они дали бы себе еще один шанс. Они поженились еще детьми, как жить вместе - знали, а как порознь – нет. Незнание – пугало, но и тянуло. И она сбежала. Переспала с первым встречным, как последняя блядь. Ей хотелось разбежаться и протаранить лбом холодильник. Какая же она мерзкая отвратительная жаба! Как она могла?!! Она была хорошей женой Глебу все эти три безалаберных года. Почему бы не расстаться на высокой красивой ноте, как все нормальные люди? Почему надо было все испортить? Да она просто спятила! И что самое ужасное - ей понравилось! Да! Понравилось! Подробности прошедшей ночи и не менее бурного утра вызывали сладостную похотливую истому. М-м-м! Тело поет, мышцы приятно ноют. Как же было хорошо! Глубже погрузиться в предательские воспоминания не удалось – на кухне что-то оглушительно взорвалось. Послышался Светкин вопль, а затем дикий хохот. Она соскочила с дивана, открыла дверь и отпрянула: в комнату ворвался черный смрад и страшная вонь. Густой дым стелился по полу и выедал глаза.
- Света!!! – добралась она до кухни почти наощупь. – Ты где, я ничего не вижу. Ты жива?!!!
- Я здесь, - соседка белым привидением стояла в углу.
- Ччччерт, - она споткнулась о валявшуюся кастрюлю. – Что это?
- Сгущенка взорвалась. Я решила сварить банки, по бабушкину рецепту.
- А что, люди так еще делают?
- Не знаю, - ответила Света. – Вспомнилось вдруг. Где спички, мне срочно надо покурить.
- Задохнемся сейчас!
Она вскочила на скользкий, заляпанный сгущенкой, подоконник и попыталась открыть окно, но оно стояло насмерть, дому было лет сто, а может, даже двести, и слоев краски – не меньше тридцати. Открытая форточка дела не спасала. Кислород внутрь не поступал. Стены были в бурых пятнах, на полу битые стекла и банки из-под сгущенки, уже без крышек, с потолка темно-коричневыми гирляндами свешивались сосульки и капали на почерневшую плиту. Взрывная волна опрокинула полку с посудой, оставалось только гадать, как Светку не задело осколками.
- Свет, у тебя руки дрожат. Слушай, давай все бросил и пойдем на Пять углов, в «Шахерезаду», съедим по лагману, а? Я угощаю. Хватит, натерпелись! Бежим отсюда, пока соседи нас не убили. Давай, Светульчик, шевелись!
«Ну что, малыш, у тебя выросли крылья, и ты решила улететь? Наконец-то ты поверила в себя и, похоже, поняла, что тебе нужно в этой жизни. Обидно, что не берешь меня с собой. Я знаю, малыш, я далеко на Бэтмен, скорее, Карлсон, живущий на крыше: в меру упитанный, в меру бесполезный. Мой маленький пропеллер не вынесет нас двоих. Не очень-то у меня получалось быть главой семьи. Скорее, я по части съесть банку варенья, всю без остатка, пока ты спишь. Да-да, это был я. Но я все тот же, я не изменился. Сколько ты мне не говорила, никак не мог взять в толк, что же нужно менять. Ломать себя очень сложно. А вот ты становишься другой. Совсем чужой. Уже не моей. И это очень-очень больно.
Удачи в полете,
Глеб
P.S. Я все еще люблю тебя. Надеюсь, это не надолго».
продолжение следует...