Я очень не люблю вспоминать школьные годы. Не потому, что был ленив. Не потому, что заставляли рано вставать и учиться. Хотя, наверное, и поэтому тоже.
Основной проблемой, почему я не хотел ходить в школу – был наш замечательный школьный коллектив.
Всё началось во втором классе. Это был 1993-й год. Окраина миллионника. Такого беспредела, что расцветёт спустя всего три-четыре года ещё нет. И дети в классе ещё пока относительно маленькие и все относительно одинаковые. Но вот к нам переводят Вадика. Нормальный малый. И всё, вроде бы, хорошо, но чем-то я ему не понравился. И Вадик, увидев во мне цель, регулярно предлагает подраться. Ну, то есть, буквально, так и предлагает: «Давай подерёмся». Он делает это предложение серьёзно, но без агрессии, по-детски. Я ни разу не соглашался на эти его странные просьбы и никогда не принимал их близко к сердцу. Мы даже иногда дружили. Впрочем, первый звоночек уже прозвенел.
Класса до седьмого всё было относительно спокойно. Какого-либо серьёзного буллинга никто, наверное, не испытывал. Иногда лишь отдельные ученики, особенно, из семей победнее и, что странно, большей частью девочки, были повержены некоторым нападкам со стороны хулиганчиков. Но это всё было недолго и без особого напора.
Помню случай, когда я ударил первый раз. Это был всё тот же Вадик. Уж и не вспомнить, чего мы с ним не поделили на уроке труда. Он подошёл ко мне и попытался что-то сделать. А я, не вставая из-за парты, ударил его пару раз в левую скулу. Получилось слабо. Мне бы тогда подорваться и, развивая успех (не успех победы над противником, а успех победы над собой), навалять бы ему, что есть силы. Но я остался сидеть, а Вадик отошёл. А после урока он догнал меня в коридоре и накидал подач. Я не отбивался. Только закрывал голову руками. Задор прошёл, страх взял вверх. Он не нанёс мне какого-либо серьёзного урона. Кроме, разумеется, психологического.
Вообще, у нас в школе дрались достаточно часто. Сказывались и контингент, и времена. И всё чаще и чаще возникали случаи, когда хулиган, получивший по заслугам от неверно выбранной жертвы, поджидал эту жертву после школы, но уже с группой поддержки.
Сейчас я понимаю, что против каждого крутого всегда найдётся кто-то более крутой. Во-первых, гоп-компании редко были многочисленны. Во-вторых, они только хотели казаться крутыми. И в глазах более слабых у них это получалось. Фактически же, это были обыкновенные чмошники, сбившиеся в стадо. Часто закомплексованные и самоутверждающиеся за счёт более слабых. С высоты своего нынешнего жизненного опыта я вижу два варианта выхода из такой ситуации в те времена.
Первый. Выехать на базаре. То есть, подтянуть крутых чуваков за понятия. Что толпой гасить одного – это удел шакалов. Что если кто-то хочет впрячься, пусть выходит один на один, если он, конечно, не ссыт. Или что тот, за кого впрягаются, начал первый, и огрёб честно. Если он приводит с собой бражку, выходит, что он сам лох.
Второй. После свершившегося выцеплять обидчиков по одному и бить. Сильно. Чтоб знали в следующий раз, что их поганые действия не останутся безнаказанными.
Однако всегда существует пресловутое «но». Хоть их было и не так много; хоть и методы противодействия всегда существовали, жертва – на то и жертва. Жертвой становится чаще всего тот, кто за себя постоять не может. Тут ответить обидчику, даже когда он один – это колоссальный стресс. А когда их толпа?
Забегая вперёд, расскажу историю. Уже в старшей школе случай был. Учился в нашем классе Дима. Сын интеллигентных родителей, замечательных людей-бессребреников. Был он безобиднее мухи. Тихий, в очках. Дёргали его редко, как-то он не особо попадал в поле зрения придурков. До одного случая.
Однажды к нему прицепился некто Лопух. Лопух – он Лопух и есть. Он как гиена из «Маугли». Та, которая «уйдём на север». Мелкий подстрекатель. Мелкий как в прямом, так и в переносном смысле. Хитростью и подхалимством дружил он с сильными класса.
Я не знаю, чего там произошло, но Димка Лопуха ударил. Не сильно. Лопух не стал отвечать. Наутро Димку ждали за школой, где он ходил с автобусной остановки. Ждали его не ребята из класса – бить такого ботана, как Димка, да ещё и толпой – это было ниже даже наших оболтусов. Димку ждали старшаки с района, с которыми Лопух, оказывается, корешился во внеурочное время. Это были достаточно отмороженные парни, на два-три года старше нас и участвующие в разборках куда серьёзнее школьных. Они встретили его фразой: «Снимай очки». И неплохо так наваляли.
Димон тогда ничего никому не рассказал, всё, что мы знаем об этом – со слов случайных очевидцев. Он просидел первый урок, тихо пуская слёзы и вытирая кровь с разбитого носа.
Сам Лопух не приставал больше к Димке. И не особо кичился своей местью. Думаю, его друзья объяснили ему, что у них нет времени на такие незначительные дела.
Этот случай ярко демонстрирует все моральные и жизненные принципы таких вот товарищей. А подобных этому прецедентов за десять лет школы случилось множество. И каждый из них становился новым барьером к активной самообороне для тех, кого выбирали в качестве жертвы…
При этом жаловаться родителям у нас считалось позором номер один. Все разы, когда меня начинали прессовать, я никогда не ябедничал. А если, срывался и рассказывал что-то маме (отцу говорить было бесполезно: сострадания от ней было не добиться, а искать защиты – не по-пацански), то потом слёзно умолял её не предпринимать никаких действий. Стукачей у нас сильно не жаловали. Да мне и самому было бы противно потом себя чувствовать таковым. Как же глупо это выглядит сейчас! Практически все, кто имел совесть доставать более слабых, спокойно прибегали к помощи более сильных, если ущемляли их самих.
Мой одноклассник по кличке Порядок (производная от фамилии) однажды что-то не поделил с младшими на два года упырятами. Они несколько дней ждали его после школы своей шайкой, а он совершенно спокойно сбегал от них. Буквально. Я наблюдал картину, как Порядок, здоровый лоб, тоже любитель присоединиться к толпе и поучаствовать в травле, убегал, сверкая пятками, от трёх более мелких отморозков. Я тогда отметил про себя, как быстро, оказывается, Порядок умеет бегать.
На третий день на территорию школы заехала тонированная Соната. Вообще-то, автомобилям въезд на территорию школы был закрыт. Видимо, не для всех. Мы видели эту машину, когда уходили домой. А Порядка больше никто не беспокоил. То, что это была машина его отца – знали все. Но никто почему-то его стукачом не называл. Но этот случай тоже произошёл потом, в старших классах.
Вернёмся в середину девяностых. В нашей школе произошли перемены. Все ученики шестых классов написали тесты по профориентированию и были распределены по классам с углублённым изучением отдельных предметов:
«А» - класс с углубленным изучением точных наук.
«Б» - естественнонаучный: биология, химия.
«В» - гуманитарный: русский, литература, обществознание.
«Г» - все прочие.
Все классы были сформированы по-новому. Согласно тесту, я должен был продолжать учёбу в естественнонаучном классе. Но я закатил дома истерику, что хочу учиться только в «А». Этот класс был почему-то наиболее престижным и для меня этот вопрос был принципиальным. Мама сходила в школу и через каких-то своих знакомых решила этот вопрос.
В то лето между шестым и седьмым классом я познакомился с Денисом. Мы вместе занимались в велошколе и вместе прогуливали тренировки. Первого сентября я с радостью узнал, что учиться мы будем вместе. Впрочем, радость была недолгой. С Денисом в новый класс пришёл и его лучший друг Вовчик. До сих пор случайное упоминание этого человека заставляет меня вздрагивать.
Ох, Вовчик, Вовчик. Знал бы ты, кореш мой драгоценный, сколько крови ты мне испортил! Сколько нервов истрепал!
Мои приключения начались с урока физкультуры. Мы играли в баскетбол и я неаккуратно в запале игры как-то задел Вовчика. В следующие пару секунд несколько его ударов чуть не сбили меня с ног. В тот момент у меня в руках был мяч и все напряжённо застыли, ожидая, что будет дальше. Мне потом говорили, что надо было кинуть этот мяч в него. И первая мысль моя была сделать именно так. Но адреналин сгорел быстро, я просто положил мяч на пол и, глотая обиду, сел на лавку. Нельзя было так делать, ох нельзя. Но тут мне могли помочь только бойцовский характер, либо бойцовский навыки, либо жизненный опыт. К сожалению, на тот момент у меня не было ни того, ни другого, ни третьего.
Одноклассники продолжили играть, а я сидел на лавке и смотрел под ноги. Выработанная чужими примерами боязнь, что, даже победив его сейчас, я огребу от его дружков потом (и это было небезосновательно), навсегда отбила у меня желание вступать с подобными ему в какие-либо конфликты. Во мне бушевала обида бессилия. И в первую очередь, обида на самого себя.
Помню, по окончанию игры, он подошёл ко мне, всё ещё сидящему на лавке, высокомерно погладил по голове и сказал что-то из серии «не плачь, мальчик».
А дальше было только хуже. В целом, он не концентрировался только на мне. Часто его жертвами становились и другие одноклассники. Травлей девочек он тоже не гнушался. Выступая перед более симпатичными, он спокойно втаптывал в грязь непопулярных одноклассниц. Для него было нормальным взять на перемене у кого-нибудь какую-либо вещь, испортить её или не отдавать до тех пор, пока не попросишь ну очень хорошо. Я с детства привязан к своим вещам, он это прекрасно понимал и пользовался этим, заставляя унижаться.
Как-то раз я нашёл в учебнике по алгебре фрагмент тетрадного листа, с написанным кем-то из предшественников матерным стишком, в котором автор производил с неким Вовкой действия гомосексуального характера.
Я показал бумажку другу, с которым сидел за одной партой. Кто-то из одноклассников увидел ее, и стишок пошёл по рукам. Дошёл он и до Вовчика.
На перемене Вовчик подошёл с разборками. Было видно, что бумажка старая, да и почерк был не мой. Но Вовчик решил выяснить всё до конца. На тот момент у нас в классе было минимум три его тёзки, но он принял этот стих именно на свой счёт. Как говорится, знает кошка, чьё мясо съела. В присутствии половины класса я вынужден был всеми правдами и неправдами оправдываться и доказывать, что это писал не я, увидел случайно, и вообще, ничего такого. Тогда всё обошлось, но это было реально страшно.
Каждый день, направляясь в школу, я в определённом смысле перешагивал через себя. Я в целом не любил нашу школу, там было много придурков. Вовчик же периодически делал мою жизнь просто невыносимой. Скрываясь от серых будней, я уходил в свой мир. Нет, я никогда не был аутистом, но начиная фантазировать, я даже сейчас, бывает, могу отключиться от реальности.
В этом мире я строил планы мести. Я жаждал этой мести, но мне, на счастье Вовчика, никогда в жизни не хватило бы пороха осуществить её. Я детально продумывал, как я буду мстить. Сначала я хотел просто проучить его, сильно избив или напугав. Прокрутив в голове эту схему, я понял, что этот вариант не даёт абсолютной гарантии успеха. Поэтому есть только один вариант – кончить его. И я начал детально, изо дня в день, шаг за шагом, выстраивать в голове весь процесс.
Я уже выследил все его пути движения. Я знаю, где он живёт, куда ходит на тренировки, с кем гуляет. Вот он идёт по тротуару. На улице тёмный зимний вечер. Народу нет. А если сегодня нам кто-то и помешает, мы повторим всё завтра, или послезавтра. Когда свидетелей не окажется. В вопросах мести спешка ни к чему. Там, где он обходит сбоку свой дом – самое безлюдное и тёмное место – я догоняю его и бью дубиной по голове. Хотя, дубина – не самое удачное оружие. Во-первых, её сложно спрятать. Во-вторых, где я найду нормальную дубину? На улице подходящую не сломать, а специально искать – только привлекать к себе лишнее внимание. А в-третьих, на улице зима, шапка с капюшоном могут смягчить удар, и цель не будет достигнута. Нет. Нужен кирпич. Половина кирпича. Главное – хорошо ударить первый раз, чтоб наверняка. И потом добить несколько раз, когда он окажется на земле. Главное – чтоб он не видел. Чтоб, если выживет, не смог опознать. А лучше, чтоб наверняка…
Каждый раз, когда в новостях рассказывают о школьных расстрелах, общество начинает хлопать крылами, обвиняя всё, что попадается на глаза, в причинах трагедии. Общество даже не подозревает, сколько было бы этих трагедий, если каждый подвергшийся травле, приводил бы свои страшные планы в действие. Я прокручивал в своём воображение эту ситуацию бессчётное количество раз, добавляя в неё всё новые и новые детали и подробности. И если я с самого начала знал, что дальше моих фантазий это никуда не выйдет, то у остальных так бывает, увы, не всегда.
Между тем, наступил Миллениум, а с ним под «Freestyler», «Вечеринку у Децла», «Мазафаку» и «Вечно молодого», пришли и новые перемены.
С нового учебного года наша школа становилась базовой. Это означало, что «а» класс три дня в неделю изучал точные науки не в стенах школы, а в аудиториях технического университета. Школ таких по городу было не много. И они давали своим ученикам дополнительную попытку поступить в ВУЗ по окончанию школы: выпускные экзамены приравнивались к вступительным, а в случае провала можно было поступать наравне с другими абитуриентами. Из-за этого базовые школы стали очень популярны. Для того чтоб попасть в «а» класс, мы сдавали в Политехе отдельные вступительные экзамены, по итогам которых были зачислены на ФДП – Факультет довузовской подготовки.
Наш класс снова был переформирован. И так как школа теперь была непростой, ученики, пополнившие ряды нашего класса, тоже были непростые. Половину новичков составляли умные и положительные ребята, учившиеся до этого в обычных школах. Вторая половина была представлена детьми непростых родителей.
В этот период, в самый разгар гормонального шторма на пике пубертата, замеры, у кого что длиннее вышли на новый уровень. А вместе с этим и новая ступень в травле.
Сперва все крутые начали утверждать свои позиции в новом коллективе. И тут уже вопрос поднимался не кто сильнее, а у кого круче знакомые. В разговорах стали фигурировать названия районов с наиболее известными в девяностые группировками. Например, Андрей Эл. знал Бутырских. А Антон Гэ. – и имел хорошие отношения с детдомовскими. Саня Эр. и Серёга Дэ. были друзьями и водили дружбу с Кирпичниками. И так далее.
Когда же все точки над “i” были расставлены, все «крутые» разбились по своим маленьким группам, между которыми установился паритет, вспомнили про тех, кому противопоставить их крутизне было нечего. Среди таких оказался, например, Серёга Сорокин, которого сразу окрестили просто Сорокой. Это был очень умный парень. Он ходил в школу в костюме и сильно шарил в математике. В наш класс он шёл намеренно, чтоб углубленно изучать точные предметы. Бедняга не знал, что к реально углубленному изучению чего-то там наш класс имел крайне посредственное отношение.
Кроме того, придя к нам из нормальной школы, он не знал, что такое травля, как с ней бороться и вообще, столкнулся с этим явлением впервые. Будучи воспитанным одной мамой в лучших классических традициях, он никак не мог взять в голову, что такого он сделал этим ребятам и за что они его постоянно шпыняют. Дошло до того, что Сорокин сидел на уроках лицом в проход, чтоб видеть, кто в очередной раз кинул в него бумажку.
Последней каплей стал Лопух, которому Сорокин по доброте дал списать домашку. Когда Сорокин попросил вернуть ему тетрадь, Лопух начал паясничать, приговаривая: «А ты забери». Мгновенно собралась толпа. После очередной попытки Сорокина забрать тетрадь, Лопух демонстративно, под дружный смех порвал тетрадь пополам. В тот момент у Сорокина, видимо, сорвало планку, он вцепился Лопуху в горло и они повалились на пол. Спасая Лопуха, пацаны из класса с трудом оторвали от него Сорокина.
На следующий день его мать забрала документы из школы, устроив в кабинете директора крупный скандал. Нас потом вызывали туда всем классом, включая даже отличников. Директор отчитывала нас, говорила какие-то высокопарные и ничего не значащие вещи…
Примерно в этот же период произошли случаи, которые я описывал выше.
Страдали от моих одноклассников и преподаватели. Особенно, универские, не привыкшие иметь дело с такими отморозками.
У нас был математик, который пользовался среди пацанов большим уважением за то, что умел разговаривать с ними на одной волне. Они вместе курили в универском туалете. Он был классным мужиком, но таким себе преподавателем.
Однажды наш математик заболел и ему на замену пришёл мужик, видом напоминающий Катамаранова, которого ондатра покусала. Он даже говорил похоже. С первых минут занятия на него хлынула волна насмешек по поводу его внешнего вида. Наше занятие длилось ровно двадцать минут, после чего он, поставив последнюю точку в каком-то примере на доске, надел свою куртку и вышел из аудитории. Больше мы его не видели.
Было нелегко и школьным педагогам. Им вообще, я так понимаю, приходится очень нелегко. Особенно, с классами средней школы. И особенно, с такими, как у нас.
Однажды наша химичка ушла в декрет и её место заняла совсем молоденькая и неопытная учительница. Она держалась молодцом. Она пыталась быть с нами на одной волне: как-никак, разница в возрасте не превышала шести-семи лет. Но однажды кто-то из наших увидел, как она плачет после нашего урока в лаборантской. Бедная девочка, показав свою слабость, она подписала себе приговор и была целенаправленно добита в течение двух последующих недель.
Учительница русского языка и литературы, напротив, была с большим опытом. Несколько тучная, давно находясь на пенсии, она тоже стала жертвой беспредела, учиняемого нашим классом. Являясь представителем учителей старой закалки, она пыталась воздействовать на разбушевавшихся лоботрясов классическими методами, что, понятно, не давало каких-либо результатов. Русичка добросовестно продержалась до выпуска нашей школы. На прощание она принципиально поставила всем парням без исключения тройки за выпускное сочинение. Этот экзамен тоже приравнивался к вступительному, но по нему нужно было получить всего лишь «зачёт», а это любая оценка выше неуда.
Отмечать последний звонок я не пошёл. Вместо этого мы с друзьями со двора забурились в компьютерный клуб, недавно открывшийся неподалёку, и проиграли там часа четыре в Контру.
Выпускной вечер для меня тоже был ограничен лишь официальной частью. Никаких «рассвет уже встречая взрослыми» мне не хотелось.
Конечно же, если описывать всё, что происходило в нашем классе более подробно, получится очень длинный текст. Да он и так получился не особо кратким. Но я описал лишь наиболее вопиющие и из ряда вон выходящие, на мой взгляд, вещи.
Самое страшное, что школа, хоть и была временами для меня филиалом ада на земле, происходящее в ней воспринималось мной, как нечто нормальное. Находясь внутри системы, тяжело дать ей объективную оценку. В том, что происходило со мной, я винил лишь себя за отсутствие злости и банальную трусость.
Лишь попав на первый курс универа, я понял, какие отношения могут быть между однокашниками. И я, открыв чистый лист своей жизни, начал заново учиться эти отношения выстраивать.
Какой можно сделать вывод из этого текста? Мой вывод такой: нужно воспитывать своих детей по классическим канонам, но при этом максимально чётко следить за их поведением, чтоб не пропустить нужный момент и, при необходимости, вмешаться. Не существует никаких понятий и принципов, кроме одного: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека.
Школа дала мне очень серьёзную закалку. Дала возможность научиться противостоять попыткам как-то ущемить меня (правда, несколько поздновато) и постороннему человеку меня обидеть крайне тяжело. И хотя, возможно, сегодняшними моим достижениями я обязан и школе тоже, я не пожелаю никому пройти через это.