Луна все так же ярко освещала сад. Но перед самым рассветом, начал наползать туман. И очень скоро видимость в саду ограничивалась вытянутой рукой.
Чуть - чуть оживился ветер, превратившись в легкое дуновение. Он даже не покачивал нас, а как бы ласково обнимал. Мне нравились эти прикосновения. Нравился и едва слышный шепоток, возбужденный этой игрой, нравилось и охватившее всех нас томление.
Очевидно, я так глубоко погрузилась в это состояние, что не заметила как рассеялся туман, как разлились по саду первые, еще даже не теплые, лучики солнца.
Наступал новый день, и я потянулась ему на встречу, раскрывая уже созревшие, нетерпеливые бутоны. Они спешили расправить свои лепестки, наполняясь теплом и светом. Спешили ответить на эту ласку дурманом пьянящих ароматов, скрытых, до поры, сжатыми листьями и вырвавшихся, наконец, потоком наслаждения.
Я окончательно пришла в себя и вспомнила все, что случилось ночью.
С бьющимся в тревоге и предчувствии сердцем, я осторожно посмотрела на крыльцо дома. Яна все в той же позе лежала возле перил. Одна рука безжизненно свисала между балясин.
Лучи солнца малюсенькими пятнышками отражались в ярко красных ноготках, не оживляя, а скорее подчеркивая безжизненность свисающей руки.
Лицо Яны мне было не разглядеть. Густая тень балясин надежно скрывала его от меня. Я видела только часть плеча, спутанный клок волос, да ноги освещенные солнцем.
Одна домашняя туфелька, тщательно подобранная под цвет пеньюара, украшала тонкую лодыжку ноги. Другая валялась на приступке крыльца. Подол пеньюара слегка шевелился, подчиняясь дыханию ветра.
Я скользнула взглядом чуть выше лежащей девушки.
Дверь в дом была открыта и намертво придавлена к стене плечом Яны. В дверях стоял помятый, с кровоподтеком под глазом Богдан. Он какое-то время растерянно смотрел на Яну, потом наклонился, взял её на руки и унес в дом.
(Продолжение следует.)