Любая революционная деятельность, в любом государстве и в любом историческом периоде, всегда декларирует различные новые свободы, блага и всяческие улучшения для народа. Дескать берите, люди, палки и вилы, вставайте единой грозной стеной против той власти, да за наше будущее, и будет вам и солнце ярче, и вода мокрее, и соловьи за окном голосистее.
То что на деле все обычно складывается по-другому, и любые государственные перевороты на ближайшую перспективу, кроме страданий ничего не несут, становится понятно уже позднее, как и то, что одни, возможно не очень хорошие люди, сменяются другими, которые совсем уж нехорошие.
Так в конце XVIII века, на себе прочувствовать всю прелесть революционной романтики, смогли жители Франции. Возмущенные целым рядом социальных несправедливостей, которые в самом деле имели место, очевидно в результате не совсем дальновидной политики Людовика XIV, желающие справедливости горожане, отправились на штурм Бастилии, со всеми последующими событиями. Так, впервые за долгие годы, в Европе пала монархия и была провозглашена республика. Ну по крайней мере как-то так, с иллюстрациями в виде картины с женщиной на баррикадах, и подписью что это мол не просто тетка, а "Свобода, ведущая народ", рассказывают наши с вами учебники истории. То что после этого, французы были так счастливы и свободны, что еще несколько раз провозглашали новых монархов, которых затем снова свергали, чтобы через некоторое время с целью наведения порядка, снова призвать какого-нибудь короля, как-то эти учебники если и затрагивают, то вскользь. А между прочим, последняя попытка вернуть Франции короля, была предпринята аж в 1873 году, и этого не произошло, лишь из-за принципиальности кандидата на престол - графа Генриха Шарля д’Артуа, герцога Шамбро, который, выдвинул одно требование, которое не смогло принять учредительное собрание, в итоге, с перевесом всего в один голос, проголосовав за республиканский строй. Но это все потом, а сперва всеобщая радость и счастье от грядущих перемен и пирожных, которые по слухам предложила есть тем, у кого нет хлеба, королева Мария-Антуанетта, хотя на самом деле, она такого не говорила. Но разве в погоне за всеобщим благом эти мелочи так важны?
Итак, благо наступило, все счастливые и радостные, кинулись на улицы распевать Марсельезу и верить что вот-вот, пирожные вместе с кружевным исподнем, с неба посыпятся на головы довольных граждан молодой республики. Чтобы ускорить этот процесс, всевозможные комитеты и новые государственные аппараты, объявили что диктатура правящей элиты, теперь непременно сменится диктатурой граждан. Ведь свобода же, революция. А в свободах есть только свободные счастливые граждане, и нет больше никаких угнетателей с пирожными. А раз правят граждане, то они и должны диктовать. Правда кому диктовать, если все вокруг и есть свободные граждане, не уточнили. Но это опять же все мелочи. Главное диктовать, а уж кому, благочестивые руководители страны, которые вроде как и не руководители, поскольку руководят как мы помним простые люди, а так, скромные представители гласа народа, так сказать, первые среди равных, обязательно найдут. Все на благо революции. И искать долго не пришлось.
Как хорошо придумал один из отцов французской революции Жорж Жак Дантон, еще до того, как его самого объявят врагом народа и отправят вслед за королем туда, откуда не возвращаются, диктовать надо "подозрительным", то есть тем, кто подозревается в контрреволюционной деятельности и попытках помешать свободному народу, жить счастливо и кушать пирожные. Мол, сидят там где-то нехорошие люди, со злобным оскалом водя руками вокруг магического шара, и только и думают, как бы трудовому народу сделать хуже и не дать ему насладиться новым принесенным революцией процветанием. Ох, знал бы Дантон, что скоро выяснится, что он и сам входит в число тех злых негодяев. И раскроет его никто иной, как его вчерашний друг и соратник Максимилиан, тот что Робеспьер. При чем сделает это героический Максимилиан, незадолго до того, как выяснится что он и сам враг народа и лицо в черной мантии, мечтающее помешать французам жить счастливо.
Но это все потом. А пока диктатура и свобода, свобода и диктатура. И как у них в головах эти два слова вообще уживались рядом? Но если Дантон, от имени народа, или народ, устами Дантона сказал что нужно отлавливать "подозрительных", которых почему-то корежит от народного счастья, значит надо отлавливать. И, как говорится, закружилось, понеслось. Каждая коммуна вдруг обзавелась своими командами по поиску тех самых "подозрительных". При чем поскольку на лице у "подозрительных" написано ничего не было, а по каким еще признакам их надо отличать от свободных граждан республики, инструкции выдать забыли, то соответствующие признаки, этим командам предлагалось придумать самим. И придумывали, и обличали и вычисляли нехороших врагов революции. Это были лихие тысяча семьсот девяностые. Они выявляли как, могли.
Не нужно быть великим мыслителем прошлого, чтобы догадаться, что по удивительному совпадению, злобными контрреволюционерами оказывались все те, кто не нравился зондеркомандам. При чем оказывался, практически со стопроцентной точностью. Диктатуру свободных людей не проведешь.
Видимо для придания своей деятельности подобающей ей значимости, эти команды вскоре стали именовать себя "революционными комитетами". Коммуны почуяв, что ими же созданные отряды стали слишком зазнаваться, попытались было запретить им такое название. Негоже мол, от имени великой революции всем кому не попадя говорить. Но запрет не возымел действия, и вскоре отрядам "вычислителей" отдали это название вполне официально. Диктатура народа же, а там вроде как народные представители на благо свободы трудились закатав рукава.
Вскоре, чтобы свободные жители свободной Франции стали еще более свободными, "революционным комитетам" разрешили еще и вламываться в дома "подозрительных" и проводить там обыски, с экспроприацией у негодяев, нетрудовым образом нажитого имущества. Ну а что такого? Это же всё для того, чтобы честные французы чувствовали себя счастливыми.
17 сентября 1793 года, чтобы как говорится, усилить борьбу с контрреволюционным элементом, который так хотел испортить жизнь только недавно наконец освобожденным от ужасного угнетения французского народа, и отобрать у него с таким трудом отвоеванное счастье и кружевные труселя, "закон о подозрительных" официально был проведен через законодательные органы и закреплен на всей территории республики. Вот тут и началось небывалое раздолье, и всеобщее веселье. Безошибочно угадывающие "подозрительных" революционные комитеты, задорно, с песнями и шутками арестовывали контрреволюционеров по всей стране, сажая их в тюрьмы без объяснения причин и каких либо физических доказательств. Ну в самом то деле, зачем объяснять причины, если все и так понятно? Да и доказательства наверняка были. Просто их никому не показывали. Вы же не хотите сказать, что борцы за счастье народное, превышали свои полномочия? Нет конечно же.
Вскоре оказалось, что негодяев, не желающих свободным французам всеобщего счастья и процветания, всего за пару месяцев набралось аж 400 тысяч человек. При чем среди них были и женщины, и даже малолетние дети самых разных возрастов, которые содержались в тюрьмах вместе с родителями. Уууууу, контры.
К счастью для Франции, борьба с этими приспешниками зла была налажена хорошо. На страже достатка и благоденствия, стойко, не щадя живота своего стояли революционные комитеты. Однако вскоре зароптали некоторые представители верхушки. Ну я конечно же имею в виду верхушку трудового народа. Тех самых, кто был первым среди равных, ведь при народной диктатуре начальников то не бывает, все принадлежит плебсу, мы же помним. Но в ряды тех, кто взял на себя святую ответственность направлять сей плебс в нужное русло, видать тоже закрались "подозрительные", которых вовремя не сумели вычислить, поскольку когда число заключенных перевалило за полмиллиона, а отобранные у них "вещественные доказательства" в виде материальных ценностей заработанных угнетением трудового народа, стало уже некуда складывать, некоторые из членов Конвента вдруг заявили что среди патриотов растет разочарования. Врали конечно же, ведь о каком таком разочаровании может идти речь, если все ради народного блага делалось. Но закон отменили.
А сохранись он, дай революционным комитетам всю контру переловить, как знать, может быть во Франции уже к XIX веку на летающих автомобилях гоняли все.