Хочется поклясться, что я изо всех сил стремлюсь видеть окружающую меня действительность в тонах жизнелюбия, счастья и довольства. И жажда жизни во мне такова, что она сильнее глухой тоски, которая всё-таки меня посещает раз за разом при виде того, что случается в моём Отечестве, которое «ни за что на свете не хотел бы переменить».
Почему у меня, да и у многих моих неравнодушных соотечественников такое раздвоение чувств? Наверное, оттого, что окружающая мерзость крепнет, численно растет лихая сила, и кажется, излишество благодушия и желание сыто жить, которые спёртым удушьем окутали всех, как дурманом, не позволяют многим увидеть, страстно любя или неистово ненавидя, то, что преподносит нам жизнь…
А вчера в деревне над опустевшим моим огородиком проплыл в сини небесной небольшой клин журавлей. Нет, это еще не отлет на юг. Птицы, жалобной песней окликая полюбившийся им край, выполняли свой последний полет на сжатое пшеничное поле подкормиться, набраться сил. Я с тоскливой любовью проводил их глазами, пока они не скрылись за окоёмом.
Был промозглый вечер, крепчала листобойная стужа, и казалось, что вот-вот запорхают с дерев вместо тускло-лимонных листьев колючие снежинки.
Но душа, окрепнув, вдохновлялась, как бы пафосно это ни звучало, любовью к родному краю. Журавлиной любовью. Той любовью, которая не превращается с годами в дым. Той, которая готова всегда отозваться на журавлиный клич - и счастливый, и печальный - всякий, в зависимости от радости или беды. В такие минуты возникает острое желание до боли в сердце любить свой край и подбирать слова, славящие нашу жизнь, которая рядом с нами. Именно в такие минуты с легкой, животворной печалью хочется смотреть в те сосновые дали, где тонет в заревом окоёме журавлиный клин…
К пустеющей деревенской ночи подкралась бешеная кутерьма. Еще неистовее выл ветер, отшлепывая листьями по стеклам свинцовых окон. Чтобы заглушить тоскливое одиночество, включил телевизор. И зря. Бешеным, не людским светом засверкали, замелькали черти в человечьем обличье. Я еще раз убедился, что не спрятать голову в песок, не затаиться в дремучей и полюбившейся пустынности. Лихое время рядом. Оно натягивается незримой тетивой и летит смертельной стрелой, напоенной ядом чужебесия, готовой поразить каждого из нас.
«Если это называется настоящей, не «совковой» жизнью, то что такое смерть?» - спрашиваю я в тоске. И вопреки этому превозносимому экраном бытию, похожему на смерть, произнес слова поэта Ивана Переверзева, читанные мной накануне:
«Только я не хочу скандалить, / как в бреду злую водку пить/. Мне б одну из сосновых далей / твердь небесную соединить. // Да уймитесь поганые черти, / всё равно я пребуду живой, / на прощанье угрюмой смерти, /как в насмешку махнув рукой.
Мне кажется, что назло наступающей ночи, назло лютой пошлости, которую многосильно умножают на ТВ, надо жить и бесстрашно сопротивляться пропагандируемой похотливости и помнить, всегда помнить, что «рожденная в муках любовь», воля противиться злу, которые даруются свыше, насущнее «хлеба насущного».