Надежда на пристёгивание самолёта к рукаву — строгий взгляд, затем тупой вопрос молодого пограничника — четырёхступенчатая система рамок — коридор встречающих с то ли завистливыми, то ли непонимающими взглядами — поиск дверей для выхода — газовый вдох полной грудью — привратники-таксисты с карими глазами: привет, Домодедово!
Теперь водилы одеты в жёлтые жилеты, ограничены во въезде, расставлены в очередь, и, кажется, выглядят чуть более опрятно, но большая часть по-прежнему не умеет здороваться по-русски. Стараясь не верить в возвращение и не замечать серые оттенки, мы бредём к автобусу. Главный ориентир — грязный пластиковый тоннель, затёртый тряпками, накрытый серой жестяной крышей, со стрёмными красными наклейками «Аэроэкспресс» — он предполагался быть временным, но стоит вот уже лет десять, — где-то рядом с ним должна быть остановка.
Дошли. Дорожного знака нет, расписания нет, площадки для посадки в транспорт нет, разметки для автобуса на асфальте нет, навеса над головой нет, автоматов по продаже билетов нет. Вообще ничего, что могло бы ассоциироваться с общественным транспортом, нет. Вместо этого на тротуаре суетится таджик в розовой кепке и по-простому так, как совсем свой, причмокивая жвачкой, рукой направляет людей в открытую дверь Пазика: «Автобус до масквы — праходим!».
Мы залезаем по трём ступенькам на высоту метра от земли. На двух задних сиденьях уже уместилась мать с пятью детьми: двое на коленях, дочери в чудных цветочных платьях, ребята в рубашках, на лицах радужные улыбки — явно прилетели откуда-то из Вологды. Пассажиры постепенно и плотно набиваются внутрь. Загрузку тел в салон и раскладку сумок осуществляет таджик, указывая рукой на свободные места, громко и уверенно коверкая русские слова: «Сюда палажи!», «Давай сумку!», «Нет, нет, нет, сюда давай!»
Следом за нами карабкается бокастая тётька с внуком и багажом, в котором, судя по размерам, внучка, и вполголоса причитает: «Ах, ты ж, блять, тяжёлая...». Таджик в ответ на брань вырывает у неё из рук сумку и забрасывает в салон. Тётька усаживает внука, плюхается сама и принимается за критику, обращаясь к шофёру: «Что ж у вас площадки-то нет, а?! Проезд почему такой дорогой? Я пенсионерка, да ещё и с ребёнком... Мне скидка будет?» В ответ взгляд и тишина.
Набились. Вокруг багаж: свободны только площадка у передней двери и пара метров в проходе. Шофёр загорожен четырьмя огромными чемоданами, под ногами сумки, на задней площадке у двери хоккейный баул размером со Смарт. Откуда-то сзади доносится: «Это не тот автобус, который мы искали! Ты видел, сколько он стоит? — глядя на бумажку в файле женщина средних лет через весь салон делится впечатлениями с мужем, который сидит справа от шофёра, — мама ездила за 35 рублей, а этот 150!» Муж, пытаясь не показаться слишком громким, отвечает: «Ну... пошли выйдем.» Та в ответ отмахивается рукой.
Ждём. За запятнанным стеклом новая очередь в автобус, ищущая глазами приметы автобусной остановки. Таджик. Серый жестяной забор. Густое поле блестящих машин. В салоне пахнет русскостью и идиотизмом. Тронулись. Водила — усатый осетин. Первые две минуты автобус двигался со скоростью пять километров в час, огибая новые постройки аэропорта в поисках выезда, из-под пола издавалось нездоровое бряканье так, что тело вибрировало, как на сеансе массажа. Разогнались. Спустя километра три по трассе шофёр тормозит тарантайку на обочине, глушит двигатель, — проходит секунд двадцать, — спрыгивает из кабины, обходит Пазик и появляется в салоне с билетной сумкой и терминалом в руках. Молчание. Укороченные усы. Стопка наличных, перевязанная резинкой. Пассажиры с протянутыми руками. Жужжание машин. «Для моего внука безплатный проезд?» — интересуется бокастая тётя. «Нет. Он занял отдельное место, если бы не занял, был бы безплатный». — «Что?! Что это за правила такие? За малыша 150 рублей платить?!» — «Дамочка, ну что вы, я же тут не хозяин, правила не пишу, сказано: платить — значит платить». Тётька вздыхает, откапывает кошелёк, суёт осетину триста рублей и орёт на весь автобус: «Давай сюда чек!»