Многие гениями богата русская земля. Но есть некие особняки, которые остаются ориентиром не только для отдельного человека, но и целого общества. Их уменье видеть общественные, политические процессы, так проницательно, что остаётся актуальным даже спустя поколения. Ведь писали они о вещах глубинных, о сути. Замечали за событиями истину. А она, как известно, дороже.
Один из таких – Фёдор Достоевский. Один из самых великих писателей, пожалуй, что и всех времён. Мало писателей могут похвастаться столь проницательным умением видеть за событиями суть.
Зачастую творческие личности довольствуются описанием, даже любованием лишь внешнего, очевидного. Тонкая натура не позволяет многим творцам выходить за рамки своей, этой самой, натуры. Это слишком чувствительно и неприятно.
Лучше и проще любоваться собственным взглядом на вещи, чем докапываться до истины, которая может поразить творческую личность. Оказаться ей неприятной. Что ранимо для души творца. Обычно они избегают подобного и предпочитают вариться, как говорят, в «собственном соку».
Но Достоевский был не таков. Он был титан – живой и смелый. Истина была ему дороже тонкости собственных чувств. Он не боялся разочарований и поисков, смело погружался в глубины вопроса. Можно провести аналогию с Пушкиным... или даже Мусоргским, который, например, хохотал и говорил, что ему дороже песня кучера, чем слащавая итальянская ария, которую все слушают из-за популярности.
Достоевский живо интересовался общественными процессами происходившими вокруг и внутри России. Его ум буквально пронизывал события, стараясь дойти до сути. В 1870-х годах он начал издавать журнал «Дневник писателя», где излагал свой взгляд на положение дел по многим вопросам.
Само собой нельзя впадать в другую крайность и говорить, что гений был во всём прав. Конечно же нет. Но у нас есть преимущество – время. Оно прошло, и сегодня мы можем лучше оценить его слова про тогдашнюю Россию. Более того, понять насколько актуальными они остаются и сегодня.
Итак, цитата:
- Я признаюсь, что и меня иногда многое потрясает, и, право, я даже в унынии от моих мечтаний. Я на днях мечтал, например, о положении России как великой европейской державы, и уж чего-чего не пришло мне в голову на эту грустную тему!
Взять уже то, что нам во что бы ни стало и как можно скорее надо стать великой европейской державой. Положим, мы и есть великая держава; но я только хочу сказать, что это нам слишком дорого стоит – гораздо дороже, чем другим великим державам, а это предурной признак. Так что даже оно как бы и не натурально выходит.
Спешу, однако, оговориться: я единственно только с западнической точки зрения сужу, и вот с этой точки оно действительно так у меня выходит. Другое дело точка национальная и, так сказать, немножко славянофильская; тут, известно, есть вера в какие-то внутренние самобытные силы народа, в какие-то начала народные, совершенно личные и оригинальные, нашему народу присущие, его спасающие и поддерживающие. Но с чтением статей г-на Пыпина я отрезвился.
Разумеется, я желаю и по-прежнему продолжаю желать изо всех моих сил, чтобы драгоценные, твердые и самостоятельные начала, присущие народу русскому, существовали действительно; но согласитесь тоже – что же это за такие начала, которых даже сам г-н Пыпин не видит, не слышит и не примечает, которые спрятаны, спрятались и никак не хотят отыскаться?
А потому невольно остается и мне обойтись без этих утешающих душу начал. Таким образом, и выходит у меня, что мы покамест всего только лепимся на нашей высоте великой державы, стараясь изо всех сил, чтобы не так скоро заметили это соседи.
В этом нам чрезвычайно может помочь всеобщее европейское невежество во всем, что касается России. По крайней мере, до сих пор это невежество не подвержено было сомнению – обстоятельство, о котором нам вовсе нечего горевать; напротив, нам очень будет даже невыгодно, если соседи наши нас рассмотрят поближе и покороче.
То, что они ничего не понимали в нас до сих пор, – в этом была наша великая сила. Но в том-то и дело, что теперь, увы, кажется, и они начинают нас понимать лучше прежнего; а это очень опасно.
Огромный сосед изучает нас неусыпно и, кажется, уже многое видит насквозь. Не вдаваясь в тонкости, возьмите хоть самые наглядные, в глаза бросающиеся у нас вещи. Возьмите наше пространство и наши границы (заселенные инородцами и чужеземцами, из года в год все более и более крепчающими в индивидуальности своих собственных инородческих, а отчасти и иноземных соседских элементов), возьмите и сообразите: во скольких точках мы стратегически уязвимы?
Да нам войска, чтобы все это защитить (по моему, штатскому, впрочем, мнению), надо гораздо больше иметь, чем у наших соседей. Возьмите опять и то, что ныне воюют не столько оружием, сколько умом, и согласитесь, что это последнее обстоятельство даже особенно для нас невыгодно.
Теперь почти в каждые десять лет изменяется оружие, даже чаще. Лет через пятнадцать, может, будут стрелять уже не ружьями, а какой-нибудь молнией, какою-нибудь всесожигающею электрическою струею из машины. Скажите, что можем мы изобрести в этом роде, с тем чтобы приберечь в виде сюрприза для наших соседей? Что, если лет через пятнадцать у каждой великой державы будет заведено, потаенно и про запас, по одному такому сюрпризу на всякий случай?
Увы, мы можем только перенимать и покупать оружие у других, и много-много что сумеем починить его сами. Чтобы изобретать такие машины, нужна наука самостоятельная, а не покупная; своя, а не выписная; укоренившаяся и свободная.
У нас такой науки еще не имеется; да и покупной даже нет. Возьмите опять наши железные дороги, сообразите наши пространства и нашу бедность; сравните наши капиталы с капиталами других великих держав и смекните: во что нам наша дорожная сеть, необходимая нам как великой державе, обойдется? И заметьте: там у них эти сети устроились давно и устраивались постепенно, а нам приходится догонять и спешить; там концы маленькие, а у нас сплошь вроде тихоокеанских.
Мы уже и теперь больно чувствуем, во что нам обошлось лишь начало нашей сети; каким тяжелым отвлечением капиталов в одну сторону ознаменовалось оно, в ущерб хотя бы бедному нашему земледелию и всякой другой промышленности. Тут дело не столько в денежной сумме, сколько в степени усилия нации.
Впрочем, конца не будет, если по пунктам высчитывать наши нужды и наше убожество. Возьмите, наконец, просвещение, то есть науку, и посмотрите, насколько нам нужно догнать в этом смысле других.
По моему бедному суждению, на просвещение мы должны ежегодно затрачивать по крайней мере столько же, как и на войско, если хотим догнать хоть какую-нибудь из великих держав, – взяв и то, что время уже слишком упущено, что и денег таких у нас не имеется и что, в конце концов, все это будет только толчок, а не нормальное дело; так сказать, потрясение, а не просвещение.
Все это мои мечты, разумеется; но… повторяю, невольно мечтается иногда в этом смысле, а потому и продолжаю мечту. Заметьте, что я ценю все на деньги; но разве это верный расчет? Деньгами ни за что не купишь всего; так может только какой-нибудь необразованный купец рассуждать в комедии г-на Островского.
Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете. Учитель – это штука тонкая; народный, национальный учитель вырабатывается веками, держится преданиями, бесчисленным опытом. Но, положим, наделаете деньгами не только учителей, но даже, наконец, и ученых; и что же? – все-таки людей не наделаете. Что в том, что он ученый, коли дела не смыслит?
Педагогии он, например, выучится и будет с кафедры отлично преподавать педагогию, а сам все-таки педагогом не сделается. Люди, люди – это самое главное. Люди дороже даже денег. Людей ни на каком рынке не купишь и никакими деньгами, потому что они не продаются и не покупаются, а опять-таки только веками выделываются; ну а на века надо время, годков этак двадцать пять или тридцать, даже и у нас, где века давно уже ничего не стоят.
Человек идеи и науки самостоятельной, человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельною жизнию нации, вековым многострадальным трудом ее – одним словом, образуется всею историческою жизнью страны…
«Дневник писателя», выпуск ХI, 1873 год.
П.с.
Вспомнился Фёдор Михалыч сегодня в связи с событиями вокруг Российской Федерации. Тем вековым противостоянием с Западом, которое началось вновь, когда стало ясно, что после 1991 года с Россией не кончено как они посчитали. Теперь, в 2019 году многие мысли Достоевского живы и актуальны. Ибо многое из того, что происходило тогда сегодня вновь живо. Многие проблемы, что были тогда, сейчас звучат на каждом углу.
Достоевского можно назвать «пророк». Но это будет не совсем верно. Скорее его проницательность и глубокий анализ современной ему России обнажал, вековые проблемы, которые решаются не одно десятилетие и только при наличии воли, ресурсов, напряжении сил, благоприятной обстановки вокруг. Решаются они и по сей день.
п.п.с.
Но тем не менее, ослабленная, надломленная Россия, несмотря на огромные людские, экономические, культурные, социальные потери после развала Союза всё равно продолжает сопротивляться диктату западной демократии. Несмотря ни на что, в самом народе жив дух возрождения. О нём помнят, его желают, его ждут и приветствуют.
Как при раздробленности Руси времён монгольской зависимости, так и сегодня народ никогда не смирится с поражением, состоянием униженности. Упорно, неотступно будет идти к своей «куликовской битве», желать возрождения. В связи с чем вспоминается меткое высказывание Тютчева - «Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать, в Россию можно только верить».
То же слова, кстати, актуальны. И дальше будут актуальны.