"Только-только успела полюбить этот мир, а уже пора отдавать душу Богу…
Как же прекрасна земля в весеннем нетерпении высвобождающая закипевшую зелень! И чудотворен абрикосовый цвет на голых ветках - нежным запахом избавляет от застенчивости юных дев и пробуждает оголённую искренность дам почтенного возраста…"
Сухонькая старушка, сидя на вытащенном в сад плетёном кресле, вглядывалась дальнозоркими глазами в распахнутую чёрную бездну, покачивала головой то ли в такт пульсирующим звёздам, то ли своей мысленной мелодии…
Перевалило за полночь – отыграла гимном в открытую соседскую форточку радиоточка, а молодая часть семейства звать 90-летнюю бабушку в дом не спешила…
Миры звёзд в густой южной темноте множились - открывались окошки переселившихся на небеса душ… Все-все, кто был когда-то старше неё, смотрят теперь с бездонной высоты…
Когда-то она была самой младшей в семье – сестрой двум старшим братьям, и, пожалуй, доставляла родителям больше всего хлопот - родилась с душой актрисы и экспрессию чувств обуздать получалось с трудом … Потом, позже, она столько раз со щемящей тоской будет вспоминать прелесть того домашнего дворянского воспитания, которое будет забыто! Их, детей, учили осознавать себя в жизни, своё положение, думать над поступками и смотреть на себя со стороны. А тогда смотреть на себя со стороны она готова была сколько угодно, но только в какой-нибудь роли и на сцене!
Всё: от детской спаленки и одевающей по утрам няни до огромной усадьбы с садом, то белоцветным, то прятавшим в траве спелые упавшие яблоки – казалось бутафорским. Настоящим был только домашний театр, который прорывался театральными постановками в будничную канитель… И тогда она, словно парящая птица, чувствовала вдохновение, как воздух под крыльями, и для неё начиналась настоящая жизнь – разучивание ролей, пошив костюмов, репетиции… Домашние постановки были редкостью, но летом дети сами в старом сарае играли в театр.
В тот год старший брат Николенька – воспитанник Варшавского суворовского училища - приехал на каникулы, вроде, как простуженный. Ему тут же стали лечить горло, вызвали врача, который сказал, что у мальчика «ломается» голос и порекомендовал пока помолчать. А Николенька никак помолчать не мог и взахлёб - то детским тенором, то прорывающимся баритоном - рассказывал о трагедии, которую видел – о «Марии Стюарт». Тогда, в те царские времена, воспитанников училища часто водили в театры, в консерваторию… Николенька был потрясён историей, предложил её поставить в сарае, а слишком занудную пьесу Шиллера обещал сделать интересней. На следующий день Шиллер был безжалостно им переписан – получилась пьеса в два акта.
В «Марии Стюарт» авторства Николеньки ей больше всех понравилась Елизавета - умная, властная, но при этом - добрая по отношению к строптивой Марии, которая, казалось, именно за свой характер и сложила голову на плаху. Поэтому себе она выбрала роль победительницы Елизаветы - в короне и со скипетром, а ролью Марии пришлось довольствоваться среднему брату Юрочке. (Позже, когда Стефан Цвейг напишет свою «Марию Стюарт» и она прочтёт, её симпатии будут на стороне чувственной, женственной Марии, а не Елизаветы – женщины-гренадёра).
Генеральная репетиция проходила гладко – Николенька со знанием дела перевоплощался из королевского советника в палача, а Юрочка, изображая гонца со свитком, тут же становился и адресатом - Марией Стюарт. Старых костюмов от домашних постановок хватило на все роли, а реквизитом для кульминационной сцены стал старый топчан, который застелили взятой из комода белой кисейной скатертью, а также большой топор для колки дров, хранившийся в сарае.
Спасением для Юрочки, да и для остальных, стал конюх, неожиданно заглянувший в сарай, когда действие уже подошло к развязке – Мария-Юрочка положил голову на "плаху", а Николенька, зачитав приговор Елизаветы, занёс над ним топор…
Она и по сей день не знает ответа на вопрос «Отрубили бы они тогда Юрочке голову или нет?» В детстве потери навсегда ни вообразить, ни осознать…
"Странная всё-таки детская игра в «Марию Стюарт»... А ведь уже витал и над миром, и над нашим имением грозный призрак Первой Мировой... Не та ли война уведёт следом за собой, как Крысолов зачаровывающими звуками флейты увёл и погубил будущее города – детей, моё поколение на Вторую Мировую?"
На маму после генеральной репетиции было страшно смотреть – она была словно белая, недвижная статуя, почти всё время молчала, только жёстко отрезала, что Сарой Бернар ей не быть никогда – девочка из дворянской семьи должна выбросить актёрство из головы – это удел простолюдинов. Её лишили сладостей и вечерних сказок, а Николеньку первый и последний раз выпороли на конюшне…
"Через год суворовское училище, где учился Николенька, переведут в Москву, и уже в московское поступит учиться Юрочка… Придёт известие о смерти дяди, который умер, заразившись от лошади сапом, вернётся с войны без стопы дед – офицер царской армии… А я по-прежнему горячо и истово буду умолять Матку Боску помочь мне и переустроить мир так, чтоб смогла стать актрисой… О, Господи..."
Матка Боска, видимо, по-своему поняла девочку, которая вообще-то была православной. Мама-католичка перед венчанием в церкви дала подписку, что дети будут крещены в православие… Мама осталась в своей вере до конца жизни, но детей окрестила, как обещала, по вере мужа. А дочке почему-то мамина вера и костёл нравились больше, чем церковь и православные святые, а Матка Боска была ближе и роднее, чем Божья Матерь…
В общем, с помощью Матки Боски или ещё какой-то матери устроилось так, что вихрем революции всё смелось – и привычный уклад жизни, и сословия… И горели, грабились имения, реквизировались счета в банках, а сами банки экспроприировались...
Но семья не бежала как тётки с дядьками за границу, а приспособилась к послереволюционной жизни. А она, начав образование в гимназии, закончила его в советской школе и подала документы в театральный институт. Прошла творческий конкурс, успешно сдала экзамены, но зачислена не была потому, что квоты для лиц дворянского происхождения не было… Дворян уже не было, а вот лица дворянского происхождения были… Образование она всё-таки получила высшее, не театральное, но культурное, как шутливо будет сама называть своё библиотечное дело.
"Как по-разному у каждого из нас сложится жизнь, но мы словно будем продолжать роли-характеры, выбранные ещё в той злополучной недопостановке «Марии Стюарт»! Судьба ли от рождения человеку дана или характер судьбу выписывает? Словно есть огромная корзина с клубками судеб и каждый тянет, разматывает свою нить до голого остова…"
Они были удивительно разные.
Старший Николенька пошёл в грузинскую породу отца – черняв был и темноглаз, Юрочка выдался в польских шляхтичей – голубоглазым блондином, а она в отрочестве вдруг стала жгучей брюнеткой, сохранив пронзительно голубые глаза, которые завораживали всех. Ухажеры сравнивали их с аквамаринами и сияющими алмазами, муж гордился их пленительной незабудковой прелестью, а внучки говорили, что у неё глаза как у сиамской кошки…
Николенька талантливо переписал-пересочинил свою биографию, выбрав местом рождения город Гори в Грузии, и оказался земляком Сталину. Мать записал в домохозяйки, окончившую при Советской власти курсы медсестёр при Солдатенковской больнице. Отца – губернского предводителя дворянства - назначил мелким городским чиновником …
Ооо, полковника Николеньку пару раз отхлестал сам Сталин за дворянскую фамилию, больно и памятно, с переживаниями, бессонницей, ожиданием худшего, но зажило быстро и без последствий, как и следы розог, полученные тогда в конюшне…
Юрочка - любимец всех, добрый, чуткий, понимающий - будто вечно нёс голову на плаху, но всегда находился спасатель…
В 37-ом его по доносу арестовали как врага народа. Следователь оказался знакомым, и помог, чем мог – поменял статью на воровскую, будто воровал офицер овёс для своего жеребца… В начале войны Юрочку выпустили, вернули звание и отправился он защищать Родину. Был тяжело ранен, приняли за мёртвого, но выжил, долго лечился в госпитале в Средней Азии. Командовал танковым батальоном. Был ещё раз судим за срыв наступления – не дали солярки, а танки без солярки с места не сдвинулись. На автомобиле примчался в командный пункт, доложил ситуацию и попал под раздачу – судили за срыв наступления, дали 25 лет лагерей... Везли в арестантских вагонах через Москву. Несколько суток стоял вагон на запасных путях, пропуская поезда на фронт. Через решётку высмотрел подходящего гонца среди крутившихся неподалёку мальчишек. Окликнул шустрого подростка, продавшего кому-то из бойцов, едущих на фронт, варёную курицу. Мальчишка подошёл, рассказал, что мать иногда варит купленных на рынке кур, чтоб бульон детям оставался. Юрочка попросил его отнести записку по адресу. Мальчишка обещал и всё сделал. Хлопотами родственника, служившего в Генштабе, приговор военной коллегии был отменён, Юрочка в звании и наградах восстановлен и опять отправился на фронт…
"А я ведь прожила жизнь играючи! Самые жёсткие мои речи смягчала красота глаз: заворожённый собеседник взгляда с них не спускал и не всегда до него доходил смысл мною сказанного, что спасало от многого…
Не всегда получалось по задуманному сценарию, но получилось как получилось – выжили и в революцию, и в войну. У меня два сына, четыре внучки, три правнука и две правнучки… Жизнь продолжается… Заканчивается моя самая длинная девяностолетняя роль на сцене жизни, и закончится скоро… Внучка позвонит и скажет остальным трём, которые называют меня Гелей на давний дореволюционный манер, и правнукам, которые называют Галей, что меня, урождённой Гелены, которую никогда не называли бабушкой, уже нет на свете…"
Она подмигнула мерцающим звёздам – скоро на небесах одной душой станет больше. А с крыльца уже спускалась внучка, чтобы помочь ей сегодня зайти в дом…