Никто в семье не знал, кто он. Даже старшая сестра, которая много лет назад получила эту плюшевую игрушку в первозданном виде, не помнила, заяц это был или собака.
- Какой заяц? – твердила мама. – Разве у зайцев бывают такие уши?
- Нормальные уши. – отстаивал «зайца» отец. – И хвост нормальный.
Я прижимала к груди Фишку, которого бесцеремонно препарировали родители и не понимала, о чем они спорят.
А спорили они часто. По поводу и без. О еде, погоде, планах на лето, планах на меня, и вообще на жизнь.
Когда темы исчерпывались, они переходили к Фишке. Моему Фишке.
- Ну, вот, скажи, кто это – собака или заяц? - Гремел над моим ухом отец.
- Заяц, вроде. – Тянула я.
Потом косила глазом на маму.
- Или собака…
- Так заяц или собака?
- Не знаю.
- Как можно не знать?
У Фишки было мягкое шерстяное тельце, пухлое пузо и добродушная морда. Не любить его было невозможно.
От любви на его морде с годами образовались залысины, к которые проглядывала розовая обивка. Она казалась мне мясом, я шла и снова, и снова лечила моего друга.
Дула на ссадины, бинтовала лапы, клеила пластырь на уши, целовала печальные глаза.
Я не знала, собака он или заяц.
Для моей любви это было совершенно не важно.