Глава 5.
– Всего-то и дел – перевести одну и ту же сумму в разные направления, – сказал Вольский, устраиваясь в кресле напротив Бахметова. – Схема стара, но работает. А где-то я и сам сморозил дурака. Хм! Дорогой мой Серёжа, знаком ли тебе механизм «растягивания резины»? Впрочем, зачем всё это тебе? Достаточно знать одно! – поднял вверх указательный палец Владимир Павлович и приблизил своё лицо к лицу Бахметова. – Законы развития и упадка одинаковы всегда, везде и во всём. Упусти контроль за ситуацией, и её уже оседлал кто-то другой, – засмеялся Владимир Павлович, и стало заметно, что коньяк быстро качнул его сознание. – Интересно, зачем несчастной девочке были нужны эти документы, в которых она сама вряд ли что и поняла? Наверное, хотела пошантажировать Евгения Александровича, – сказал он как будто самому себе. – Но ведь это глупо, – тут же ответил он самому себе, – шантажировать тем, в чём мало что понимаешь. Да и опасно. Серёжка, мой Серёжка, а ты помнишь, как ты маленьким приходил к нам в гости на Крюков, и как сопел, заталкивая Машу на полку кухонного шкафа? Хорошее было время, – грустно усмехнулся Владимир Павлович, и Бахметов отчего-то вспомнил недавний разговор с отцом. – Ты знаешь… я засыпал недавно ночью, дня три-четыре назад, даже не засыпал, а сваливался в дрёму и вижу – Ленинград в тёплый солнечный день; аллею, по которой я полжизни ходил на трамвайную остановку, запах липы и сирени на Крюковом; и небо – голубое-голубое, с самыми редкими облачками. И идущие по своим делам улыбающиеся люди. Но больше всего меня смутил запах сирени и липы, – вдруг взял за руку Бахметова Вольский и на глазах его блеснули слезинки. – Сам не знаю почему. Как хорошо и сладко было мне в том сне, Серёжка! И в какую-то секунду дрёмы внезапно завертелся неумолимый маховик прокручивания ленты жизни последних лет; и я вдруг заплакал, прямо там, во сне заплакал, поняв, что нет уже в живых многих людей, которые шли когда-то со мной по этой тёплой аллее – кто-то из них умер в наше страшное петербургское время, а кто-то так и остался в тех самых уютных летних днях. И что кому лучше – одному Богу известно. Прости, – Вольский встал с кресла, подошёл к столику и опять налил себе в стакан коньяк. – Серёжка, Серёжка! Всё всегда зависит от комбинации обстоятельств. А исходные условия могут быть те же самые. Дело ведь не в Женьке Раевском – всё сложнее, и – даже смешно – банальнее. Ну, слушай историю. Перешёл я здесь когда-то дорогу двоим-троим… Разорил их по совести, по своей совести. Да и сейчас не жалею! Впрочем, договоримся без подробностей. Эти двое-трое теперь в Москве – ты знаешь, сколько наших там болтаются у трона, – и сколачивают промышленные группы. Работа такая модная, понимаешь меня? И я, вроде тот же, и они всё те же мерзавцы – а обстоятельства поменялись. Моих связей противостоять им уже не хватает – слишком резко вырвались они в князи. «Судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке» – так у поэта? А Женька вроде как орудие мести в их руках. Плохо они его, однако, знают – но это уже их будущие проблемы. Вообще, Серёжка, сейчас всё замешано на спекулятивных схемах – забудь о нравственности! – кто в них комфортно живёт, тот тебе и мажоритарный акционер, и политик, и сам Господь Бог. Не сразу я это понял (вот тебе и век учись!), за что и расплачиваюсь.
– Зачем вы отдаёте Машу Раевскому? – в страдании глядя на Владимира Павловича, вдруг неожиданно для себя спросил Бахметов.
Вольский отставил стакан на полку бара и, повернувшись, пристально посмотрел в глаза Бахметову.
– А это уже, милый, законы бизнеса, да и опять-таки жизни вообще,– голос Владимира Павловича снова отвердел. – Деньги женятся на деньгах, и лирике здесь места нет. Слишком много, Серёжка, напортачил я в последние годы. Слишком… Но ведь это было интересно, был драйв! Сейчас, видно, пришло время разглаживать противоречия; и делать это, увы, за счёт близких… С такими деньгами, какие есть у меня, моя дочь, пойми, не может считать себя независимым человеком. Этот грех на мне! Умри я сейчас, и что начнётся вокруг твоей сестры? Кто её защитит? Тот продавец ниток?
– А если взять и отказаться от всех этих денег?
– Предложение интересное, – опешивший было Вольский, вдруг так захохотал, что на глазах у него опять выступили слёзы. – Как там у христиан? «Имущество продай, а деньги раздай нищим»? Всякого от тебя ожидал, но такого… Рассмешил, нечего сказать, – вытер салфеткой слёзы Вольский. – Здесь, друг ты мой, схлёстываются законы экономической и религиозной жизни, и вместе им не быть, – но эти противоречия мы рассмотрим в следующий раз, хорошо? Что касается брака, то тут я всё просчитал, поверь на слово, – при любом раскладе Маша остаётся с деньгами и под защитой – моей или мужа. Мужу будет выгодно её защищать, понимаешь? Спасибо тебе за документы – кое-что теперь я для себя прояснил и, поверь, твою услугу для меня никогда не забуду. А я присмотрел вам славный домик в Лисьем – в трёх минутах ходьбы от меня и даже со скидкой от хозяев персонально для Елены Павловны, – засмеялся Вольский. – Будем ходить друг к другу в гости пить чай с вареньем из ревня.
В углу комнаты зазвонил телефон. Чувствуя, что продолжение разговора могло стать тягостным и для него, и для дяди, Бахметов махнул рукой Владимиру Павловичу и пошёл к двери. Вольский нажал на какую-то кнопку, и за порогом съехавшей в сторону двери возник силуэт тугих бёдер красавицы-референтки.
Продолжение - здесь.