Если мы встречаем на улице «особенных» людей, то часто отводим глаза. В обществе принято их не замечать, считается, что они должны получать пенсии, сидеть дома или содержаться в специальных учреждениях. Многие из них думают так же и привыкли находиться на иждивении. Но немало и тех, кто хочет чувствовать себя нужным и важным. Эту возможность они получают в «Артели блаженных».
Текст и фото: Марина Круглякова
– Решил поиграться? Будешь работать стоя.
Миша в ответ громко рычит.
– Ты меня испугал. Бери ложку и протирай ее маслом, – тихо, но твердо говорит Андрей.
Миша тяжело вздыхает, недовольно мычит, но берет пропитанную маслом тряпку и протирает деревянную ложку.
– Сережа, а ты что сидишь, дружок? Бери лопатку и вытирай ее насухо. Правильно, молодец! Бери следующую, Сережа... Не играйся, возьми тряпку нормально... Умница, очень хорошо!
Андрей Тевкин – создатель и руководитель «Артели блаженных», где работают люди с ограниченными возможностями, в основном с ментальными нарушениями и психическими заболеваниями: ДЦП, аутизмом, разными степенями умственной отсталости и т.д. Они изготавливают сувениры, посуду, мебель, светильники, игрушки и множество других изделий из дерева и продают их на ярмарках и фестивалях. Цель мастерской – дать профессию и возможность трудоустроиться «особенным» людям. Поэтому условия работы здесь максимально приближены к тем, что приняты в обычных компаниях и на производстве, а в чем-то даже жестче. У каждого работника есть строго определенные дни и время, когда он должен выйти на работу. В «Артели» введена система штрафов. За мат, драку и прочее асоциальное поведение артельщики расплачиваются рублем. Так постепенно они получают навыки общения и субординации в трудовом коллективе, становятся коммуникабельными. Например, если кто-то не может прийти по состоянию здоровья или задерживается, он должен позвонить и сказать об этом. Придя, извиниться за опоздание.
– Многие считают – это жестоко: он же аутист, ему трудно подойти и поздороваться или извиниться, – говорит Тевкин. – Но дальше будет труднее, а у нас он может освоить эти навыки. Большинство наших ребят могут встроиться почти в любое производство. Это самые надежные работники, они способны безупречно выполнять инструкции и успешно трудиться, если им терпеливо объяснить правила и, главное, не менять их по ходу «игры». Есть огромное количество занятий, с которыми они могут справиться лучше, чем здоровые работники. Например, аутисты идеально выполняют монотонные, механические операции.
Работа в мастерской сдельная, сотрудники получают такую же зарплату, как и люди их квалификации на открытом рынке труда. Возможность работать для них не только заработок, но и один из немногих способов сохранить человеческое достоинство.
В «Артели» 25 работников и 15 учеников, которые приходят на реабилитацию. Большинство росли в семьях, но есть и выпускники коррекционных интернатов для детей, оставшихся без родителей.
Мишу с Сережей привозят из Свято-Софийского социального приюта. На вид им по 8–10 лет, но на самом деле Сереже – 18, а Мише – 19. Большую часть из них они провели в государственном детском доме-интернате. Их личное пространство ограничивалось кроватками, спинки которых поднимались по мере того, как дети вырастали. Они не умели ни говорить, ни самостоятельно есть. Оба до сих пор ходят в памперсах. Четыре года назад их перевели в Свято-Софийский социальный дом, они научились самостоятельно есть, одеваться и общаться на языке жестов.
– Вначале они просто стояли у станка, сохраняя правильную позу: рука на пиле, упор на переднюю ногу и, чтобы себя как-то развлечь, испражнялись в штаны. Это был такой вид сенсорной стимуляции, они в своих кроватках не знали других, – рассказывает Тевкин. – В знак протеста ложились на пол. И так месяц, два, на третий сделали первое движение пилой. Нам некуда спешить. Остается терпеливо ждать, пока они не поймут, что им все равно придется выполнить то, о чем их просят.
Сережа сопит, кряхтит и усердно, высунув язык, трет доски, снимая сухой тряпкой остатки масла. Иногда начинает глазеть по сторонам или сидит, уставившись в одну точку. После замечания Андрея вновь продолжает работу. Миша криком пытается настоять на своем – ничего не делать. Наконец берет ложку и начинает протирать ее маслом, но на середине процесса с рычанием отшвыривает от себя. Я хочу ее поднять.
– Не надо, – останавливает Андрей. – Пусть поднимает сам.
– Он же не хочет, – вступаюсь я.
– Конечно, не хочет! А я вспоминаю другие случаи. Когда приходит мама и говорит, что сын пытался ее изнасиловать. Он же хочет! У нас есть некоторое количество времени, пока ребенок не вырос и есть возможность со всем этим справиться. А через несколько лет уже не сможем. И что дальше будем делать? Играть в хочет и не хочет? В «Артели» был случай, когда мы отказали родителям в помощи. Тридцатилетнего бугая невозможно было принудить вести себя сносно, он начинал драться. А применить в ответ силу я не имею права. Сынок уже побивал свою мать, и она выполняла все его желания. А куда он зайдет в них, мы не знаем, и в какой-то момент ее гибкость закончится и она сдаст его в ПНИ. Там, если пациент хоть раз ударит санитара, он будет до самой смерти жить привязанным к койке, под аминазином. Не строить же для него вольер. Если это знать, перестаешь видеть что-либо предосудительное в том, чтобы кого-то поднять за шкирку и заставить работать пилой. Быстрее, друзья мои, – подгоняет Андрей. – Скоро принесут бананы, и сейчас решается, будете вы их есть или нет.
– Неужели еда является реальным стимулом для них?
– Они же пришли к нам в состоянии младенца. Как человека на таком уровне мотивировать? Вкусная еда, доброе слово, дружеское прикосновение... С моей точки зрения, человек должен сохранять богоподобие.
Андрей режет бананы на куски и раскладывает их на две тарелки. Миша запихивает кусок в рот, тут же туда отправляет второй, третий...
– Миша, по одному кусочку, не торопись, сначала прожуй.
Миша, сопя, жует, поглядывая на Андрея, и, когда тот отворачивается, быстро отправляет в рот все содержимое тарелки. Сережа уже все съел и нетерпеливо ерзает на стуле в ожидании, пока ему дадут еще порцию...
Занятие закончилось, за мальчиками приехали из приюта.
– Удивительно, как самые жуткие прогнозы и диагнозы удается опровергнуть простыми вещами, – говорит Андрей, глядя, как Миша и Сережа надевают куртки. – Просто даешь человеку работу, и, когда у него появляется возможность проявить себя, он поднимается над своим диагнозом и растет как личность и профессионал. Даже если он выполняет совсем простую операцию и делает это хорошо, сколько в нем появляется человеческого – передать трудно! Поэтому когда я читаю или слышу об отсутствии «реабилитационного потенциала», меня бросает в дрожь, потому что понимаю, до какой степени дилетанты у нас занимаются законодательством в области, которая узкопрофессиональна. И до какой степени они не хотят видеть и слышать людей, для которых пишут эти законы. Ресурс страны велик, и я верю, что мы справимся, только – какой ценой? За какое время и сколько мы потеряем людей?
Недавно Минздрав предложил принять новый порядок реабилитации детей и взрослых. Лица, которые, по мнению врача или врачебной комиссии, не смогут восстановиться, то есть не имеют «реабилитационного потенциала», могут рассчитывать только на улучшение условий или паллиативный уход. Посмотрев несколько лет назад на Мишу с Сережей, мало кто мог сказать, что у них есть «реабилитационный потенциал». И по новым правилам они бы до конца жизни остались в своих кроватках…
Андрей Тевкин основал «Артель блаженных» двенадцать лет назад.
– Никогда не думал, что буду работать руками, – делится он. – Если бы не Варя, этого не было бы.
Варе, второй из пяти детей Тевкиных, 20 лет. Она с младенчества страдает ДЦП.
Андрей окончил Кишиневский университет по специальности «режиссер массовых представлений». Начались приднестровские события. Семья переехала в Липецк, потом в Москву, где было больше возможностей для лечения дочери. Андрей занялся рекламой. Его карьера пошла вверх: копирайтер, руководитель креативного отдела, аудитор рекламных маркетинговых стратегий. Высокая зарплата и наличие свободного времени давали возможность заниматься Варей, возить ее на занятия в Центр лечебной педагогики (ЦЛП).
– В ЦЛП была столярная мастерская, – рассказывает Андрей. – И мне директор центра предложила: «Ну что сидишь, отец, бери и занимайся!» Так я стал волонтером – начал работать с детьми. Это длилось долго, потом ребята, которые приходили в мастерскую, выросли и пошли в колледж. Но вскоре большинство из них оттуда выгнали, потому что прекратилось финансирование, и они вернулись обратно. Огромные лбы не всегда вели себя идеально и пугали маленьких детей. Нам пришлось уехать из ЦЛП и арендовать помещение. Я ушел с работы, получил за пять месяцев зарплату, и на мой «золотой парашют» мы открыли трудовую артель. Тогда мало кто верил в эту затею. «Большинство из этих людей не могут даже обслужить себя, где уж им участвовать в сложном производстве!» – говорили мне. Но если сначала их вклад в производство не превышал 5 процентов, то сейчас более 90 процентов это их труд. Постепенно в каждом из них мы стали видеть не инвалида, а работника.
НЕМНОГО ИСТОРИИ
Трудовые артели инвалидов появились в России до революции. В 1921 году возникло ВИКО – Всероссийское производственно-потребительское объединение инвалидов.
Еще шла Гражданская война, но многие красноармейцы, получившие увечья, вернулись домой. Все хотели жить и работать, создавать семьи, растить детей. Они стали образовывать инвалидные артели и цеха, в которых работали надомники. Все предприятия существовали на полном хозрасчете. На заработанные средства инвалиды не только кормили семьи, но и развивали производства, строили жилые дома и детские сады, профтехшколы и спортивные сооружения, дома отдыха и санатории, обеспечивали своих работников пособиями и пенсиями.
После Великой Отечественной войны число трудоспособных людей с увечьями возросло. Постановлением 1948 года государство обязало Всекоопинсоюз (так теперь называлось ВИКО) работать под непосредственным руководством Совета Министров РСФСР. Размер пенсии стал зависеть от группы инвалидности. Появились ограничения при приеме на работу. Чтобы устроиться, требовалось получить «трудовую рекомендацию», что зачастую было непросто. Фактически слова «инвалид» и «нетрудоспособен» стали синонимами.
Через пять лет Всекоопинсоюз объединили с Промкооперацией, после чего количество артелей стало уменьшаться. Тем не менее к концу 1950-х годов в России существовали 4252 инвалидные артели, где работало более 200 тысяч человек. Вскоре инвалидную кооперацию (как, впрочем, и другую) объявили нежелательным явлением. В 1956 году приняли постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, по которому все объекты и финансовые структуры советской промысловой кооперации должны были быть включены в государственную собственность.
Государственная идеология формировала в общественном сознании мнение, что никаких проблем у инвалидов в Советском Союзе нет. На деле они помещались в специальные интернаты или были вынуждены сидеть в своих квартирах, потому что не могли выйти из дома. Городская инфраструктура была не приспособлена для самостоятельного передвижения на инвалидной коляске. Не хватало протезов и колясок, которые бы позволили им работать и вести полноценную жизнь.
В 1956 году на Старой площади в Москве перед зданием ЦК КПСС прошла демонстрация инвалидов-колясочников. Ее организовал 24-летний Юрий Киселев. В детстве он попал под поезд и лишился обеих ног. Он и его товарищи считали, что инвалид должен иметь те же права и пользоваться теми же благами, что и любой гражданин. Они требовали работы и доступной окружающей среды. Власти разогнали участников этой акции.
К 1960 году инвалидные артели были окончательно ликвидированы. Их собственность передали различным министерствам и ведомствам. Более 100 профтехшкол, 18 санаториев, 41 дом отдыха, заводы, комбинаты, фабрики бытового обслуживания и другое имущество. Это привело к безработице и значительному ухудшению материального положения инвалидов. Получить образование и работу удавалось немногим, большинство с этим смирялось, но были и те, кто боролся за свои права.
В Воронеже Виктор Гуськов создал в интернате электротехническую мастерскую. Через несколько лет ее закрыли, а ее организатора перевели в более удаленный дом-интернат.
Юрий Киселев с Валерием Фефеловым и другими единомышленниками создали Инициативную группу по защите прав инвалидов в СССР.
Многие из энтузиастов и борцов за права инвалидов, например тот же Юрий Киселев, подвергались преследованиям КГБ. До создания Всероссийского общества инвалидов (ВОИ) оставалось десять лет...
Сейчас появилось множество технических нововведений, более комфортной и приспособленной становится городская среда, люди с ограниченными возможностями активнее стремятся к самореализации и защите своих интересов. Тем не менее выплата им пенсий считается более эффективной стратегией, чем их специализированное обучение и обеспечение работой. Причем это позиция не только властей. Большинство людей с ограниченными возможностями, говоря о социальной защищенности, отдают приоритет повышению пенсий. Во многих регионах, например в Москве, у инвалидов есть дополнительные льготы и другие меры поддержки. Они их сразу теряют, как только начинают работать, что тоже является препятствием для трудоустройства. Инвалиды часто даже не пытаются отстаивать свои права, не понимая, что доступная среда, работа, нормальная инвалидная коляска, социальные услуги во сто крат повысят качество их жизни. Они просто никогда не видели и не могут себе представить, как может жить человек с инвалидностью.
– Мой сын однажды спросил: «Почему только Варя ездит по Москве на инвалидной коляске, она что – одна такая в городе?» – говорит Андрей.
МЕЧТА О СПИЧКАХ
– Утром мы пришли на работу, а нас не пустили на проходной, – вспоминает Андрей Тевкин.
«Артель» арендовала помещение на 2-м Механическом заводе. «Ваши дебилы сожгли завод!» – заявил Андрею директор предприятия и выставил счет на полтора миллиона рублей. В качестве доказательства показал видеозапись, на которой один из ребят выносит мусор. Оказывается, через пятнадцать минут после этого загорелся мусорный контейнер.
– Я спрашиваю: разве у него дымились ведра или он бомбу нес? – возмущается Андрей. – А они мне: мол, никто больше не выносил мусор. На основании того, что мы выкинули эти два ведра, они сделали вывод, что мы подожгли завод!
Такие случаи, когда окружающие не хотят признавать за людьми с ограниченными возможностями равные права, возникают нередко. Порой к ним относятся настороженно и даже враждебно, особенно к людям с ментальными и психическими отклонениями, боятся их, отказывают в уважении и в праве быть обычным человеком. Вмешательство адвокатов разрешило ситуацию, но оставаться на заводе никто не захотел, и «Артель» переехала на новое место. Хотя для многих ребят это было крайне тяжело. На то, чтобы научить их самостоятельно добираться до работы, потребовались месяцы, приходилось начинать все сначала.
«Артель» не имеет никаких льгот, исправно платит налоги и за аренду помещения. Она полностью зависит от своих работников – инвалидов первой и второй группы. Причем цены на ее продукцию ниже рыночных. Секрет – в динамичности, рациональном использовании ресурсов и высокой производительности труда. Производство тут безотходное. Каждая досочка идет в ход: на фонарики, игрушки и прочие мелочи.
– Наша мечта – делать спички, изготавливать много одного и того же, потому что тогда наши работники делают это великолепно. Сложно каждый раз переучивать людей с инвалидностью и тяжелыми интеллектуальными проблемами на новые операции, – говорит Андрей.
Сейчас мастерская занимает две комнаты в подвале на Ленинском проспекте. В одной из них – столярный цех, где стоят станки. На них работают несколько человек, остальные сидят вокруг стола и шлифуют деревянные изделия.
Сначала Андрей сам следил за работой сотрудников, но с увеличением объемов производства часть своих полномочий он переложил на плечи бригадиров – наиболее опытных работников. Оказалось, ребятам с их диагнозами гораздо проще понять, почему что-либо не получается у их товарищей. Они более доходчиво могут им объяснить, как выполнять ту или иную операцию, и терпеливо много раз это повторить.
Саша очень старательный и ответственный, ему 30 лет, и он трудится в «Артели» уже двенадцать лет. Саша – один из бригадиров, за что получает дополнительную надбавку к зарплате.
– Бывает сложно, – делится он. – С некоторыми я замучился, из себя выходят, злятся, а я за ними смотрю, учу их, помогаю справляться с работой. Есть такие, что бегают туда-сюда, пытаются все потрогать.
Саша работает и внимательно следит за Андрюшей, молодым человеком крупного телосложения. Тот, глядя перед собой, шлифует небольшую доску, периодически пытаясь вскочить, но Саша удерживает его за плечо.
Саша окончил коррекционную школу, потом – колледж по специальности «столяр».
– В «Артели» я сначала научился шлифовать, потом работать на сверлильном станке. Мне все равно, что делать, главное, деньги заработать. Я пытался устроиться на другую работу, инвалидов не берут...
Многие из ребят, как и Саша, окончили учебные заведения, получили различные профессии, но устроиться по ним так и не смогли.
Ваня учился в колледже на столярном отделении, четыре года назад он пришел в «Артель».
– Я люблю шлифовать, хотя мне все равно, что делать, лишь бы заработать деньги честным трудом, – говорит он.
Ваня учится играть на гитаре, на тренировочной квартире он научился включать электрическую плиту, готовить овсяную кашу и суп с фрикадельками.
– С чем суп? Это с такими пушистиками? – переспрашивает его Никита. Он в колледже получил специальность садовода. – Мне нравится играть в футб...
– А я люблю путешествовать, – перебивает его Михаил. Ему 25 лет, в «Артели» он работает два года. – Моя цель – попасть в рай. Для этого надо делать полезное для мира, помогать. Это тяжело, но возможно. Например, я начал общаться. Раньше мне сложно было это делать, но я стал побеждать себя, чтобы радовать людей и приносить пользу миру.
Кто-то дотрагивается до моей руки. Наташа – девушка с ласковой, светлой улыбкой – в мастерской занимается уже год. Ей 29 лет, в роддоме ее заразили стафилококком, и от лечения антибиотиками у нее почти полностью пропал слух. Она пытается что-то сказать, но я не понимаю, и тогда Наташа тянет меня за собой, в соседнюю комнату. Там по центру стоит длинный стол, еще один расположен около стены. За ними несколько человек склонились над работой. Заготовки, сделанные в столярном цеху, передают сюда, где их пропитывают льняным маслом, покрывают лаком, раскрашивают, приводят в товарный вид.
Наташа показывает на стопку тарелочек и на листок бумаги с цифрой 13. Считаю тарелочки. Все верно, 13 штук. Наташа пишет: «74» и указывает на горку ложек на столе.
– Наташа прекрасно умеет считать, – говорит Андрей. – Наташа, не притворяйся, считай сама! Это только кажется, что эти навыки просты и устойчивы, потому что мы каждый день совершаем те или иные действия, а на самом деле они требуют постоянной тренировки. Вот у Наташи был перерыв, она долго сидела дома, перестала писать и считать, и навык утратился. Мы пытаемся его вернуть.
Артельщики сами ведут учет выполненной работы. Количество сделанных ими за день изделий они записывают в тетрадь, под цифрой расписывается Андрей или кто-то из бригадиров. В конце месяца по этим записям начисляется зарплата.
За столом сидит пожилой мужчина лет шестидесяти, я пытаюсь с ним заговорить, спрашиваю его имя, но он не отвечает и, отрицательно качая головой, продолжает работать.
– А я вот не боюсь с людьми разговаривать, люблю общаться и со многими нахожу общий язык, – хвастается Максим. Он трудится в мастерской семь лет. У Максима хорошая память, он легко запоминает телефоны, как, куда и на каком транспорте можно добраться, поэтому ему часто поручают отвозить готовые изделия заказчикам.
В 12 лет Максим попал в коррекционный интернат, где самым эффективным методом воздействия в случаях нарушения им дисциплины был ПНИ. Затем два года жил в Центре постинтернатного пребывания.
– Это общежитие квартирного типа, где выпускники интернатов получают временное жилье, пока ждут очереди на квартиру. Считается, что нас там адаптируют к самостоятельной жизни. Не хочу об этом говорить... и про школу-интернат тоже... Все помню, но вспоминать не хочу...
– Мне звонили из этого центра: «Вы не понимаете, что он – социально не адаптированный, ему место в ПНИ, он не сможет жить в собственной квартире!» – возмущается Андрей. – Я им: «Кто вы такие, чтобы решать что-либо, ему по закону положена квартира, и он ее получит! А что и как дальше будет – ведает Господь!»
Благодаря социальному работнику Рахмете Максим все же получил однокомнатную квартиру. Она помогла ему устроиться на работу в супермаркет, потом в «Старбакс». Но Максиму нигде не удалось задержаться, и Рахмета привела его в «Артель».
– Сейчас у меня другая жизнь, – объясняет Максим. – Никто не указывает, что мне делать. Многие после выхода из интерната живут в одиночестве, им устроиться на работу тяжело, содержать семью не могут, начинают пить... Я тоже живу в одиночестве, но работаю, зарабатываю... Мне одиночество не нравится, ведь у нас в детском доме была как бы семья, много детей. Я хочу, чтобы у меня была жена, дети. Моя мечта: быть полезным, помогать людям, но сначала надо помочь самому себе, кроме меня, это никто не сделает... Никто не даст денег... Надо нормально квартиру обставить, мебель купить, кухню. Я все покупаю сам, ни у кого помощи не прошу.
Максим любит готовить, рецепты находит в Интернете.
– Бабушка! Бабушка! – В комнату вбегает Андрюша, за ним – Саша.
– Андрюша, пойдем, – тянет он своего подопечного за рукав. Рядом с крупным Андрюшей Саша кажется подростком. – Пойдем работать, тебе еще полчаса.
Андрюше 16 лет, на реабилитацию в «Артель» его привозит бабушка, Людмила. Пока внук занимается, она просит, чтобы ей тоже дали какую-нибудь работу. Сегодня ей поручили пропитывать маслом разделочные доски.
– Андрюша, иди с Сашей, еще поработай, у тебя же не кончился рабочий день, – ласково говорит она внуку. Андрюша послушно идет за Сашей. Людмила тяжело вздыхает и вновь принимается за работу:
– Я иногда думаю – это кошмарный сон, но нет... Он родился нормальным, здоровым мальчиком, все было хорошо, пока ему не сделали эту прививку. Никто от этого не застрахован, а люди этого не понимают, обзываются, ругаются... Я и мои дети за Андрюшу болеем, делаем все, что можем, – а когда нас не будет? Это меня волнует больше всего.
Люди с психическими и ментальными нарушениями – одна из наиболее уязвимых групп лиц с ограниченными возможностями. Они не могут самостоятельно защитить себя или реализовать свои права. В обществе распространен стереотип: дети с такими проблемами рождаются в семьях алкоголиков и наркоманов. Из-за этого ложного мнения окружающие часто негативно относятся не только к детям с ментальными и психическими заболеваниями, но и к их родителям.
Людмила протирает доску маслом и, убедившись, что все в порядке, откладывает в сторону. Рядом другой ученик, Женя, сухой тряпкой снимает остатки масла с ложек и кухонных лопаток. Ему 19 лет. Еще год назад он кричал, плакал, бросался различными предметами – не хотел ничего делать. Прошло немало времени, пока Женя промаслил первую лопатку. А сейчас перед ним лежит горка сделанных изделий. Кстати, многие из сотрудников, что трудятся полный рабочий день, первое время не выдерживали и часа. Женя сначала занимался по часу, сейчас – по два, через год или два он сможет работать в мастерской целый день, с перерывом на обед, как все обычные люди.
– Возможно, эффект от его деятельности будет не столь значим, как покорение космоса, – говорит Андрей Тевкин. – Но это значительно снизит нагрузку на его семью, родители смогут нормально работать и зарабатывать. За долгие годы людей умудрились убедить, что человек с инвалидностью не может учиться, работать, отвечать за себя и вообще находиться среди нас. Он должен пребывать в спецучреждениях, а мы должны тупо тратить деньги, чтобы ему там было хорошо. Кто не разделяет эту позицию, идет к нам. Все эти годы мы пытаемся донести одну мысль: эти люди должны работать. И вообще, что такое хорошо для человека? Когда он ест и улыбается – но тогда человек ли это? Почему мы относимся к этим людям как к животным? У общества нет цели сохранить богоподобие человека. А, может быть, главное, чтобы эти люди смогли жить среди нас.