Итак, я уже рассказала про наши старания/страдания днем. Если коротко, то пятнадцать минут горьких слез, и Лева сумел заснуть самостоятельно на дневной сон. Тем же вечером я набросилась на мужа с новой информацией. Мне хотелось обсудить, готовы ли мы выдержать ночной плач ребенка, и заручиться его поддержкой. Но, видимо, мужу было немного не до того. "Лишь бы голову себе об кровать не разбил" - сказал он. "Ну мы точно готовы?" - спросила я. Получив утвердительный ответ, я вздохнула и пошла мыть посуду.
Вечером мы сделали все как обычно: муж искупал Леву, я переодела его в пижаму, спела песенку, предложила почитать немного детскую книжку и предупредила, что ему нужно хорошо покушать, потому что ночью перекусов не предвидится. Кстати, в течение дня у него было аж четыре приема пищи (плюс грудное молоко по требованию). Так что изнывать он голода он не был должен.
Я хотела подольше подержать его на руках, пообнимать, дать ему понять, что он очень любим и ценен. Выражение "скрепя сердце" - оно вот про эти минуты. Но Лева, казалось, ничего не подозревал. Скорее наоборот: вертелся, пинался и щепался. В конце концов я положила его в кроватку и наказала засыпать. Вечером он почти всегда спокойно засыпает сам, если не заснул во время кормления.
Мы с мужем еще немного посидели на кухне, он отправился гулять собаку, а я тоже пошла спать. Как они вернулись я уже, кажется, не слышала.
Лева проснулся в 0:45. Учитывая, что он улегся в районе девяти вечера, это было откровенно рано. Сначала он просто вертелся и немного хныкал. Обычно на этом этапе я уже беру его на руки и кормлю, после чего он мирно засыпает снова. Но не в этот раз. В этот раз нужно было просто терпеть и ждать.
Лева начал плакать громче и отчаяннее. Я лежала в полуметре от него уже без сна. Муж тоже проснулся. "Ну все, я иду его укачивать" - сказал он минуты через две. "Подожди, он должен справиться сам" - ответила я. Меня немного трясло, Лева плакал все горше. Да, в плаче были небольшие перерывы, но потом он начинал рыдать с новой силой.
Он ползал по кроватке, вертелся, и в какой-то момент сел. "Ну все, он уже сидит!" - шипел муж, - "Сколько еще?". "Подожди" - успокаивала я то ли его, то ли себя. "Сколько еще минут нужно ждать?" - заводился Вова.
В какой-то момент я не выдержала и подошла к Леве. Но только чтобы уложить его в кровать и накрыть одеялом. Он, казалось, успокоился, но лишь до того момента, как я отошла вновь. Стало только хуже. Из потерянного плач превратился в разочарованный. Муж не унимался и требовал сказать, как долго я собираюсь издеваться над ребенком.
Это становилось просто невыносимо. Я встала и ушла в другую комнату. По крайней мере это позволит не переругиваться шепотом при Леве. Я хотела справляться с чем-то одним. Пусть это будет только плач, я не готова сейчас еще и ругаться с Вовой. Но он пришел следом, так что препираться все-таки пришлось. Хотя бы Лева этого не слышит, успокаивала себя я.
Я думала о том, что это жестоко. О том, что мой малыш сейчас, возможно, чувствует, что я отвернулась от него. Думала о детях-отказниках, о которых говорят, что они не плачут, потому что никто не придет. И еще немного о соседях, которые сейчас, наверное, вызывают соцслужбу, потому что решили, что я бросила ребенка одного.
Но еще я думала о том эксперименте, где тонущую крысу доставали из воды на той минуте, когда она уже готова была пойти ко дну. И это так наполняло ее надеждой, что она готова была держаться на воде несколько суток (вместо обычных нескольких часов), ожидая, пока ее снова спасут. Я не хотела, чтобы в следующий раз Лева плакал несколько часов кряду, ожидая, что я все-таки приду и помогу ему заснуть.
"Мы не можем сейчас отступить" - говорила я мужу, - "иначе он будет думать что нужно просто дольше и громче плакать, и мы придем". Тем временем, Лева потихоньку успокаивался. Промежутки между приступами плача становились все дольше. И вот он уже начал сосать палец и лишь изредка всхлипывать. Еще немного, и он, наконец, заснул.
Все вместе это заняло, пожалуй час. Минут двадцать или чуть больше горького плача, а остальное - уже скорее попытки самоуспокоения и самостоятельного засыпания. Мы еще немного подождали и тоже пошли спать.
В следующий раз Лева проснулся уже около половины шестого утра. Я решила все-таки покормить его. С одной стороны, уже было почти утро, и он смог продержаться всю ночь. С другой - мою грудь просто распирало от молока. Так что я взяла его на руки (не то, чтобы он сильно требовал этого), покормила, и он снова уснул, чтобы проснуться потом уже в половине восьмого. Ну а я провела без сна еще полчаса, сцеживая вторую грудь, потому что ощущения подсказывали, что лучше не дожидаться лактостаза.
Наутро меня ждали удивленный муж ("так что, он, получается, всю ночь не ел?") и чувство вины размером с дом. И Лева, который, кажется, совсем не был на меня обижен. И вообще, был бодр и доволен жизнью. И даже съел на завтрак овсянку с бананом.
Остается еще вопрос, чего нам ждать следующей ночью. И мое чувство вины, которое упрямо не хочет понимать, зачем я вообще это затеяла. Но я стараюсь не обращать на него внимания и больше времени уделять обнимашкам и совместным играм с Левой.
