Ирина Евтеева – автор книг, профессор, кандидат искусствоведения, победитель престижных международных кинофестивалей, уникальный режиссер-художник – весной этого года награждена медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени за большой вклад в развитие отечественной культуры и искусства, многолетнюю плодотворную деятельность. Только представьте: в секунде экранного времени – 24 кадра, и каждый она расписывает пальцами и кисточкой! А потом включается проектор, и поток этих слитых воедино картинок вибрирует живой энергией, расцветает, дышит... Чтобы понять, как же такое чудо-изображение рождается, мы встретились с Ириной на «Ленфильме» в ее мастерской, когда завершалась работа над фильмом о Велимире Хлебникове...
Текста: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
– Ирина, вы снимаете в прямом смысле слова другое кино: оно создается на стыке двух разных видов кинематографа – игрового с действующими актерами и анимации… Это ноу-хау?
– Такому ноу-хау уже тридцать лет. Меня спрашивают: где вы такую технику видели? Технику я ни у кого не увидела. Я увидела изображение. То, что хотелось бы увидеть. А потом уже придумала технику – как это сделать. Я работаю долго – покадрово прорисовываю на стекле световые сочетания проекций заготовок. Заготовки – это съемки актеров, фильмотека, фоны, документальные хроникальные кадры... У меня достаточно хорошая камера, весьма компактная. В наше время видеокамера – доступный для каждого инструмент. Легкий, подвижный! Вообще люблю наблюдать, нахожу пейзажи, улавливаю какие-то необычные состояния природы. Можно получить изображение, которое подсказывает решение целой сцены. Я этим и пользуюсь. Получается среда для будущего фильма. Затем снимаю персонажей в студии. Кинокадры трансформируются благодаря светоживописным лессировкам, вживлению персонажей, степени их фактурного осмысления...
Как фильм рождается? Сначала придумываешь, читаешь, первоисточники изучаешь, стараешься понять: а что бы хотелось, а что ты можешь, а какие у тебя, извините, возможности – к сожалению, не только творческие, но и финансовые? Сочиняется с любым бюджетом, конечно, однако хотелось бы, чтоб он был чуточку больше. Правда, мне грех жаловаться – дилогию «Арвентур» активно прокатывали приблизительно 20 фестивалей, и было очень интересно в разных точках мира видеть реакцию зрителей...
Экранные 39 минут снимаю 18 месяцев. Но некоторые аниматоры и с командами рисуют семь минут за это время – это для сопоставления. Все равно быстрее работать я не могу, команды, которая рисует, у меня нет, я одна все делаю. В моих фильмах в процессе обработки всех кинозаготовок изображение рождается именно как анимация. Когда составляю изображение из разных проекций на стекле, я думаю о предыдущих и последующих кадрах, об общей динамике, о движении живописного слоя, о степени его проявления – от фотографического до пастозно-живописного... Не заранее дома предполагаю, а делаю прямо в студии, под аппаратом!
– Слишком маленький бюджет, чтобы взять помощников?
– А я не могу с помощниками. Ну что я им скажу: «Намажь на палец краску и нанеси ее на стекло, проведи мазок как моей душе угодно»? Руки, материал, цвет и свет тут самые лучшие помощники! В привычной нам анимации все по-другому – там много создателей: режиссер, художники-постановщики и аниматоры. Одни сочиняют персонажей, другие – фоны. Формируют мультипликат. Там конвейер. А в авторской анимации не так все просто. Александру Петрову, наверное, трудно было бы работать с командой, ведь надо всех обучить его фантастической живописи. И Юрий Норштейн одушевляет своих персонажей только ему ведомым способом. Ведь оживление – это особый момент осмысления, а не только техника…
– Серебряный век часто появляется в ваших картинах – «Арвентур» по Александру Грину, «Петербург» по мотивам стихов Андрея Белого, «Демон» по картинам Михаила Врубеля и прозы Зинаиды Гиппиус и новая картина – «Мелодия струнного дерева» – по Велимиру Хлебникову. Почему вы сфокусировались именно на том времени и его людях?
– Красивые проявления в искусстве, но и мучительные, время с острыми гранями, переливами, игрой, трагедией... И у меня оно ассоциируется с Петербургом, моим родным городом, с его художественным пространством. Хорошо помню мою прабабушку Елизавету Викторовну Меринг, в девичестве Рулин, ровесницу Хлебникова – она родилась в 1885 году, училась рисованию у Архипа Ивановича Куинджи. То время запечатлено и в семейных фотографиях, рассказах, вещах. По маминой линии я, наверное, в одиннадцатом поколении петербурженка!
– При такой генеалогии вы к тому же представитель ленинградской киношколы с ее стилем, атмосферностью, плеядой громких имен...
– Питерская школа всегда отличалась от других. Мне повезло, что я работаю на «Ленфильме» и моими учителями были ленфильмовцы, которые преподавали у нас в Институте культуры на кафедре кинофото. Мастером курса был Григорий Лазаревич Аронов, он снял много замечательных картин – «Зеленые цепочки», «Весенние перевертыши», «Седьмой спутник»... Оператор, с которым я работала последние 22 года его жизни, Генрих Саакович Маранджян, работал и с Венгеровым, и с Баталовым, и с Белинским, но больше всего с Хейфицем. Он снимал «Рабочий поселок», «Балтийское небо», «Салют, Мария!», «Трое в лодке, не считая собаки», «Единственную», «Плохого хорошего человека». А его жена преподавала у нас кинодраматургию – знаменитый редактор Фрижетта Гургеновна Гукасян. С ее подачи я поступила в аспирантуру театрального института – тогда ЛГИТМиК. Ну и семейные традиции сказались: мой дед, актер Федор Алексеевич Федоровский, на «Ленфильме» пятьдесят лет проработал! А с 1950-х стал одним из первых укладчиков синхронного текста в стране. Бабушка работала в детском секторе Дома кино. Фактически лет с трех я на «Ленфильме» бывала. С одиннадцати – уже работала на озвучивании и очень много наговорила за мальчиков и девочек, около 40 фильмов наберется. У нас была постоянная команда ребят – человек пять, в перерывах между «звучаниями» мы бегали в кинозал, носились по студии, первыми в стране смотрели «Фантомасов», «Брак по-итальянски», все, что нельзя было смотреть «детям до 16». И конечно, еще больше мне повезло, когда я оказалась в числе молодых режиссеров студии Первого и экспериментального фильма (ПиЭФ) Алексея Юрьевича Германа.
– Как родилась идея сделать о Велимире Хлебникове художественный фильм?
– В 2011 году мы делали два фильма для телевизионного цикла «Больше, чем любовь»: «Круги Вацлава Нижинского» и «Старик и Мэри» об Эрнесте Хемингуэе. И ждали денег на «Арвентур» от Госкомитета, куда подали заявку. Процесс затягивался. Тогда звукорежиссер Владимир Персов предложил обратиться к судьбе Хлебникова. Но поэт не был женат, а это – главная тема цикла «Больше, чем любовь». И когда снимала «Фанданго» по Александру Грину – это первая часть нашей дилогии «Арвентур», – я стала читать Хлебникова, постепенно входя в его мир. Написала сценарий по его сверхповести «Ка» (сверхповесть – литературный жанр, разработанный Хлебниковым. – Прим. ред.). Пока шел трехлетний процесс съемки-рисования, я, еще не завершив «Арвентур», уже думала о Хлебникове...
– Вам не было страшновато браться за подобный масштаб, ведь непонятно, с какой стороны подступаться к такой сложной и противоречивой фигуре, как Хлебников?
– Ну, было очарование сочинениями Хлебникова. Погружение в условность его необычного мира. В основе фильма его сверхповесть «Ка» и поэма «Медлум и Лейли». Поэт и его Ка путешествуют в разных временах и пространствах: попадают в древний Египет, в чудесный лес людей-птиц, проходят поля сражений Первой мировой войны. На протяжении всего действия Поэт сочиняет поэму «Медлум и Лейли». Это и связывает две части нашей картины.
Сама легенда о влюбленных Меджнуне и Лейли живет уже полторы тысячи лет, у каждого восточного народа есть своя интерпретация. В принципе, это восточный вариант Ромео и Джульетты. По легенде, Лейли выдают замуж за нелюбимого. Муж – царь и воин, а она любит бедного поэта.
«Медлум и Лейли» – так название звучит по-хлебниковски. У Хлебникова возлюбленные встречаются уже на небосводе, как звезды – восточная и западная: «Только раз в году // Я вас вместе сведу //, И с звездой сплетет звезду – // Три лобзания на ходу»...
Меджнун в переводе с арабского – «безумный». Он на самом деле существовал, поэт Кейс, или Кайс, – по-разному произносят его имя на русском языке. Остались его замечательные поэмы, все посвящены Лейли. На Востоке говорят: «Ты как Меджнун», «А ты как Лейли». Ну, иначе говоря, любишь без ума. В мировой поэзии описываются разные версии их истории. Есть версия, что отец Лейли отказался выдать ее замуж за Кайса, потому что тот сочинял стихи о своей возлюбленной. А это воспринималось как сумасшествие. И родители разлучают их, не могли они знать, что кончится все так плачевно: их дети умирают друг без друга.
Мы со звукорежиссером Владимиром Персовым хотели передать многоголосье этой истории и придумали такой ход, что персонажи разговаривают на нескольких языках – персидском, арабском, армянском, фарси. Звучит легенда и по-русски. То есть эту любовь воспевают множество поэтов на разных языках. И неизвестно, кто из кого перевод делает! Изображение в фильме близко к персидской живописи, мне хотелось его сделать очень живописным, пластичным. Показывая «Арвентур» на Востоке, я запасалась кадрами экзотики для съемок творений Хлебникова. Например, в Калькутте снимался фон для леса людей-птиц, в Сахару я попала, отдыхая в Тунисе, там сняла пустыню для истории о Лейли и Медлуме. Их играют Мария Левай и Денис Алиев. Первую часть «Медлума и Лейли» – 31 минута – начали в 2018-м, закончили в 2019-м.
А вторая часть – «Творения, или Ка Велимира Хлебникова», это 49 минут, мы начали в 2016-м и закончили в 2017-м. Общий хронометраж фильма – час двадцать. Эта часть монохромна, прозрачна, с вкраплениями золота и серебра. Здесь – визуализация рассуждений Поэта о жизни и смерти, о конкретном времени, о космическом времени, о безвременье. Поэтому Поэта и сопровождает путешественник во времени Ка – артист Вадим Гусев. В египетской религии Ка – метафизический двойник человека, его судьба. Во второй части, как и в сверхповести, встречаются четыре воплощения миротворцев, если так можно сказать. Один из них – Ка Эхнатона (или Аменхотеп IV, египетский фараон XVIII династии, реформатор, его правление называют «амарнским периодом». После смерти Эхнатона в Египте его имя было предано забвению. – Прим. ред.), другой Ка – Ашока (правитель империи Маурьев в древней Индии, рьяный покровитель буддизма. – Прим. ред.), третий Ка великого могола Акбара (третий падишах империи Великих Моголов, реформатор, при котором искусство и культура Индии достигли расцвета. – Прим. ред.), к ним присоединяется четвертый – Ка Хлебникова. Четыре Ка собираются, чтобы ускорить приход книги единой. И приходит книга-свиток, великое слово против войны. У Хлебникова читаем: «У тебя же открылся звук, ты знаешь, что война хотела утопить поэта в чернильнице, а поэт хочет войну утопить в чернильнице». Поэт – вроде сам Хлебников, но на самом деле это его лирический герой. Есть разница! Замечательный артист Владимир Кошевой играет Поэта, наделенного некоторыми чертами Велимира Хлебникова. В нашем фильме есть и мистические «Числа», и «Полеты», и «Черный квадрат», и «Путешествия в траншеях», и Филонов... Вот такие ассоциативные столбцы хотелось освоить. Или – «колышки временн//ы//е», как у Хлебникова.
– Но кто герой? Для фильма герой – Хлебников, для Хлебникова герой его поэмы – Ка, но еще Лейли и Медлум его герои и эти три правителя… Они все равнозначны?
– Главный, сюжетообразующий герой – Поэт. В конце повести «Ка» Хлебников пишет, что на его питерскую квартиру приходят четыре Ка, приносят прощальный поцелуй Эхнатона – как завещание. Они передают Поэту свиток, который оборачивается Лейлой. Она называет Поэта своим Медлумом. Так заканчивается и наш фильм: за круглым столом сидят четыре Ка, Лейли, Поэт – пьют чай из самовара. А за кадром слышен голос Поэта: «Дорогая мама! Я по-прежнему в Москве, готовлю книгу – повесть «Ка». Не знаю, выйдет ли она в свет. Как только будет напечатана, я поеду через Астрахань на Каспий. Может, все будет иначе, но так мечтается…»
В первой части фильма меня направляло сравнение судеб человеческих с листьями дерева. Такое сравнение я сначала нашла у Хлебникова, а затем и в поэзии о Меджнуне, и у самого Кайса: «Желты лицом, осунулись сады. // А может быть, на них совсем лица нет. // Лист золотой, но скоро пеплом станет». И еще: «Так повелось, что если болен сад, – // Кровавых листьев слезы моросят, // Как будто веток зрелое здоровье // Подорвано и истекает кровью»…
Медлум из нашего фильма носит в сумке опавшие листья, прислушивается к их голосам, говорящим о войне и любви. Все о том же самом, только, наверное, с точки зрения другого времени, другой войны. То есть первая часть проецируется на вторую, а вторая – на первую. Такие ассоциативные связи...
– Поймет ли зритель эти ассоциативные связи?
– Ну, зритель, наверное, должен хотя бы обратить на них внимание. Мы старались, чтобы так произошло. Важно понимание, что мир Хлебникова соединяет разные пространства. Можно быть одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем! А пространство – тоже непростая вещь, и, когда встречаются в нашем фильме Хлебников с Филоновым, художник говорит: «…я тоже веду войну, только не за пространство, а за время – я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войск за пространство…»
– Павел Филонов тоже присутствует в фильме?
– Как таковой – нет. Мы не стремились делать жанровую историческую картину, с историческими лицами. Здесь все условно, поэтому зритель должен либо считывать образную информацию, либо просто смотреть и погружаться в среду фильма.
– Если мы говорим о мире символиста, то простое прямолинейное кино о нем будет культурологической ошибкой, конечно. И у вас это, в принципе, кинематограф чувствования?
– Сновидческий какой-то. Мне всегда нравится погружаться в некое чудо, которого я не знаю. Когда туда погружаешься, приходят какие-то ассоциации, и они ведут все дальше… В 2015 году, в марте, я закончила писать сценарий и посмотрела дату, когда написал свою повесть Хлебников, – на сто лет раньше, но в тот же день!
– То есть его Ка был заинтересован, чтобы фильм появился?
– Не знаю. Но меня немножко так холодок пробил. Знаете, мы на Московском кинофестивале с Володей Кошевым, исполнителем главной роли в «Фанданго», уже придумывали персонаж Поэта. Володя говорил, что очень много его снимают в отрицательных ролях, а я его вижу романтиком. Думаю, артисту был интересен этот многослойный мир Хлебникова, потому что он с детства любил его стихи. Вообще, читая хлебниковские стихи, входишь в совершенно другую материю! Всё это вроде как «зауми» – но их надо уметь слушать и слышать. А когда их слышишь, то и видишь – говорят же, что Хлебников визуальный поэт… Слово тоже имеет свой вид. Есть слова-руки, которыми можно делать, а есть слова-глаза, которыми можно видеть. Так писал Хлебников.
В дневниках поэта, да и в том же «Ка» – у него разные были варианты повести – мне очень понравилась фраза, что может характеризовать Хлебникова как человека: «Нельзя, плывя против течения, искать у него поддержки». Сказано здорово! И продолжение этих строк: «Так будь моей поддержкой, белый, поникший ландыш…» Я думаю, эти слова – выстраданная позиция. Зачем обижаться на то, что нет повсеместного признания, что трудно найти соратников? Значит, такова твоя судьба. Твой выбор – плыть против течения…
– Получается, он это понимал и все равно плыл против течения.
– Конечно, он понимал и чувствовал нетерпимость, грубость людскую. Человек был удивительный. К стихам своим относился небрежно: написал – выбросил. За ним бегали, подбирали скомканные бумажки со строчками, потом что-то издавали, что-то теряли. В наволочку вместо подушки набивал листки со стихами и спал на ней. С этой наволочкой стихов ходил. Вот у нас в фильме есть эпизод, где Ка вытягивает из наволочки листок и читает. И стихи, конечно, начинают оживать, звучать. Буквы есть согласные и гласные. Согласные препятствуют герою, они в родстве с войной и чудищем Шеш, которое приходит из Египта и охотится за Поэтом. Шеш трансформируется и в змею, и в быка, которые стерегут Ка Эхнатона, но проявляются и в военной реальности Поэта. Поэт – творец: его слова создают пространства. Он говорит: «Па – это павлин, открывающий дверь в иное измерение» – и мы видим врата с павлином и Лейли, идущую в ином пространстве. Поэт говорит: «Ла – это Лейли, во всех временах ищущая своего Медлума». В принципе, слово Поэта ходит «из сна в сны», «из времени во время».
– И все это происходит с ним во время войны…
– На войне. Сам Хлебников служил в штрафной роте. Его же в сумасшедшие там записали. Унижали, потому что поэт не умел маршировать, не умел вовремя по команде поворачиваться. Называли его фельдфебели «оно», а не «он». Ну, в общем, оскорбляли человека, который не был предназначен для войны абсолютно! А на фронте как-то разницы не делали – поэт перед ними или военный, крестьянин или рыбак... Первая мировая война стала страшной бойней для целого поколения людей. Как у Хлебникова написано: «Восемнадцать быстрых весен // С песней падают назад»...
– Какой страшный образ!
– Страшно читать его письма из казармы! Вообще, он часто оказывался в совершенно странных положениях. Например, получает деньги в Астрахани, а ему надо в Петербург или в Москву ехать, но зачем-то идет в купальню, кошелек падает на дно – со всеми деньгами! Берет сачок, не может найти… И все! Он никуда не едет и еще целый год проводит в Астрахани.
– Стечение обстоятельств.
– Странных обстоятельств! Ведь он не прогулял эти деньги в трактире и в карты не проиграл, но вот с ним случались какие-то странные вещи. Это характеризует, на мой взгляд, его отношение к материальному… Но он очень любил свою сестру Веру Хлебникову, которая вышла замуж за художника Петра Митурича. Кстати, в Москве живет внучатая племянница Мая Митурича-Хлебникова, сына Веры и Петра – Лена Ермакова, преподаватель в университете. Она долгое время занимается фестивалем мировоззренческого кино. Мои фильмы знает давно, показывает их студентам. Увидела в 2015 году информацию про «Арвентур» в Интернете, связалась со мной. Мы фильм дали на фестиваль и получили главный приз. Когда были сделаны «Творения», она тоже проявила интерес, и только тогда я узнала о ее родстве с Хлебниковым! Прошлой весной в Музее Пушкина на Пречистенке я показывала фрагмент нашего фильма. И ночевала у Лены, мы проговорили весь вечер и утро! Она показывала альбомы, рисунки, многое рассказала о Хлебникове, Митуриче, о своей семье. Просто интересно, что так свела нас судьба! Или – сам Велимир Хлебников...