Я родился в 1960 году в Москве в родильном доме Грауэрмана на Арбате (в том же роддоме в свое время родились Булат Окуджава, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт и другие замечательные люди). Оттуда меня привезли на улицу Чернышевского (так раньше называлась Покровка), дом 9, где жила моя бабушка. А мы жили в соседнем доме в унылой коммуналке. Всего через год после моего рождения Гагарин полетел в космос. И это событие повлияло на нас всех. На момент моего рождения всего 15 лет как закончилась война. Мне, правда, что Мамаево побоище, что Великая Отечественная война казались равноудаленными по времени событиями. Однако люди, которые меня окружали, жили на рубеже двух измерений: первое – кончилась жуткая война, которая коснулась в том числе и Москвы, и второе – наш советский человек Юрий Гагарин полетел в космос. То есть они жили в парадигме, что ужасное прошлое закончилось и нас ждет великое будущее.
С Покровкой связана вся моя картина мира. В нашей коммуналке не было ванной, один туалет на 8 комнат. Меня маленького купали на кухне в ванночке, включив все газовые конфорки (для тепла). Все соседи на это время деликатно удалялись. Туалет закрывался на крючок и я, каждый раз выходя оттуда, ставил этот крючок вертикально, чтобы, когда я хлопну дверью, он упал и дверь бы закрылась изнутри, при том что внутри никого нет. Это долго не получалось, но однажды моя шалость удалась и все жильцы коммуналки часа полтора не могли попасть в туалет. Но это мой маленький секрет. Надеюсь, вы меня не выдадите.
Под окнами у нас, там где сейчас спорткомплекс, была типография и типографские станки во время работы издавали характерный звук. Летом окна открывались и мы все время слышали этот звук. Тихо было только по субботам, потому что в Советском Союзе газеты не выходили в воскресенье. Спустя много лет, я отдал лет 15 жизни полиграфии – я был верстальщиком. И когда ходил в типографию смотреть цветопробы, всегда вспоминал ту типографию, которая была у нас под окнами.
Замечательный поэт Лев Рубинштейн, который тоже жил на Покровке, рассказывал, что раньше ребятам с Покровки нельзя было ходить на Маросейку. За это можно было получить тумаков от местных. Правда, Рубинштейн постарше, чем я. Его юность пришлась на 50-е. Тогда Берия объявил тотальную амнистию и Москва была наводнена криминальным элементом. Я этого уже не застал. Либо все эти бандиты куда-то переехали, либо снова попали в тюрьму. В общем, я смело ходил с Покровки на Маросейку и обратно без последствий.
Детский сад у меня был в том дворе, где я живу сейчас (Покровка, 4, дом с галереями). А жили мы на другой стороне Покровки. Папа или мама водили меня в детский сад через улицу. Покровка – это конечно не Стикс, но что-то такое здесь с вами происходит. Если перейти на ее четную сторону, вы видите спуск – Колпачный переулок и дальше. Это для меня было в каком-то смысле как спуск в Аид. В саду мне не нравилось. Меня уводили из теплого дома, где бабушка и дедушка, где много веселых соседей к людям чужим, нелюбезным. И это сопровождалось пересечением улицы, по которой, как мне казалось, бесконечно ехали машины. Потом папа учил меня запускать кораблики по Колпачному переулку, который спускается почти до Москвы-реки. Уклон хороший, но в некоторых местах приходилось устраивать волок – тащить кораблик через мели. Тогда я узнал, что слово «сволочь» – это не ругательство, а название того человека, который в царские времена перетаскивал корабли с одного водоема на следующий. Повзрослев, я стал запускать там кораблики уже со своим сыном. Не знаю как ему, а у меня эффект уже не тот.
Бабушка и мама водили меня гулять в Морозовский садик, где мы, дети, катались с горок, где росли каштаны. Но этот был уже не мой мир. Мой мир – то место, где я живу и где гуляю один.
Гулять одному можно было либо во дворе, либо ходить в библиотеку. Детская библиотека была в те времена на Покровке, дом 3. И это было место, где тебя ждут, где тебе всегда рады. Там работали какие-то удивительные люди, они с тобой разговаривали, спрашивали, что ты любишь, говорили: «Вот эту книжку тебе, наверное, еще рано. Ну, ты возьми, но потом расскажи, что ты понял». Я не помню, сколько им было лет, тем женщинам в библиотеке (мне тогда все казались глубокими старухами), но скорей всего, им было лет 25. Интернета в те времена не было, по радио передавали в основном концерты советских композиторов, по телевизору хорошо если покажут Гайдая или Рязанова, потом появился «Клуб путешественников». По сути библиотека была единственным местом для расширения сознания. А это опасная вещь. Когда я читал Рэя Бредбери «451 градус по Фаренгейту», я понимал испуг властей по поводу книг. Потому что люди живут в обычном мире и не ждут ничего сверхестественного. Но книги – это как наркотики. Ты начинаешь ждать от жизни того, чего она дать не можешь. Это опасно и для тебя как для читателя и для общества. Но чем хороша советская власть – это вектором в будущее. С каким бы ты остолопом ни сталкивался, каждый знал, что мы живем для коммунизма, для будущего. Поэтому нельзя было запретить книги. Была еще библиотека на Тургеневской площади, но я туда ходил всего один или два раза потому что это было уже далеко. И это не мое. Вот Чистые пруды – это мое. Потому что мама катала меня по бульвару в коляске, с папой я запускал там модели. Мы с ним клеили бесконечное количество моделей всевозможных аппаратов – летающих, ездящих, плавающих, ползающих. Когда я смотрел фильм Битлз «Желая подводная лодка», вспоминал как мы с папой запускали такую желтую подводную лодку в Чистых прудах. Она была с пультом управления, плавала по всем прудам. Лебеди пытались ее клюнуть, и тогда мы давали команду на погружение.
Ребенком я ходил за хлебом в Булочную на Покровке. И когда опытные москвоведы Можаев, Тарнавская и Аввакумов обнаружили, что этой булочной больше 100 лет, моя картина мира сломалась. Потому что для меня это была обычная советская булочная с советским дизайном. В картине мира ребенка нету прошлого, вернее есть, но оно ужасное (война – это страшно и плохо. Царизм – это страшно и плохо. Революция – это хорошо, потому что она отменила все, что плохо). Сейчас «Булочная» закрылась. И это с одной стороны плохо, а с другой – мои детские воспоминания больше не подвергаются испытаниям. Там где сейчас «Крошка-картошка», раньше была кондитерская, которая по уровню не уступала чайному дому на Мясницкой. Там стояли вазы с конфетами, продавались потрясающие торты, на потолке были очень красивые росписи. Театр «Современник» – это бывший кинотеатр «Колизей», куда ходили все местные дети, если не хотели идти в школу. Утренние и дневные сеансы стоили копейки. Перед фильмом обязательно показывали журнал о том, как замечательно в стране советской жить (что-нибудь про сельское хозяйство, металлургию или космос). А перед вечерними сеансами в фойе кинотеатра играл настоящий живой маленький оркестр.
Картина мира – это то, где ты все знаешь, где живут твои одноклассники. Все одноклассники естественно жили неподалеку, мы ходили друг к другу в гости. Одна девочка переехала в Измайлово, но все равно продолжала ходить в нашу школу и это была некоторая ломка, потому что к ней в гости уже не сходишь. Моя тетя жила на Самотеке и к ней в гости нужно было ехать на трамвае. Мне казалось – это нереально далеко, а уж Измайлово – это вообще какое-то сказочное место, где живут люди с песьими головами, про которых я читал в книжках. А потом мы поехали в Измайлово на какие-то школьные соревнования по беговым лыжам. Я тогда еще не знал, что метро бывает надземным и это было очень большое удивление, когда мы вышли на Партизанской не в привычный вестибюль метро, а сразу на улицу и оказались в лесу.
В фильме «Покровские ворота» герой почти никогда не остается в одиночестве. В те времена это действительно было так – дома были соседи, во дворе кипела жизнь (бабушки на лавочках, мужики либо «забивают козла», либо возятся с автомобилями в гаражах). Сейчас во дворах запустение. Но сокрушаться по поводу того, что город меняется бессмысленно. Нельзя воспроизвести тот уклад, который был раньше. Нельзя ходить всю жизнь в один и тот же магазин или кафе, чтобы тебя узнавали и спрашивали: «Как обычно?». Заведения на Покровке открываются и закрываются очень быстро. Раньше контингент, который ты узнавал, был довольно большой. Сейчас тут огромная текучесть, хотя я уже начинаю узнавать тех людей, которые приезжают сюда из других районов Москвы, чтобы погулять. Но это не то. Это уже «теория больших чисел». Зато атмосфера напоминает Прагу, Берлин или Тель-Авив (кому что больше нравится). С одной стороны хочется все законсервировать, чтобы все стало обратно как в моем детстве. Но нельзя же закрыть все заведения и открыть то, что было раньше, найти всех людей, которые отсюда переехали и поселить их обратно и т. п. Это же будет жуткая жуть. Москвы стабильной, на века, не было и уже не будет. Мне жалко. Но я понимаю, что мне жалко своей юности и детства. Москва должна была состояться в определенном высоком качестве и каждый раз не состоялась. То, что происходит с Москвой сейчас, тоже может вылиться во что-то прекрасное, но той, моей, Москвы уже не будет.