Вагон скрипел, как старая полуразвалившаяся телега. В полумраке чернели откосы тяжёлых полок, скрученные в валики грязные матрасы и одеяла.
Кажется, воздуха совсем нет в этих грязных и затёртых стенах плацкартного вагона. Кто придумал эти удушливые узкие купе с жёсткими сидениями?
От жары мысли путаются, слова застряли где-то в горле. Кажется, всё спасение заключается только в конце пути. Скорее туда, где свежий воздух, чистые простыни и горячая вода! Но меня в лучшем случае ждёт гостиничный номер, и не факт, что все эти мечты сбудутся.
– Я знаю, когда вы купили билет, – как-то странно начал разговор попутчик, мужчина лет сорока, скромно расположившийся напротив. – Вы купили его сегодня утром.
Поднимаю на него удивлённые глаза.
– Всё просто. Мой друг сдал его. Сорвалась командировка.
– Будьте любезны, откройте окно. Жарко, – прошу я, отрываясь от своих бумаг.
Мужчина лихо сдвинул складную раму, будто всю жизнь этим и занимался. В купе влился сладко-жасминный запах уходящего лета.
– Вы едете в гости? – включается в разговор парнишка лет двадцати, сидящий в боковине купе.
– Нет, в командировку.
Лес обступает со всех сторон железнодорожное полотно. Огромные деревья подставили свои изумрудные плечи под жаркие лучи полуденного солнца. Хочется спать, но жара не даёт уснуть.
– Как ты тут? В порядке? – кто-то трясёт за рукав хлопчатобумажной блузы.
Огородников пришёл. Опять опекать будет. Не сидится ему в своём купе.
– В порядке.
– Пошли поешь с нами.
Пашка вздохнул, присел рядом, вытянув длинные ноги, обутые в смешные тапки. Своими ногами, привыкшими к комфорту кабинетной жизни, Огородников прославился на весь институт. При всей своей интеллигентности он всегда умудрялся обходить пресловутый дресс-код, не роняя при этом своего непререкаемого авторитета.
–Ты есть будешь? – Рыжие пряди Пашкиных волос сердито встрепенулись. – Сколько можно читать?
Попутчики весело переглянулись. Видимо, приняли нас за влюблённых.
– Она с нами поужинает, – весело ответил за меня сосед напротив.
– Твоя подружка? – подмигнул Пашке парень с «боковушки». – Неразговорчивая какая-то.
– Коллега, – смутился Огородников.
Ставлю десять против одного, что он покраснел. Я украдкой взглянула на него. Пашка насупив брови внимательно изучал носы своих тапок. Не уйдёт ведь, придётся идти с ним к нашим, в соседний вагон.
Соседи тем временем стремительно выкладывали из своих дорожных сумок всякую снедь. Картошка, кем-то заботливо пересыпанная зеленью, колбаса, огурчики заняли свои почётные места на маленьком столике.
– Можно мы подвинем ваши бумаги? – тактично осведомился сосед. – Меня Сева зовут. А его Сашка. А вас?
– Наталья. Бумаги уберите, конечно.
Сева отодвинул папки и книги в сторонку, аккуратно накрыв их газетой.
– Что читаете? – поинтересовался только что представленный Сашка. – Странная у вас книга. Больше похожа на подшивку листов.
– Это письма.
Огородников усмехнулся, увидев у меня в руках пачку аккуратно сшитых писем из архивов.
– А мы с Сашкой тоже в командировку едем. Мы монтажники.
– Что ремонтируете? – Огородников перестал изучать свою нелепую обувь и воззрился на попутчиков.
– Автобусы для детей. Устанавливаем всякие прибамбасы – согласно новым стандартам, – весело ответил Сева, пережёвывая кусок колбасы. – Угощайтесь, Наташа. И вы тоже… как вас?
– Огородников Павел Николаевич.
Пашка протянул парням свою тонкую, почти женскую руку.
– Спасибо. Мы в соседний вагон пойдём. К своим.
Вагон вдруг резко дёрнулся, сбавляя ход. Зазвенели стаканы, наполненные кипятком.
– А кто эти ваши – свои? – улыбнулся Сашка.
Огородников махнул рукой в сторону.
– Археологи мы. На раскопки едем.
– Здорово! – восхитился Сашка.
– А давайте все к нам, – предложил Сева, – дорога длинная, вместе поужинаем, пообщаемся.
– Идёт, – сказала я: мне всегда интересно общаться с людьми не моей профессии.
Мальчишки, Фима Емельянов и Вадик Солоухин, гремя консервами, расположились через несколько минут на полке около Севы.
Сева оказался душой компании, засыпая нас анекдотами. Погоду омрачил Сашка, юный и любознательный.
– Наташа, расскажите что-нибудь о вашей работе.
– Расскажи историю про родник, – проговорил Огородников, исподлобья посмотрев на меня.
Ребята вдруг замолчали. Вадик поёжился, закутываясь в летнюю куртку.
– Нет, лучше не надо, – проворчал Фима. – На ночь глядя не стоит.
Год назад я бы не на шутку разозлилась, что Огородников напомнил мне о роднике, но сейчас на душе было неожиданно легко.
– А что особенного было в этой истории? – удивился Сашка, отхлёбывая кипяток. – Я смотрю, ребята малость побледнели…
– Давай жарь, – неожиданно перешёл на «ты» Сева, усаживаясь поудобнее, – интересно же!
Я вздохнула. Не люблю я об этом рассказывать.
***
Солнце слепит так ярко, словно начищенное золотое блюдце. Ни ветерка, ни тучки. Тишина. Слышно только, как ребята переговариваются между собой.
Лагерь мы разбили в удачном месте. Палатки устроили прямо под исполинскими дубами, в тени их узорчатой листвы. Справа от лагеря – тихая мелководная речушка, усыпанная по берегам разноцветной галькой.
Даже не верится, что здесь когда-то была война. От нее всё же остались следы – вот эти рытвины вдоль реки, поросшие высоким бурьяном.
Слева от лагеря раскопки идут полным ходом. Ребята из «Поиска», раздетые по пояс, с носовыми платками на головах, затянутыми по углам в узелки, старательно копают грунт. Пока только гильзы, немецкие каски и ржавые железные остовы железа – вот и все их трофеи.
– Зря копаем, – донёсся чей-то знакомый голос.
Кажется, Данилов. Главный у поисковиков. Старательно подавив в себе лёгкую неприязнь, я всё же была рада, что он здесь. Он, как никто другой, мог установить в лагере идеальный порядок и железную дисциплину.
– Почему зря? – слышу голос Фимы Емельянова, нашего лаборанта.
– Скорее всего, наши войска уходили, своих подобрали. Но братской могилы до сих пор обнаружить не удалось.
– Судя по остаткам техники, бои были. И нешуточные. Почему нет братской могилы? Что говорят старожилы?
– Да нет тут никого. Две деревни – обе обезлюдели: кто-то умер, кто-то просто уехал.
– Да, дела…
– Завтра проведём совещание, подумаем, как мы будем совмещать нашу работу. А на сегодня – рыбалка, продуктивный отдых и спать. Годится?
– Годится.
Спускаюсь вниз к реке. Удивительно красивое название у речушки – Любшина. Узкий рукав реки убегает за горизонт, словно ловкая серебристая змейка.
Как солнце печёт! Иду вдоль берега, мягкая трава смягчает шаги. Искупаться бы в этой тёплой голубоватой воде…
Пройдя несколько шагов, замечаю небольшую ложбинку между деревьями, поросшую лебедой и белёсыми кустиками пастушьей сумки.
Снять бы сейчас тяжёлые походные бутсы, расстегнуть пиджак и поваляться в траве, наслаждаясь тишиной и прохладой.
Странно вода шелестит, ведь ветра почти нет. Кто-то сипловато кашлянул рядом. Я открыла глаза.
Парень лет двадцати, по пояс голый, в штанах защитного цвета, с платком на голове, стоял по колено в воде и смотрел в сторону горизонта. А-а, один из поисковиков. Тоже любит побродить в одиночестве. Отворачиваюсь и снова закрываю глаза.
– Смуглянка, не лежи на траве, простудишься.
Это вода шелестит или голос чей-то? Мысленно обидевшись на этого парнишку, я инстинктивно сморщила нос. Смуглянка. Это потому, что я вся в дорожной пыли? Никогда не была смуглой.
– Здесь неподалёку родник. Не хочешь воды?
Голос странный. Словно вода шелестит. У самого носа ощущаю холодную фляжку. Снова открываю глаза.
Лицо простое, лёгкие веснушки на щеках. Глаза, кажется, серые.
– Ты из лагеря? – спрашиваю, неуклюже приподнимаясь на локтях.
Парень кашлянул, прикрывая рот кулаком. Астматик, что ли?
– Не найдут они здесь ничего. У просеки надо искать.
Ещё один умник. Вроде Данилова. Я снова прилегла. Глаза закрываются сами собой. Усталость берёт своё. Солнце жарит и как будто дышать нечем. Душно. Надо побороть усталость, встать и окунуться в воду…
– Ну, где ты бродишь, обыскались тебя…
А это уже Огородников. Ну и пекло!..
Вдруг стало темно и холодно. С трудом разлепив ресницы, удивилась. Как это я очутилась в палатке, в лагере?
– Слава Богу, пришла в себя, – услышала я снова голос Паши, на этот раз уже более отчётливо.
– У тебя был солнечный удар, Наташка.
Рядом с Пашей в палатке Валентина, наш медицинский работник.
– Натка, ты как маленькая, честное слово! – возмущается Огородников, подкладывая мне под голову мягкую атласную подушечку.
В порыве негодования Пашка совсем забыл, что эта подушка – подарок нашей медсестры. Валентина вспыхнула, но ничего не сказала. Её тёплое отношение к моему коллеге давно известно. Вот только Огородников не видит этого. Или не хочет видеть?
– Утром отправим её в город, – заявляет Валентина.
Ей очень хочется, чтоб меня здесь не было.
– Я никуда не поеду. Извини, Валечка. Археологи – народ живучий. И упрямый.
***
Вечером я вышла к костру. Ребята из «Поиска» и две девушки из нашего института пели под гитару. Пахло ухой, на углях жарились жирные лини. Ребята, которых я знала по прошлому лету, весело приветствовали меня. У костра замечаю Данилова. Его седая голова отчётливо выделяется на фоне зелёной листвы. Говорят, он поседел за одну ночь после того, как получил похоронку на сына: Олег, мой бывший однокурсник, геройски погиб в Чечне.
– Здравствуйте, Виталий Петрович, вашего полку прибыло? – спрашиваю я Данилова.
– Вы про кого? – не понял главный поисковик.
– Где же ваш новенький? – я присела поближе к огню.
Огородников тут же принёс мне большую кружку ухи и рыбу, завёрнутую в толстый слой бумаги.
– Какой новенький? – удивился Данилов, тонкой веточкой мешая угли. – Все старенькие.
– Вчера у реки видела парня. Светловолосый такой. С фляжкой, с платком на голове.
Данилов переглянулся с Огородниковым.
– Наталья, ты хорошо себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Пашка вчера придумал, что ты утонула. Пошёл с ребятами в лес, а ты валяешься без сознания у реки. Ещё одна подобная выходка, я не посмотрю, что вы, мадам, знатный учёный, отправлю обратно в институт писать монографии.
Данилов всегда в своём репертуаре. Все привыкли к его вспыльчивой натуре. Ну что ж, я провинилась.
– Спасибо за комплимент, Виталий Петрович. Я учту.
– Да знаю я твою либеральную линию. Наплевать тебе на всех, кто за тебя переживает.
Огородников сердито раздул ноздри, убирая со лба лохматые рыжие пряди.
– Как можно получить солнечный удар у реки? Может, он по голове тебя ударил да обокрал?
Глупости какие. Теперь они будут думать обо мне всякую дребедень.
– Наверное, мне приснилось, – пробормотала я.
Странно. А сон был такой явный. Я даже чувствовала холод от походной фляжки.
***
Неделя прошла безуспешно. Никаких следов. Снова груды металла, гильзы, шесть противотанковых мин. Приезжали сапёры, колдовали над ними. Нам пришлось свернуть лагерь и на два дня ехать в город.
Огородников – большой любитель побродить по старым улочкам провинциальных городов. Везде, где бы мы ни бывали, отовсюду Паша привозил горы фотоснимков. Его квартира буквально завалена фотографиями обветшавших и запущенных усадеб давно почивших князей, деревянных церквушек, старинных кладбищ с заросшими травой часовнями.
Вот и сейчас мы стоим у таинственного заброшенного дома, выложенного из красного кирпича. Огородников восторженно машет руками, доказывая архаичность постройки.
– Ты посмотри на эту кирпичную кладку. На этот орнамент в боковой части. Наташа, это девятнадцатый век, причём его первая половина! А мне говорили, то этот город совсем молодой, основан в начале двадцатого! Дудки! Нужно срочно сказать Данилову о находке…
Поток слов не прекратился, даже когда мы по старой привычке присели под первое попавшееся дерево и зажевали по бутерброду.
– Слушай, а что за сон привиделся, когда тебя солнечный удар хватанул? – вдруг спросил Паша.
Я рассказала.
– Интересный сон, – подивился мой приятель, – он так и сказал: копать нужно у просеки? Просека. Глупо там копать. Мы там даже гильз не найдём.
– Да, так и сказал. Но то же сон, Павлик, не забивай голову. Забудь.
Павел терпеть не может, когда его Павликом называют.
– Звучит как-то буржуазно, – всегда говорит он по этому поводу.
Но сейчас он как будто не слышит меня. Он о чём-то вспоминал. Восторженный взгляд сменился на задумчивый, с примесью грусти.
–Ты знаешь, меня очень любила моя бабушка, – вдруг сказал он. – И после своей смерти она часто приходила ко мне во сне, говорила со мной. И многие вещи, которые она мне поведала, становились явью.
Я улыбнулась, вспомнив про байку о знаменитом профессоре Герасимове. Её знают даже юные студенты-первокурсники. Герасимову удалось первым вскрыть могилу легендарного Тамерлана, в древние времена наводившего страх на всю Азию. Местные аксакалы уговаривали «не беспокоить великого воина, иначе в тот же час на земле пробудится война». Герасимов вскрыл могилу утром 22 июня 1941 года… С тех пор археологи – народ суеверный…
Слушая эту историю ещё студенткой, я думала о том, как странные совпадения могут повлечь за собой совершенно нелепые выводы.
– Я не верю в потусторонние силы. Мне кажется, это бред, – говорю я.
– По этим местам бродила смерть. Тысячи неупокоенных душ бродят по земле…
– Я не верю. Человек– это сгусток органического вещества. А души у него нет. И наукой это не доказано.
– Я всё же поговорю с Даниловым, – задумчиво промолвил Паша.
В палатке, как во времена войны, горела керосинка. И где Данилов находит такие антикварные вещи? За брезентовыми стенами шумел прохладный летний дождь.
Ребята, насупив брови, сгрудились у старой потрёпанной карты, разостланной на грубо сколоченном подобии стола.
– Вот здесь проходила танковая армия немецких войск, – Данилов рассказывает тихим голосом, словно боится кого-то разбудить. – Попав в окружение, фашисты были уничтожены. По историческим данным, наши войска вели кровопролитный танковый бой в районе реки Любшина. Это доказывают куски искорёженного металла по обоим берегам.
– А что дали раскопки у просеки? Вы зачищали там культурный слой? – вдруг задал вопрос Огородников.
Сейчас его не отличить от поисковиков – в защитного цвета костюме и в сапогах он выглядит очень мужественно.
– Данные нулевые. Бой в лесной зоне исключён. Танки в лесу не пройдут, – Данилов неумолим.
– Странно. Железа здесь – на два завода хватит. И ни одного трупа… Так бывает?
– Бывает, если где-то есть коллективное захоронение.
– Хорошо. – Огородников вытянул из кармана салфетку и протёр свои очки. – Я согласен, судя по грунту и остаткам железа, бой шёл только на берегу. Но война – не кукольный спектакль. Людей могли схоронить в лесу. Ты как считаешь, Самойлова?
Взгляд на меня из-под рыжих смешных ресниц. Мы с Пашей не в первый раз работаем вместе. И привыкли стоять друг за друга горой.
– Паша дело говорит. Попытка не пытка.
– Предлагаю разведку боем, – встаёт на сторону Огородникова Фима Емельянов.
Все смотрят на нас как на детей.
– Вы с ума сошли, товарищи, – Данилов ухмыляется.
И всё же мне он неприятен. Нет, не неприятен. Что-то другое. Почему я всё время чувствую себя рядом с ним маленькой глупенькой девочкой?
– Я привык, что Самойлова ничего не смыслит в археологии, но ты, Павел!
Он считает меня дурой. Замечательно.
– Вы теоретик, Наталья Дмитриевна. Книжный червяк. Монографию написать, статейку – это ваше. Но археологом вам не стать никогда.
– Спасибо, Виталий Петрович, на добром слове. Но я не отступлюсь. Вы можете идти вдоль берега столько, сколько хотите. Но я завтра выезжаю на зачистку просеки. В результатах я уверена.
И выбегаю из палатки. Надо пройтись. Одной мне думается легче. За мной следом кто-то бежит. Огородников, кто же ещё.
– Зачем ты так? – слышу голос моего заступника. И ответ в том же даниловском стиле:
– Жениться вам надо, Павел Николаевич, а не бродить по городам и весям. Ваше здание, которое вы приглядели в Дубове, всё же построено в начале двадцатого. В архиве есть данные.
Огородникову, наверное, обидно…
Дождь перестал моросить. Прохладно. Я не заметила, как дошла до реки. Вода сегодня какая-то мутная, неспокойная. Вот и лес рядом. В темноте едва различимы макушки деревьев. И звёзд на небе совсем нет.
Слышу шаги за спиной. Огородников, наверное, не хочет подходить. Но мне почему-то вдруг стало страшно.
– Смуглянка, простудишься. Холодно здесь, в наших краях, в августе.
Меня словно пригвоздили к земле. Мурашки побежали по спине. В двух шагах от меня стоял тот самый парень, по пояс раздетый. На ногах кирзовые сапоги. В руках та же фляжка. Смотрит приветливо. Дышит только тяжело, как будто только что пробежал дистанцию на сто метров.
– Привет, напугал ты меня, – выдавливаю из себя. – Ты не местный?
–Я из Любшин.
Голос как шорох листьев под ногами. Еле слышный. И снова тот же хриплый кашель.
– А как тебя зовут?
– Алексей… Ларионов…
Сказал и повернул к лесу.
– Ты куда?
– Я в лес. Ребята ждут…
Секунда – и силуэт растаял в темноте. Приземистые деревья зашелестели листвой. Повеяло прохладой. Мне вдруг стало жутковато в темноте.
– А откуда ты знаешь, где копать надо?
Я почти кричу.
– Где копать надо? – спросило эхо моим голосом.
– Ты чего орёшь? – услышала я голос Огородникова, а потом увидела его самого. Немного отдышавшись, Пашка упал на мокрую траву и хрипло произнёс:
– Испугала ты меня, Наташка! Когда ты бросишь свою странную привычку бродить одна? Ты понимаешь, что это опасно?
Первая вспышка гнева за многие годы совместной работы. Паша – человек редкостного спокойствия, всегда владеющий собой. Привычки мои переносил стойко. Что сейчас на него нашло?
Но тут некогда разбираться, почему Огородников так выражается.
– Паша, – говорю я мёртвым голосом. – Я снова видела его. Он назвался Алексеем Ларионовым. Сказал, что живёт в Любшинах.
– В Любшинах? Там же нет никого. Деревни давно нет в помине…
– Он ушёл в сторону просеки…
Меня бьёт озноб. Я видела привидение, сошла с ума или…
– Слушай, а может, это турист какой-нибудь гуляет тут? – Пашка словно прочёл мои мысли.
Ну как же я сразу не догадалась? Конечно, он так и сказал: я пойду к ребятам. Видимо, они разбили лагерь в лесу и весело проводят время.
– Завтра приедем на просеку, увидишь своего ухажёра, – ухмыльнулся Паша. – Пошли спать.
В шесть утра лагерь гудел как улей. Поисковики пытались разжечь костёр, но на сырых ветках он отказывался разжигаться. Наконец после долгих усилий зафыркал чайник, на большой сковороде зажарились изрядно поднадоевшие рыбины. Данилов с унылым видом сидел у своей палатки и в сотый раз изучал карту.
Я в задумчивости сижу на траве. Деревья шелестят над головой. Кто-то шестьдесят с лишним лет назад под этими деревьями очень хотел жить. Мечтал о будущем. Хотел любить в свои неполные двадцать лет. Страшная штука – война.
Просека. Исполинские деревья вдоль широкого дорожного полотна. Парни снова берутся за дело. Грунт тяжёлый, спутанный корнями растений и кустарников. Зря ковыряемся. Глупо верить какому-то мальчишке.
Прочёсывая лес, мы услышали журчание воды. Так вот же он, родник.
Не удивлюсь, если встречу сейчас этого мальчишку с фляжкой.
– Странно, – удивился Огородников, и мы вместе с ним. – Ты говоришь, что парень предлагал воды из родника? Но к нему ведь не подобраться!
Мы увидели огромные кусты колючего шиповника, усеянного яркими ягодами. К роднику, чьё журчание доносилось из-под кустов, даже не было тропинки.
Данилов взял широкую лопату и подрубил куст в надежде подобраться к воде. Шиповник отчаянно сопротивлялся, подставляя колючие ветви. Рука Виталия Петровича внезапно замерла. Лопата выпала из рук, с громким звоном ударилась оземь. Прямо перед ямкой с родниковой водой, отчётливо белея на тёмных камнях, лежал скелет. Рядом с ним лежала фляжка.
Через пару часов мы нашли братскую могилу. По остаткам одежды на трупах стало ясно: мы нашли останки 6-й танковой дивизии, ведшей здесь, в районе деревни Любшины, свой последний бой.
– Наталья Дмитриевна, посмотрите сюда! – слышу удивлённый голос Фимы Емельянова, нашего институтского лаборанта.
Рядом ошалевший Огородников.
– Как, ты сказала, его зовут, твоего знакомого с реки?
– Алексей Ларионов, кажется.
Осторожно пинцетом Фима открыл миниатюрную крышку почерневшего от времени медальона.
– Мы нашли этот медальон там же, у родника. – И Фима подставил огромную лупу.
С медальона смотрела удивительно красивая девушка с тёмными вьющимися волосами. На крышке отчётливо было написано: «Алёшеньке Ларионову от Кали. … августа 1941 года».
– Какая смуглянка! – присвистнул Данилов, разглядывая портрет.
Потом были письма. В архивы, в районные центры соседних окрестностей, ветеранам, воевавшим под Ростовом-на-Дону. По найденным медальонам и гильзам с личными данными бойцов мы пытались найти родственников погибших солдат. Ответы приходили, но не те.
Слоняясь между книжных полок, я не находила себе места. История с любшинским родником облетела весь институт. Из любопытства и сочувствия все как могли помогали нам в поиске родственников этого загадочного призрака с Любшин. Но никаких сведений ни о нём, ни о его возлюбленной Кале не было. Архивы молчали.
На следующее лето мы копали в районе Супруновки, что в пяти километрах от Любшин.
К вечеру второй недели раскопок Данилов привёз невесть откуда взявшегося старика. Опираясь на палку, дед устало присел у костра.
Оказалось, старики – дед и его престарелая супруга – так и остались жить в заброшенном селе. Детей нет, родственникам не нужны.
– Вы знаете о боях в здешних краях? – удивлённо спросил Огородников, не веря в такую удачу – найти живого свидетеля прошлых событий.
– Я родом отсюда. Мне шестнадцать было. Деревню сожгли, я ушёл в партизаны. Немцы здесь лютовали, дивизию нашу всю почти что положили. Остальных немец газом затравил.
Я вспомнила, как солдат с фляжкой всё время кашлял, словно больной астмой.
Огородников вынул из кармана копию фотографии той самой загадочной Кали.
– Откуда у вас это? – удивился дед.
Он схватил фотографию и, вытащив из-за пазухи старенькие очки, стал вглядываться в лицо девушки.
– Мы нашли этот медальон вместе с останками погибшего солдата у родника. Вы бывали у родника, наверное?
– К роднику у нас никто не ходил никогда. С войны ещё повелось: плохая слава у этого родника.
– Тогда как медальон оказался в том злополучном месте? Вы знаете эту девушку?
– Это Каля, – выдохнул старик, потрясённо тараща глаза. – Калерия. Жена моя.
***
Поезд снова качнуло, как лёгкую баржу на волнах.
– Ну что, ещё раз по чашке чаю? – спрашивает Паша, обращаясь к нашим попутчикам.
Сева и Саша как будто его не слышали. Фима Емельянов, везунчик, давно уже видит десятый сон, развалившись на моей полке. Меня же мучает бессонница. Впрочем, не меня одну.
– Я что-то не понял, – озадаченно спрашивает Сева. – Если эта ваша Каля оказалась женой этого старика, тогда какое отношение она имела к Ларионову?
– Самое прямое. Она его не дождалась, хотя ждала более десяти лет. Даже не знала, что он погиб в двух шагах от дома.
– Да, история…
Поезд неожиданно замедлил ход и остановился. За окошком купе забрезжил пустой перрон незнакомой маленькой станции. Сонная проводница прошла по вагону, следом за ней – новые пассажиры в поисках своих полок. Ребята молчали.
В повисшей тишине мне вдруг вспомнились дрожащие плечи худенькой старушки, сидевшей у плошки с тёплым тестом. А ещё тонкие шершавые пальцы, держащие мокрый от слёз медальон.