Нет, сначала я, конечно, сопротивлялся. На моем месте вы сделали бы то же самое. Инстинкт. Выжить любой ценой, бороться до последнего, не сдаваться. Ну, я и не сдавался. Хотя воздух вокруг сгустился, лишая дыхания, сковывая тело и ломая крылья. Тогда то я перестал. Услышал треск. Если у вас крылья, вы поймете. Лишиться их все равно, что умереть. Ты будешь ты, но другой, новый. И в то же время, старый. Ни туда, ни сюда. В общем, я перестал, и случилось вот это. Как говорят, ничего не прекращается, просто начинается другое. Я здесь, пеший, с бесполезными сломанными крыльями стою на перепутье. Во всех смыслах, чтобы вы понимали. Передо мной сплелись бесконечные пути. Будто хитроумный лабиринт. И, значит, я должен пройти его. Не потому, что не могу облететь, как предпочел бы в любой другой ситуации. Нет. Здесь совершенно некуда взлетать. Только идти.
***
— Люба! Люююба! — истошно вопил Николай Кузьмич. — Залетела! В ухо! Муха! Что делать, Люба!
Люба, дородная спелая женщина средних лет, не спеша разогнулась от клубничной грядки, и сквозь сидевшие на носу очки строго взглянула на мужа. Николай Кузьмич прыгал на одной ноге и мелко тряс головой, словно подавившаяся жабой цапля.
— Масло, — приказала она.
— Жужжит! — не унимался Николай Кузьмич. — И машет! Крыльями машет! Будто в голове дельфин плавниками об воду бьет со всей дури! АААА! Сил нет! Умираю! С ума схожу!
— Был бы ум, — отрезала Люба. — А у тебя его отродясь не водилось. Масло неси, сказала же. И пипетку. Сейчас она живо у меня подохнет.
Кровожадно потерев руки, Люба вернулась в исходное клубничное положение, а Николай Кузьмич, превозмогая страдания, кинулся исполнять.
Залив в злополучное ухо две пипетки масла, Люба велела лежать и ждать дальнейших указаний.
Вскорости очумелый дельфин в голове успокоился, наступила благодатная тишина, и Николай Кузьмич незаметно для себя уснул.
***
Здешние дороги глубоки, извилисты и на вкус как дерьмо. Правда, странное какое-то… Сил не придает, отнимает… Это не в обидном смысле, дерьмо — основа всего. В этом мире, судя по всему, тоже. Заявляя, что не разбирается в сортах дерьма, индивид либо лукавит, либо безнадежно невежественен. Знавал я таких. Выберут, к примеру, варенье, и только на него садятся, мол в нем одном нет дерьма, которое повсюду. Типа, вы все дерьмоеды, а я эстет и глумлюсь. Самообман. Дерьмо присутствует во всем сущем. Хоть капля, хоть крошка, хоть отпечаток. Отвергая его, отвергаешь себя.
***
— Ну? — Люба толкнула сладко посапывающего Николая Кузьмича в бок.
— Если вопрос сам по себе лишен смысла, то, кроме стыда для вопрошающего, он имеет еще и тот недостаток, что побуждает к нелепому ответу и создает смешное зрелище: один доит козла, а другой подставляет решето.* — ответил, не разлепляя век, Николай Кузьмич.
У Любы отвисла челюсть. За все годы совместной жизни она не слышала от мужа ни одного предложения, длиннее трех слов.
— А вдруг это клещ?! — встрепенулась испуганная мысль. –Энцефалитный?! Он на мозги влияет страх как!
Усилием воли взяв себя в руки, Люба отвесила Николаю Кузьмичу дрожащую пощечину.
— Непротивление злу, переходящее во внутреннее самосовершенствование или, говоря по другому, внутреннее самосовершенствование, реализуется в непротивлении злу — пробный камень свободы современного человека**. — немедленно откликнулся тот.
— Собирайся, Коленька, — обреченно шепнула помертвелыми губами Люба. — До Севилла Елизарьевича надобно нам… Собирайся… Путь не близкий.
— Viam supervadet vadens *** — бодро пропел Николай Кузьмич, выскакивая из кровати.
***
Все бы хорошо, но дерьмо здесь не съедобно. И я, как это ни грустно, скоро умру. С другой стороны, голод не только мучителен для физического, но и ощутимо полезен для духовного. У меня прям голова пухнет от размышлений. Раньше ведь как было? Летал и ползал круглый день, жрал, испражнялся, плодился. Ну а как иначе, если вокруг сплошь дерьмо. Да не просто, а все оттенки, вкусы, и разнообразие цветовой гаммы такое, что думать некогда. Теперь же, оглядываясь, ощущаю стыд и никчемность. До чего же мелко и пошло я жил! А ведь мог полететь к звездам… Объять лапками вселенную, потыкать хоботком, к примеру, в луну или еще какую планету. Я ведь даже не любил никого… Интересно, как это? В моем генетическом коде, теоретически, присутствует все, что когда-либо испытывал или переживал мир. Знать-то я знаю, но не ощущаю, такой вот парадокс. А все из-за дерьма. Мы с миром и всеми его обитателями, живущими или отжившими, связаны накрепко. Духовные скрепы, как сказал один из тех, кто говорит. Всего-то пару букв изменил, но кто считает?!
***
Севилл Елизарьевич по профессии был доктором гинекологических наук, хоть и тяготел к мозгам с детства. Увидав такую его опасную склонность, отец, Елизарий Сигизмундович, коротко приказал сыну одуматься и спуститься , фигурально выражаясь, с небес на землю. То есть, в семейный бизнес. Севилл, как послушный мальчик, родительской воле не прекословил, но страсть свою не оставил и соорудил в домашних условиях прибор, позволяющий изучать мозги всех, кто добровольно или за скромную денежную сумму соглашался стать подопытным. Тем более, ничего такого Севилл Елизарьевич не делал. Просто смотрел. Смотрел и восхищался. Вслух. А ведь каждому приятно, когда его мозгами уделяют восторженное внимание посторонние люди.
Потому, увидав на пороге свою давнишнюю клиентку Любу, да еще и с мужем, Севилл Елизарьевич возликовал. Люба пользовалась гинекологическими услугами много лет и в то же время была не против, если по ее же выражению, он «немного поипёт ей мОзги». Ничего такого, сплошная платоника. Как в рыцарских романах. Ей льстило, что образованный человек проявляет к ее, казалось бы, такому неважному органу столь глубокий интерес.
— Вилли, спасайте, — кинулась она к нему. — С мозгами у кормильца чего-то. По вашей части. Расчехляйте прибор.
— Многия знания — многия печали, — предупредил из-за ее плеча Николай Кузьмич.
И немного помолчав, добавил совсем уж несусветное:
— Упрощать сложное — во всех отраслях знания самый существенный результат! ****
— Видите, какой кошмар!
***
Каково это — прощаться? С жизнью, миром, который казалось бы знал? Хреново. Хреново и грустно. От того, что понимаешь, ничего ты не знал, просто жрал дерьмо, наивно полагая, будто… Что если дороги эти вовсе не дороги, а извилины в мозгу у кого-то высшего? И топча их, умирая в их глубинах от голода и жажды, страдая, неся бремя сломанных крыльев, ты включаешь некий процесс? Глобальный и необозримый. Иначе, зачем оно нужно? Топ-топ. Ползи, брат, ползи…
***
— Хмммм, — глубокомысленно потер подбородок Севилл Елизарьевич. — Да у него насекомое в голове. На муху похоже. Прям по мозговым извилинам ползает.
— Великие вещи остаются для великих людей, пропасти — для глубоких, нежности и дрожь ужаса — для чутких, а в общем всё редкое — для редких.***** — усмехнулся Николай Кузьмич.
— Как оно ему туда попало? — недоумевал Севилл Елизарьевич.
— Через ухо, — всхлипнула Люба. — Я его маслом, а оно пробралось, значит…
— Скоро помрет, — успокаивающе похлопал ее по плечу Севилл Елизарьевич. — Вон, смотрите, еле ползает.
— А как же Коля? — испуганно прижала руки к груди Люба. — Он навсегда ТАКИМ станется?
— Каким?
— Если удастся преодолеть боль сожалений о прежней жизни и вынести муки трансформации, мы переживем второе рождение.****** — откликнулся Николай Кузьмич.
— Вот таким… — стыдливо выдавила Люба. — Странным. Его в люди как выводить теперь?
Севилл Елизарьевич поглядел на нее с брезгливой жалостью и обратился к Николаю Кузьмичу:
— Ну-ка, любезный, расскажите нам что-нибудь о жизни.
— Не обращайте внимания на мелкие недостатки; помните: у вас имеются и крупные ******* — не заставил себя упрашивать Николай Кузьмич.
— Браво! А теперь, о любви, пожалуйста.
— Любовь — это нож, которым я копаюсь в себе.********
— Как вам не стыдно издеваться! — вступилась за мужа Люба. — Он ведь сам не понимает, что несет!
— Он вас духовно обогащает, великих людей цитирует, — отрезал Севилл Елизарьевич. — Нет бы записывать, а вы всполошились, словно курица.
— Я простая женщина, Виллечка, — сбавила обороты Люба. — Мне не надо великих с цитатами, пусть Коленька как раньше станет, простым и понятным. Пожалуйста.
— Все дело в насекомом. Как оно умрет, так и вернется ваш Коленька в прежнее среднеумственное положение, — смягчился Севилл Елизарьевич. — Видите ли, существует официально непризнанная теория, что все живое связано между собой дерьмом. Особенно насекомые. Потому что с дерьмом у них прямой регулярный контакт. В генетическом коде какой-нибудь мухи содержится все, что когда-либо было написано, прочувствованно, продумано и прожито. Проще говоря, эта муха сейчас выносит вашему Коле мозг. Пара часов осталось. Так что, давайте насладимся? Поведайте нам, дражайший, о смысле, пожалуй.
***
Уже немного осталось. Самое время спросить, о чем я сожалею. Чтобы вот прям по-серьезному. Были ли упущенные возможности, не достигнутые цели и незакрытые гештальты? Оглядываясь, навскидку, конечно, нет. Никогда не упускал случая отведать нового дерьма и потереться брюхом об свободный хитин. Но, если приглядеться… Однажды после заката я познакомился с ней. Обычная муха, ничего выдающегося. Она рассказала мне, что если полететь чуть подальше, присесть на самую высокую травинку в поле, чтобы взору открывался лишь горизонт и бескрайность, можно увидеть радугу. Не ту, которая после дождя, а САМУ РАДУГУ. Она повсюду. Небо, начиная от горизонта окрашено красным, потом оранжевым, затем желтым, дальше голубым, синим… тут главное плавно поднять голову, и ты увидишь фиолетовый. Он в звездах. Мир вроде как показывает истинного себя. Она сказала, что рыдала от восторга, и чувствовала, как они с Вселенной обнимают друг друга. Я почти проникся, но тут неподалеку навалили кучу хорошего дерьма, и как-то все закрутилось… В общем, я хотел бы увидеть эту радугу.
***
— Вот и все, — с сожалением вздохнул Севилл Елизарьевич, указывая на монитор, — оно почило. Но мы успели приникнуть, так сказать….
— Славатехосспади! — прошептала, неловко перекрестившись, Люба.
— Хочу домой, — жалобно попросил Николай Кузьмич.
Севилл Елизарьевич смотрел в след Любе, уводящей мужа в прежнюю жизнь, и думал, как же славно, что он все сумел снять на видео. И как теперь сядет за диссертацию, докажет неофициальную теорию, и выберется, наконец, фигурально выражаясь, из земли, куда загнал его строгий расчетливый отец. А тот перевернется в своем уютном, с кистями, гробу.
Сразу скажем, у него не получилось. Слишком шаткая доказательная база.
Елизарий Сигизмундович в гробу даже не шевельнулся.
Люба и Николай Кузьмич живут счастливо, о досадном эпизоде с мухой не вспоминают. Только вот Николай Кузьмич втайне от супруги зарегистрировался в социальной сети и постит туда цитаты великих людей. Правда, авторства не указывает. За что частенько бывает облит возмущеньем и забанен.
*Иммануил Кант
** Лев Толстой
*** Дорогу осилит идущий
**** Г. Бокль
***** Ницше
******Марион Вудман
*******Бенджамин Франклин
********Франц Кафка