Этот Лизунов решительно не давал Наташке покоя. Да что уж там мелочиться, Лизунов её просто в угол загнал. Причём он неоднократно проделывал данный фокус на практике, безо всяких иносказаний. Зажмёт Наташку где-нибудь в школьной рекреации, притиснет к стенке вплотную и цедит ей в лицо сквозь зубы, тихо, чтобы никто поблизости не услышал: «Ну ты и жи-ирная, Берёзкина! С такой «берёзкой» целая бригада лесорубов не справится! Да с тебя уже капает жир, посмотри! Или это берёзовый сок?» В доказательство Лизунов проводил пальцем по Наташкиному второму подбородку, картинно палец облизывал (недаром – тоже говорящая фамилия!) и не менее картинно плевался.
Наташке, с одной стороны, было жутко обидно, прям до слёз, которые, если уж на то пошло, гораздо больше напоминали берёзовый сок… А с другой стороны… приятно. Ведь от Лизунова и в голове у неё не было спасения, точнее, не в голове, а… в душе, наверное? Парадокс, но Наташка Берёзкина была безнадёжно влюблена в своего мучителя – Костю Лизунова.
По всей видимости, если бы они были парой (ах, Наташка лишь изредка позволяла себе столь смелые мечты – понимала, что не сбудутся), то смотрелись бы весьма комично: красавчик Лизунов, идеально сложенный, подтянутый, брюнет среднего роста, с лихим чубчиком, и – она. В общем-то не уродливая девочка, даже симпатичная на лицо, но толстая до безобразия. К тому же – дылда, выше Лизунова на полголовы. Штепсель и Тарапунька – так, вероятно, их прозвали бы окружающие. Хотя в этом дуэте великих советских артистов, кажется, не было толстых?.. Да какая, по сути, разница…
Иногда Наташка плакала перед сном и разговаривала сама с собой (тоже тихо, сквозь зубы, как и Лизунов – с ней, она боялась, что мама услышит и отправит в лечебницу соответствующего профиля). «Но ведь это несправедливо! – жаловалась она себе. – Душа важнее телесной оболочки – разве не так?» И тут же отвечала: «Какая ты наивная… Люди душу не видят, люди видят только то, что снаружи. Да и есть ли она вообще?» Дальше следовала дискуссия. «Ну конечно! Между прочим, учёные проводили эксперимент – взвешивали человека до и после смерти, и последний результат оказывался меньше. То есть, получается, душа улетела». Внутренний оппонент разражался издевательским хохотом, похожим на Костин, что, мол, не пристало современной девушке принимать всякую сомнительную информацию за чистую монету. «Ну и сколько же весит душа, по-твоему? И что же всё-таки собой представляет – невидимое облачко, которое ускользает через рот, как пар в морозную погоду, после смерти?» Наташка вздыхала: «По-моему, душа – это и есть все наши лучшие чувства, как бы их концентрат, любовь в чистом виде. Потому что без любви человек не живёт».
Что касается массы души, а значит – и любви, то тут Наташка не могла бы дать однозначный ответ. По крайней мере, её любовь, направленная на Лизунова, представлялась ей громоздкой и практически неподъёмной глыбой. Недаром же говорят: «Тяжело на душе» - вот так и было… Наташка осознавала, что однажды или сломается под этим грузом, или… решит, наконец, всё изменить. Случилось второе.
В одно прекрасное утро Наташка просто-напросто не съела яичницу с ветчиной, которую мама неизменно жарила на сливочном масле – так вкуснее, и не положила в чай сахар. А далее – пошло, как по накатанной. Когда стрелка напольных весов, ставших для Наташки главным атрибутом повседневной жизни, впервые сдвинулась с мёртвой точки – в сторону заветных сорока килограммов (почему-то именно эту грань она для себя установила), эмоции её были поистине эйфоричны! Наташка прыгала по своей комнате, будто выиграла миллион в лотерею! «Буду есть ещё меньше! Вообще есть не буду!» - поклялась она себе. И сдержала клятву.
Она стала категорически отказываться от любых блюд, что предлагала мама, и это, естественно, приводило к скандалам, ведь «мать старается, готовит». Чтобы избежать выноса мозга, Наташка порой прибегала к хитрости – не слишком приятной, зато действенной: демонстративно съедала часть порции, а затем закрывалась в ванной, включала шумно воду и делала два пальца в рот. В организме не должна была осесть ни одна подлая калория!
В принципе, Наташке было параллельно на мамин ор, как и маме, наверное, было параллельно на Наташкин стремительный бег за худобой. Ну, не совсем, разумеется, но всё же большую часть времени, дум и забот мать посвящала своему новому ребёнку – годовалому брату Наташки, рождённому в благополучном союзе с дядей Славой, отчимом. Оно и понятно, конечно… Маленький сын – это радость и гордость, смысл жизни. Наташкин же смысл стал сводиться к банальному сбросу килограммов: в ней проснулся такой азарт, и такой восторг возникал каждый раз, когда стрелка показывала очередной рекорд, что она и не заметила, как перешагнула установленную грань. Отметка «сорок» уже не казалась привлекательной – тянуло худеть ещё, ещё, и ещё, добиваясь совершенства! И плевать, что постоянная слабость и головокружение, что желудок начал болеть, а зубы – крошиться… Наташка не собиралась останавливаться на достигнутом!
А что там Лизунов, вы спросите? А ничего. Поначалу Наташка всячески старалась продемонстрировать ему свои тающие на глазах формы, дефилируя по классу в экстремально коротких юбочках и шортиках (за что получала замечания от учителей). Ждала реакции, прямо представляла, как Костя взглянет на неё по-другому и раскается в своём прежнем поведении, – но реакции не было. Если раньше Лизунов ей досаждал, то теперь вовсе не обращал внимания. Наверняка у него были свои проблемы – поважнее, чем следить за Наташкой Берёзкиной. А потом они окончили девятый класс, Лизунов поступил в техникум, Наташка перешла в десятый. Странно, но она вдруг поймала себя на мысли, что не испытывает потребности видеть Лизунова и вряд ли что-то ещё от него ждёт.
На душе больше не было тяжело – там сделалось как-то пусто. И часто, засыпая, Наташка думала, что вот-вот её душа ускользнёт облачком – настолько силы были истощены. Внутренний голос предательски молчал – не поддерживал её и не спорил, и в такие моменты Наташкин азарт, с которым она худела, сменялся страхом.
Мама всё-таки забила тревогу. Произошло это, когда Наташка не смогла подняться с постели. Мама тоже всерьёз перепугалась и, конечно же, она искренне хотела помочь дочке… Способ нашла единственный – отправить-таки своё непутёвое чадо в лечебницу.
И началась круговерть: «круизы» по психушкам чередовались с периодами ремиссии. Придя в более-менее нормальное физическое состояние, Наташка возвращалась домой. Какое-то время держалась, но затем навязчивая идея опять её захватывала, и Наташка не могла сопротивляться, да ещё и внутренний голос подначивал: «Ты снова жи-ирная, Берёзкина!» А всё, вероятно, потому, что другого смысла, жизненного ориентира у неё и правда не было. Какая там учёба, какая любовь?.. «Без любви человек не живёт», - вспоминались собственные мысли, с продолжением: «Не живёт – и не надо. Не больно-то и хочется, на самом деле».
Возможно, так бы и продолжалось до бесконечности, вернее – до логичного исхода, но судьба распорядилась иначе: в один из своих «заездов» в дурдом Наташка встретила Пашку. Они сразу притянулись друг к другу, потому что Пашка так же угодил в столь невесёлое место по своей дурости: порезал вены из-за девушки, что не дождалась его со службы в армии. Впервые за долгий период безысходности и бессмысленности Наташка ощутила щемящую нежность, при виде этого тихого паренька с глазами, как у кота из мультфильма «Шрек». Нежность определённо гнездилась там же, где и душа. Её обуяло страстное желание, моментально вытолкнувшее все остальные идеи фикс, во что бы то ни стало доказать Пашке, что нельзя свою жизнь губить, страдая по какой-то дуре лёгкого поведения, что он лучшего достоин! В прочем, Пашка и сам это понял, глядя на неё. А Наташка поняла, что любовь в действительности невесома. Да-да, совершенно верно: совсем ничего не весит, но зато очень много значит.
Строгий больничный режим, длинные, ни к чему не приводящие беседы с врачами, глотание транквилизаторов – для обоих этот ад остался в прошлом. Оба поступили на заочку, на менеджмент, и позже стали работать в одной сфере, стремясь в перспективе открыть небольшое прибыльное дело. И вроде бы всё наладилось, и прошлое не гналось по пятам… Но однажды, гуляя по торговому центру в поисках новогодних подарков для семьи, Наташка наткнулась на Костю Лизунова. Вернее, он первый её заметил, подлетел:
- О-о, Берёзкина! Ты ли это иль не ты?! Ни фига как схуднула! А в школе-то совсем не такая была!
Наташка не удивилась, не обрадовалась встрече – только мысленно отметила, что Лизунов, кажется, стал ещё ниже ростом. Или это оттого, что она на шпильках? Или стоптался к тридцати годам… Вслух же сказала просто:
- Ну, вообще-то я уже в девятом классе похудела, если ты не помнишь. С наступающим, кстати, Костя.
- Взаимно, Берёзкина! – закивал Лизунов с улыбкой до ушей.
- А я давно не Берёзкина, - зачем-то сообщила Наташка. – Я Рябинина. Вот, спасибо тебе.
Имелось в виду, что, если бы не Лизунов со своими издевательствами, она бы, следуя цепочке неслучайных случайностей, никогда не познакомилась с Пашкой, не вышла бы за него замуж, не была бы счастлива, в конце концов. Однако Лизунов не въехал, за что его благодарят – к слову, на полном серьёзе и от всей души. Он лишь заржал в своей излюбленной манере над такой переменой мест слагаемых:
- Да ла-адно! Ох уж ты подгадала! Не фамилии, а дендрарий прям сплошной! Слушай, а правда – ты чего такой скелет-то? Муж плохо кормит?
- Муж замечательно кормит.
Наташка не лукавила: Пашка действительно любил готовить (иногда они даже в шутку дрались за право пользования плитой), баловать её эксклюзивными деликатесами, от которых она, конечно, не отказывалась. Но, видимо, болезнь её не прошла бесследно, и что-то в обменном процессе сбилось. Нет, она вовсе не была скелетом, по выражению Лизунова, - не сравнить с тем еле дышащим узником Освенцима, которого не раз откачивали в больнице. Но и пополнеть толком не могла – даже после родов (врачи называли её беременность и появление на свет здорового сынишки настоящим чудом – всё-таки так измывалась над своим организмом!)
- Не-е, ну это не дело – чтоб кости торчали! Некрасиво же, – продолжал развивать тему Лизунов. – Баба должна быть в теле! Ясно тебе, Осинкина, или как там тебя сейчас? Чтобы было – ух-х, за что подержаться!
С этими словами Лизунов предпринял попытку «подержаться» за Наташкино бедро, но она чётким движением сбросила его руку. И хорошо, что успела сделать это до появления в ближайшем радиусе крупногабаритной дамы, которая вызвала у Наташки мгновенную ассоциацию с медведицей, потерявшей из поля зрения своего медвежонка. Дама была нагружена большим количеством цветных пакетов, которые сразу же передала Лизунову (тот, бедный, совсем ссутулился, но безропотно принял ношу), неодобрительно посмотрела на Наташку.
- Кто это, масик? – осведомилась дама, и Наташку от «масика» передёрнуло.
- Да та-ак, одноклассница бывшая, сто лет не виделись, - залепетал Лизунов под испепеляющим взором толстухи.
Была она, между прочим, не из той категории женщин, кому идёт природная полтона и кто способен превратить полноту в достоинство, манящее противоположный пол. Она была именно неприлично жирной – явно поглощала всё, что под руку попадётся, и ленилась ухаживать за собой.
«Как его захомутала-то? Может, приворожила? – подумалось Наташке, которая сама в школьные годы чудесные маялась подобной ерундой – слава Богу, безрезультатно. Но тут же она спохватилась: «А мне-то что?» И, улыбнувшись на прощание Лизунову и его жене, пошла дальше – по своим делам.