Для нас обычное явление — слэм и сопровождающее его безумие в Питерском «Молоке», но музыка началась до «Tequilajazzz» гораздо раньше — в детстве. Я из музыкальной семьи, и музыка тогда была чем-то, что заменяет Господа Бога, окном в мир, в зарубежные страны. Она начиналась постепенно-постепенно: с каких-то родительских пластинок. И всегда была разная: были детские песни, потом какая-то ранняя Алла Пугачева, папины джазовые и роковые пластинки. Абсолютно стандартный путь. Потом в 12 лет гитара, пионерский лагерь, первые песни, первые три аккорда и всё. Кумиры были, но не долго, потому что, когда стал немного постарше, уже вошел во вкус. Появилась новая волна и панк-рок. И все герои стали коротко стриженные, с лохматыми прическами, играющие более простую музыку. Они как-то совпали с моим окончательным поворотом в музыке. Группа «Джей Дивижн» влияла в меньшей степени, потому что к тому моменту я уже был страстным фанатом «Палис». Мне больше нравилась музыка, построенная на каких-то тенденциях: регги, немного панк. Я открыл «Джей Движин» чуть попозже, узнал, чем они были в активной фазе. Они тоже как-то повлияли на стиль. Не смотря на то, что нашим первым серьезным проектом числится «Объект насмешек», на самом деле, до этого была группа моего старшего брата Леши Михайлова, который написал песню «Бляха муха». Это была очень мощная панк группа, которая впоследствии, с приходом Рикошета из армии, превратилась в настоящую. А за ним пришли мы. Наша первая пластинка практически на 90% была с теми песнями, которые мы репетировали в предыдущей группе. Группа дала только один концерт, и мы не хотели поступать в рок клуб полностью, поэтому концертов было мало и, в основном, в тусовке.
Что касается большого концерта, большой козырной жизни, возможно он был дан, когда мы ещё назывались «Объект насмешек». Это была совершенно не первая группа, но она была. И я играл в ней, правда ни одного концерта у неё не было: все ограничилось только репетициями и пьянками во время, после и до репетиций. Группа потом еще существовала в разных составах довольно много лет, но больше был образ, чем настоящая музыка. Хотя музыки в конце появилось много. И мы начали выступать.
Атмосфера конца 80-х и середины конечно влияла на творчество: началась перестройка, свежее дыхание было, все стало можно. И в саму перестройку начались такие вещи, которые не подталкивали, но помогали предчувствовать, что будут открыты все окна и двери. Можно будет все. Можно будет петь со сцены любые песни. И политически мотивированные, и с совершенно нецензурной лексикой. Все это мы делали, но по мере необходимости. А вот атмосфера революционной, в некотором смысле, ситуации конечно влияла, поэтому один альбом называется «Гласность». Он не с политической конъектурой, просто «гласность» была одним из ключевых слов той эпохи. Это нас очень сильно воодушевляло. Нам казалось, что всё, совок ушел, теперь мы открыты всему миру, и мир открыт для нас. В 90-х мы уже участвовали в программе «А». Нам везло. Помню, тогда Курехин стал очень влиятельной фигурой. На его концерты ходили все: и хиппи, и панки, люди, которые слушают совершенно разную музыку, джазовики, разве что замшелых хард роккеров не было. С трудом пробивались, а многие из наших друзей были на сцене. Я репетировал с Курехиным какое-то время для каких-то гастролей, но к сожалению, не удалось выехать, потому что не было загран. паспорта. Конечно влияние у него было мощным, но оно было не столько музыкальным, сколько (...) . Он ввозил большое-большое количество артистов, в том числе и джазовых. Тогда люди ходили на все концерты подряд и можно было встретить панков и на джазовых фестивалях, и на вполне хипповских концертах группы «Россияне». В дело шло все, что угодно.
Нам удалось прокатиться по СССР. Мы были и во Владивостоке. Тогда ещё была Советская Эстония и город был закрытым — требовалось особое разрешение на въезд. Закончилась перестройка, все перешло на другие рельсы, более коммерческие и интерес людей к рок музыке, в принципе, прошёл.
В 80-х был момент, когда любой человек с гитарой вызывал колоссальный интерес, казалось, что вот идет по улице революционер, который совершает те самые изменения в обществе, которые происходят на данный момент, и мы, собственно, все так чувствовали. То есть, если ты шел с гитарой по улице, ты уже был героем. Вот в 90-х все это прекратилось, мы вошли в довольно буржуазную эпоху, где все стали вариться по своим котлам, рок клуб Ленинградский развалился за ненадобностью. Появились маленькие заведения по типу клуба «Там-Там», клуба «Десятка» и клуба «...» . Это самые первые российские альтернативные места, где можно было играть все что хочешь. И было бы хорошо, и наступило благодатное время для осознания того, что произошло, что было. Настал момент поисков новых вещей, нового языка, с чем, я считаю, мы удачно справились, но уже в другой группе.
Джаз на тот момент был маленьким кусочком того же самого «Объект а насмешек», кусочком последнего состава. Мы разошлись с «Рикошетом», потому что его стало клонить в сторону того, что сейчас называется русский рок. Такая немножко сатаническая история, то, что сейчас в широком спектре представлено на фестивале «Нашествие» от «Нашего радио». Нас этот путь совершенно не устраивал, мы были абсолютные глобалисты в музыкальном смысле. Нам хотелось играть музыку абсолютно интернациональную, не ориентированную на исключительно российские реалии и на российскую рваную тельняшку и подобные штуки. В этом смысле мы были очень далеки от народа. И нам казалось, что все повернулось лицом к миру, но оказалось, что не так. Повернулась лицом к миру довольная узкая группа людей.
Мы продолжили играть маленьким составом спустя какое-то время и под новым названием. Играли совершенно другую музыку. И хотя мы в ходили в ТОП групп, которые можно показать на Западе, мы хотели, чтобы наш язык считался интернациональным. Для нас принципиально петь на русском языке. Это даже не выбор, это единственная возможная позиция, с которой мы существуем до сих пор. Мы поем по-русски о русских вещах, которые волнуют русского человека нашего поколения в основном, но не скажу, что нашего круга. Довольно обширного круга, потому что среди наших слушателей есть совершенно разные люди от художников и филологов до капитанов дальнего плавания и полковников серьезных войск. И это вдохновляло. Я даже не помню никакого особого разочарования в музыкальном смысле даже в период пост депрессии. Могло показаться, что началась фаза «но меня здесь нет», и группа становилась мрачнее, не так позитивна. Это лишь казалось, потому что там в принципе позитива особо мало.
Да есть красочные вещи, но это скорее игра, нежели чистый позитив. У нас довольно равномерный спектр, связанный с отдыхом эмоций и настроений. Он сопровождает человека в течение жизни, в течение года в разные сезоны и в течение дня, потому что мы утром одни, вечером уже другие. Утром встал свежий и бодрый, бежишь по делам, потом репетиции, концерты, а вечером ты пьяный и уставший. Все возможно в течение одного дня: изменения, парадигмы, катастрофические может быть в течение одного дня. Так что этого не избежала, и наша музыка и все это в ней прослеживается.
Довольно рано мы заметили, что наша музыка влияет на то, о чем мы поем, и это становится живым. Я замечал ещё в детстве: соврешь что-нибудь маме или учительнице, потом твоя ложь становится правдой. Говоришь «там трамвай перевернулся, поэтому я опоздал». Выходишь, а там действительно перевернулся трамвай. Мы заметили, что огромное количество вещей, которые мы поем, являющиеся всего лишь нашей фантазией, такой здоровой или не здоровой, не важно, довольно скоро превращается в реальность. Поэтому мы стали очень аккуратными с текстами, обнаружив, что они действительно влияют на события. И случаи бывали. И они происходят до сих пор. Даже сейчас. То есть поешь отвлеченное, абстрактное и вдруг через пару недель, иногда через месяц, через год, бывает, что через час в жизни обнаружатся подтверждения тех случайных словесных комбинаций, которые ты пропел.
Однажды я писал музыку для документально фильма об операции по подъеме подводной лодки «Курск». Я выступал там как композитор кино. Это было даже не кино, а выставка с кино. Мультимедийный проект, выставка вещей, документов, фотографий, которые были сделаны во время той операции и трансляция кадров из фильма. Я видел кадры, много общался с подводниками, мы с коллегами пили с ними водку за тех людей, которые остались лежать на дне Баренцева моря, очень много общались с военными, они рассказывали личные истории. Так я и писал музыку, но было очень мрачно. Я видел даже рыдающих адмиралов, выходящих с выставки.
После мы играли на саммите. Это был первый саммит, на который поехал президент, когда Россию взяли в большую 8-ку, но мы не играли от лица государства. Мы были выбраны французской компанией, которая делала концерт, большой рок фестиваль, посвященный этому событию. Фестиваль был абсолютно не политический, но выбрали именно нас, потому что посчитали нас самой презентативной формацией для того, чтобы показать Россию такой какая она есть на рок фестивалях в Японии. Японские бизнесмены вкладывали свои деньги, для того, чтобы нас туда привезти и не опозориться перед всем Саммитом, потому что все шло к тому, что мы могли не приехать. Мы пришли в отдел Культуры в Петербурге, в смольный с письмом, подписанным Лионелом Жоспеном, на тот момент премьер-министром французской республики. Но на это никто не отреагировал в отделе Культуры. Рок фестиваль длился один день, и на нем была представлена каждая страна, принимающая участие. По одной группе из каждой страны. Единственное, японских было две группы, как принимающая страна они поставили два коллектива. Каждая группа играла свой сет, было большое, очень красивое шоу. Японцы сделали круто — как умеют.
Но мне было интересно не только заниматься музыкой, но и музыкой для кино. Я коллекционировал все возможные саундтреки к фильмам, мне нравилась эта, как правило, неказистая музыка, которая рождает ряд ассоциаций, напоминает тебе о любимом фильме. Нравилось и слушать её. И даже написание музыки для документального кино случилось само собой. Все случалось само по себе. Я своей коллекцией это намалил.
Ещё я понял, что что бы не происходило — нет смысла критиковать. Пустой разговор в пустую, и это ни к чему хорошему не ведёт. И к этим разговорам не прислушиваются.
Все остальные проекты тоже происходили случайно. Стечение обстоятельств, какие-то случайные встречи, случайные неожиданные предложения вдруг. Просто всегда как-то складывались звезды на небе так, чтобы все происходило. У нас уже давно такой подход, мы специально никаких событий не форсируем, ни участие в фестивалях, ни запись пластинки, ни каких-то радио и теле эфиров, просто мы сидим ровно на берегу и в нужный момент все само по себе приходит. А если не приходит, значит и не нужно. И это работает, я вас уверяю. Это требует большого терпения, но нам много лет, нам не куда торопиться. И опыт приходит сам.
Мы недавно сплавали на баркасе в Кругенштерн. И я хочу ещё. Детская мечта сбылась сама собой. У меня в детстве были картинки, фотографии Крузенштерна и корабли. Смотрел на них и мечтал, как я когда-нибудь окажусь там, и вот оказался спустя много-много-много лет, даже десятилетий. Я ощущал себя именно ребенком, который дождался этого, отбросились все годы, стерся опыт. Эмоциональный, профессиональный, какой угодно. Я оказался обычным матросом на гигантском корабле. Это очень круто, полное обнуление. В детстве это не получилось. Уроком музыки занимался вместо того, чтобы идти в мореходное училище. Но музыка не рождается из музыки. Музыка рождается из чего-то другого, из событий, из звуков речи, детского плача, из чего угодно, понимаете? Из эмоции, иногда из информации. Поэтому все это и есть музыка. Любые события, особенно такие яркие, как поход на корабле в океан или подъем на гору, связанные с какими-то трудностями, преодолениями —это все и есть музыка, из этого появляется текст, из этого появляется тема для песен. И ты либо что-то с ними делаешь, либо нет.
Очень сильно повлиял концерт на Эльбрусе. У меня были еще другие экспедиции, довольно суровые. И они невероятно повлияли, даже больше чем десятки альбомов. Такие экспедиции как сплочают, так и разобщают людей, потому что там всегда понятно кто есть кто, прям как в песне Высоцкого «...если друг оказался в друг, и не друг и не враг, а так...». Это очень полезный опыт, но нам везло и каждый раз мы, оказываясь в каких-то таких местах, выясняли, что все в порядке. Но я ничего не хочу покорять. Мне хочется на что-то посмотреть, или может прикоснуться к тем людям, которые покоряют это действительно. То есть часто разговоры у костра, за бутылкой вина с людьми, которые там были только что, дают огромное количество эмоций. Я с детства так рос такой: всю жизнь в походах, в дальних, на лодках и пешком и так далее.
К средневековой жизни я привык с раннего детства, поэтому я не особо городской человек. И мое самое любимое занятие — находиться в тишине с самим собой. Но выключать мысли — это особая практика, это довольно сложно. Это необходимо, когда свободного времени на себя нисколько. Нисколько вообще. Есть только сон, я очень благодарен моим снам, которые мне снятся, как правило, остросюжетные, очень яркие, запоминающиеся и очень жизнеподобные сны. Я в полном ощущении того, что я ночью живу чьими-то другими жизнями, потому что так не бывает во сне: так связано и так подробно. В эти моменты я действительно отдыхаю. К сожалению, они не очень долгие, эти промежутки времени, и на себя не остается времени. Я пытаюсь контролировать мои сны, но в состоянии контролировать их частично. Бывает такое, что я сплю, и я знаю, что сплю и контролирую. Не часто, но время от времени пытался их перематывать по-другому. Как правило, я время от времени возвращаюсь к одним и тем же снам.
Сейчас мне уже столько лет, что, прибавив двадцать сверху, я боюсь — боюсь о таких сроках думать, потому что вряд ли. И там будет музыка. Музыке всегда есть место. Тишина тоже является своего рода музыкой — это просто одна очень длинная нота, с ремаркой автора максимально долго. И разделить музыку с путешествиями невозможно. Вообще. Ну как это? Мухи отдельно, котлеты отдельно? Нет, я не разделяю, потому что одно питает другое, одно провоцирует другое, но не разделяю. Тем более, что наша профессия дает нам замечательный шанс путешествовать, играя музыку. Это ли не счастье? Это как вопрос «где звезды ярче» — они ярче, конечно в южных широтах, но звезды ярче всегда там, где тебе хорошо, а может быть, хорошо где угодно, если там есть ты и музыка.