История старого московского дома от времен нежных кружев до бомжей
Отвратительное состояние оцепенения и ощущение, будто он находится в вязкой утомительной полудреме, не покидало его так давно, что он уже сбился со счета. Поначалу, когда одна за другой стали замолкать комнаты, потом квартиры, потом этажи он надеялся, что в его жизни начинается какой-то новый этап. С ним уже случалось такое.
1886 год...
Ах какой он имел щегольский вид, как сверкал высокими окнами. Улыбаясь, он радостно подставлял завитые узоры перил и бросался широкими ступенями к начищенным до блеска туфлям и нежной выделки кожаным сапожкам. Он сразу и безоговорочно полюбил своих первых людей. Они были веселыми и искристыми. Они расточали приятный аромат лавадны, лимонника и вербены. Их платья из дорогого сукна и кружева и его высокие лепные потолки, нежные узоры стен, дорогие тканевые обои будто продолжали друг друга. Их речь была мелодична и спокойна. Первые люди принесли ему волнительные звуки клавикордов, лепет румяных пухлых малышей, ванильные и уютные запахи сдобы и мяты. Вечерами он любил слушать их разговоры и согревался светом газовых рожков, когда октябрь швырялся в него колкими иглами дождя.
1918...
Когда же это началось?...Да, было холодно и свинцово-серо снаружи и внутри разом пропали спокойствие и такой привычный уют. По ступеням сновали люди, таскали громоздкие короба, не церемонясь грохал раззявленными ртами квартир бешеный сквозняк. Он вглядывался в лица своих людей и не понимал сжатых губ, сосредоточенных, но вместе с тем растерянных взглядов. Сначала его развлекала эта необычная суета, мысленно он носился среди хаоса и будто тоже собирался куда-то со своими людьми. А потом стали стихать комната за комнатой… вместо знакомых шагов по ступеням затопали грубые грязные сапоги. Изумленно и брезгливо он смотрел на плевки, пепел, грязь и мусор покрывший вмиг его чистые, широкие ступени. В его жизнь вошли другие люди. Они часто, громко и нецензурно бранились, их было очень много. О, как он мечтал о тишине в то время. Белые потолки закоптились, витые балясины зияли дырами как рот беззубого старика. Новые запахи крепкого табака, пота и водки раздражали, но потихоньку он стал привыкать и к ним. Он даже отыскивал в общем гомоне знакомый лепет малышей и иногда улавливал аромат ванильной сдобы. Новые люди ему не нравились, но он не мог выбирать, он принимал их как данность. Новые люди обживались, обставлялись и менялись, так же как менялась жизнь вокруг него.
1953...
На смену конным коляскам и зимним саням пришли автомобили. Вокруг стали появляться соседи совсем на него не похожие. Внутри, его люди учились не плевать на ступени и не справлять нужду по углам, мало-помалу к нему стали возвращаться привычные и уютные ароматы, теплый свет ламп и шуршание книжных страниц. К фасаду прикрутили вывески и на первом этаже какие-то другие люди шуршали бумагой, заворачивая в неё колбасу и сыр, гремели бидонами с молоком и сметаной. Несмотря на конфузивший его потрепанный внешний вид, он не жаловался на здоровье. Он был крепким и все еще хранил следы своей былой красоты.
1991...
Это началось не так внезапно, как в первый раз. Тихо и незаметно стали исчезать его новые люди, сначала замолкали комнаты, потом квартиры…несколько раз приходили какие-то важные, одетые в тесные костюмы. Одни безразлично разглядывали его со всех сторон, вторые услужливо протягивали на подпись бумажки с большим количеством нулей…а потом вообще все стихло. Парадные заколотили длинными ржавыми гвоздями прямо по живым деревянным наличникам. Стало невыносимо пусто и тихо.
2017...
В одну из ночей гвозди выдернули какие-то бородатые, дурно пахнущие и чумазые люди. Их было не много, они тащили с собой грязные сумки, изредка переговариваясь хриплыми голосами. Истосковавшись по людям, он обрадовался, распахнул высокие двери квартир, приветливо заскрипел половицами. Они не зажигали света, много пили и снова справляли нужду по углам…как когда-то в юности он был продолжением своих первых людей, теперь он стал продолжением этих своих последних новых людей. Выбитые окна заставили фанерой, лестницы изгадили и разбили. Некогда крепкий и рослый, с благородной и строгой красотой он истерся и потух. Он уже ни к чему не прислушивался, ему было не интересно о чем они говорят, куда они уходят и вернутся ли. Так бывает сидит в зыбком забытьи старик и смотрит невидящим, словно направленным внутрь взглядом. Он, как и старик, понимает, что сделался не нужен, что занимает чье-то место и виновато жмется на углу. Он крепкий, не чета нынешней молодежи, он мог бы снова быть любимым домом, таким же как был раньше. Он помнит так много смешных и грустных, таких разных историй, он видел так много жизней и впитал в себя столько эмоций, что может шептать их снам своих новых людей, согревать воспоминаниями о теплом золотистом свете газовых рожков и шелесте дорого шелка… Но он один, смотрит внутрь себя заколоченными фанерой окнами изредка рассеянно улыбаясь глупой маленькой берёзке, которая взяла и поселилась насовсем на его балконе…