В жизни Гитлер был совсем не таким, как его преподносит нам послевоенная пропаганда. Он оказался человеком среднего роста, почти на полголовы ниже меня. Его лицо с умными спокойными глазами не выражало каких-либо ярких эмоций. А костюм серо-стального цвета придавал его внешности деловой вид. Гитлер хорошо говорил по-русски, без акцента. Говорил он спокойно, не громко, но и не шептал. Говорил голосом уверенного в себе человека.
Мы долго беседовали о жизни. О её ценностях. Точно помню, что обсуждали что-то жизненно важное. И точно помню, что я хотел записать его мысли: уж очень они мне казались умными. Но когда суть дошла до дела, в хату вдруг вошёл Лёха. Это произошло так внезапно, что я почему-то сразу позабыл все важные мысли, которые хотел записать.
На Лёхе была поношенная серо-мышиная эсэсовская полевая форма. В по-раздолбайски растёгнутом вороте ярким пятном выделялся сине-полосатый тельник. В правой руке Лёха держал МП-40. Пустые подсумки говорили о том, что он не так давно применял свой "Шмайсер" в деле. Головной убор на Лёхе почему-то отсутствовал.
Хата стояла скраю деревни Новоархангеловка, расположенной на высоком берегу старицы Иртыша. Далеко внизу раскинуло свои воды вытянутое на всю деревню, озеро. Лёгкие тучки ползли по вечернему небу, солнце клонилось к закату. На улицы опускался тёплый летний вечер.
В деревне были наши и не наши. Все прятались друг от друга и поэтому перестрелок не случалось. Наши ждали подхода танков. Танки всё не шли. А чего ждали не наши - я не знаю. Чего-то ждали, наверное...
По огородам на задах мы с Лёхой перелезли через плохонький забор, состоящий их одних прожилин и засели в густых зарослях лопуха и репейника. Могучая растительность скрывала нас полностью. Мы тоже чего-то ждали. Не могу точно сказать - чего, но в нервы были натянуты от предчувствия какой-то опасности. Спустя несколько минут я понял, что мы ждём обстрела из артиллерии. По нам должна была бить единственная СУ-18. Внезапно я представил, что два артиллериста, хитро щурясь, рассматривают нас с Лёхой сверху, подобно огромному ботану, рассматривающему муравьёв в лупу. И наше зелёное укрытие совсем не скрывает нас. И ещё вокруг нас медленно сводятся маленькие зелёные точки...
Мы снова сидим в зарослях лопуха, репейника и дикой конопли. Мы внизу, на берегу озера. Над нами нависает раскидистая плакучая ива. Озеро совсем не такое широкое, как казалось сверху, из хаты. В его спокойной воде отражается вечернее солнце. Оно садится на юге. Мы ждём темноты, чтобы пробраться. Нам надо вернуться к Гитлеру. Наконец, сумерки сгущаются. Мы с Лёхой снова поднимаемся в деревню. Я предлагаю идти по ближайшей тропинке, но Лёха протестует. Он заявляет, что никогда не ходил по тропинке Левычкиных и сейчас не намерен. Частично я его понимаю. Братья Левычкины - опасные типы. Их четверо. Они конченные отморозки. Все, как один, носят серые от грязи майки-алкоголички, вытянутые треники и галоши.
В сгущающихся сумерках мы всё-таки идём мимо участка Левычкиных. Не идём, конечно - крадёмся. Вот они. Во дворе. Стоят все четверо, лицом друг к другу, образуя квадрат. Чего они там делают - не берусь даже предположить. Они стоят молча, неподвижно. Ну и бог с ними! Лишь бы нас не заметили.
Мы снова сидим с Гитлером. Мы снова беседуем. Я и Адольф сидим за столом. Лёха развалился на кровати. В южные окна хаты пробиваются первые лучи солнца. Предрассветную тишину лёгким жужжанием прорезает снаряд. Они всё-таки начали стрелять. Что-ж... Пора на работу...
Р.S.
Сон был пропитан тем далёким детским восторгом, когда мы с Лёхой, два пацана, шатались по деревне, залазили, куда не просили и творили то, что не стоило. Собственно, поэтому и запомнился.