1853
Окончилъ на черно и вечеромъ написалъ листъ на бело. Пишу съ такимъ увлеченiемъ, что мне тяжело даже: сердце замираетъ. Съ трепетомъ берусь за тетрадь. Завтра прiедутъ В[алерьянъ] и М[аша]. Теод[орина] будируетъ меня, и я не пойду больше къ ней.
1857
Бросился покупать и, съ помощью барышника, накупилъ калечи. Нашлись Поликей и 3[оринъ?]. Покупалъ укрючныхъ. —
1862
4-й час ночи. Я написал ей письмо, отдам завтра, т. е. нынче 14. Боже мой, как я боюсь умереть. Счастье, и такое, мне кажется невозможно. Боже мой, помоги мне.
1884
Встал пораньше, я здоров. Убрал всё, походил и пил со всеми чай.
Разговор: Сила женщин — лесть — что они любят. Мы так уверены, что мы стоим любви, что мы верим. Напрасно я свожу это на Соню. Мысль общая и очень для меня новая и важная. Приятно прошел день. Говорил с Таней очень хорошо. Она согласилась, что надо жить хорошо.
1889
Опять писал об искусст[ве] и опять нехорошо, пошел ходить, осмотреть поломки и за грибами. Ходил уныло. Возвращаясь уж стал оживать и думал: Жизнь в исполнении воли Бога. В чем эта воля Бога? Всё, что мы можем себе поставить целью, как волю Б[ога], всё недостаточно, не полно, всё только признак, но не сама воля Бога; так же как один частный работник не может понять всего дела предпринимателя. Как ни жалко, мелко это сравнение воли Б[ога], т. е. всего, с волей предпринимателя, но оно именно этой несоразмерностью тем более показывает невозможность человеку понять всю волю Б[ога]. Есть для нас признаки того, что мы делаем волю Б[ога], но самую волю Бога мы никогда не узнаем. По всем этим признакам мы можем узнавать то, что мы делаем волю Его; то же, в чем именно состоит Его воля, всегда останется для нас тайною. И так и должно быть. Не могло бы быть жизни — жизни вечной, если бы цель, к к[оторой] мы стремим[ся], была понятная нам, следовательно конечная. Признаки же того, что живем мы по Его воле, а не против нее, даны нам самые несомненные, такие же или еще более несомненны[е], чем для лошади, к[оторую] возжи пускают идти только в одном направлении. Самый первый, главный, несомненный признак, к[оторым] мы так склонны пренебрегать, это отсутствие ощущения духовного страдания (как у лошади отсутствие ощущения боли от удил). Если испытываешь полную свободу ничем ненарушаемую, то живешь по воле Б[ога]. Другой признак, поверяющий первый, это не нарушение любви с людьми. Если не чувствуешь враждебности ни к кому и знаешь, что к тебе не чувствуют зла, ты в воле Б[ога]. Третий признак, опять поверяющий первый и поверяемый им, есть рост духовный. Если чувствуешь, что делаешься духовнее, побежда[ешь] животное, ты в воле Б[ога].
Мы знаем, верно знаем, когда мы живем по воле Б[ога], но не знаем, не знаем мы самую волю Б[ога] и нам надо помнить, надо знать, что мы не знаем и не можем знать ее; а не выставлять себе цели внешние, отожествляя их с вол[ею] Божьею; как бы ни высоки казались нам эти цели, как напр[имер], поучение людей в истинах веры, установление на деле Ц[арства] Б[ожия] на земле, указание примера жизни по Божьи и мн[огое] другое]. Лошадь верно знает, что она идет по воле хозяина, когда возжи не дергают ее, но она не знает воли хозяина и горе ей, если она вообразит, что знает эту волю. Хозяин воротит загруженную кобылу с шоссе в грязь, заставляет ее войти в грязный, тесный от других лошадей двор. Кобыле кажется ясно, что воля хозяина в том, чтобы везти тяжесть по шоссе, и она везет ее, сворачиванье же в грязь двора и общение с др[угими] лошадьми — этого не может хотеть хозяин, по суждению кобылы, и кобыла упирается, и жалуется, и страдает. Она не знает, что хозяин сворачивает на двор и затем, чтобы сложить тяжесть на других лошадей и затем, что[бы] покормить лошадь, п[отому] ч[то] он жалеет ее, ожидая от нее приплода. Так и я сколько, сколько раз упирался, жаловался на судьбу, на те возжи, к[оторые] вели меня туда, куда вели, и страдал. А всё от того, что я себе представлял известное осуществление в мире воли Божьей. Вот я отдал свое именье, отказался от всякой роскоши и живу, своим примером указывая, как можно и должно жить по воле Бога. И вдруг меня воротят в сторону в грязь, тесноту. Я думаю, что дело Божье задерживает[ся], нарушается от этого. А оно, может быть, этим-то и делается. И наверное делается, если налицо признаки того, что я живу по воле Б[ога]. Я ищу ближайших последствий и огорчаюсь, что не вижу их, а не знаю тех последствий в милион раз больших, к[оторые] достигаются этим обходом.
Спал после обеда и долго сидел.
1890
Если буду жив.
Жив. Всё то же тяжелое настроение. Не мог работать. Павел Бор[искин] с Алексеем накладывали черемуху. Я немного подсобил им. Читал Coleridg’a. Много прекрасного. Но у него английская болезнь. Ясно, что он может ясно, свободно и сильно думать; но, как только он касается того, что уважается в Англии, так он, сам не замечая того, делается софистом. Читал девочкам. Ходил после обеда. Приехал Сережа. Вечером б[ыло] почему-то ужасно грустно.
1891
Если буду жив.
1894
Я пропустил день и ошибся днем. Сегодня 14 Сент. Третьего дня ездил в Кожуховку к погорелым. Был хороший день. Вечером хотел писать, но надо б[ыло] проводить гостей. Вчера утром немного работал, потом поехал в Овсян[никово] решить вопрос о лесе и саде. Всё очень хорошо устроилось. Вечером сел писать и написал рассказ о метели. Нехорошо. Писал до 12. Сегодня утром встал нездоровый, бок болит, и целое утро делал пасьянсы. Ничего не написал. Теперь завтракать. Надо не выходить.
Вчера был юноша технолог, читал критику на Ц[арство] Б[ожие] и желал прочесть всё. Не знаю, нужно ли ему. Как будто он слаб.
1896
Страшно подумать, сколько прошло времени: полтора месяца. Нынче 14 Сент. За это время была поездка в монастырь с Соней. Было очень хорошо. Я не освободился, не победил, а только прошло. Написал о Х[аджи]-М[урате] очень плохо, начерно. Всё продолжал свою работу изложения веры. Ч[ертковы] уехали. Соня в Москве с 3-го. Нынче очень ждал ее и чуть было не огорчился. Приехал Лева с женой. Она ребенок. Они очень милы. Теперь тут все три сына с женами. Было письмо от голандца, отказавш[егося] от службы. Я написал к письму предисловие. Написал еще с очень резкими суждениями о правительстве письмо к Калмыковой. — Все полтора месяца сжаты в этом. Да, еще был болен своей обычной болезнью и теперь еще не окреп желудком.
Да, за это время было письмо от индуса Тода и прелестная книга индейской мудрости Joga’s philosophy.
За это время думал:
1) Есть много людей, особенно европейцев и особенно женщин, к[оторые] не только говорят, но и пишут умные, как будто, вещи так же, как немые говорят: собственно ему несвойственно думать так же, как немому говорить, но и того и другого, и глупого, и немого научили.
2) Для того, чтобы любить отдельного человека, надо быть ослепленным. Без ослепления можно любить только Бога, а людей жалеть, что и значит любить по-божьи.
3) Чтобы избавиться от врага, надо полюбить его, как и сказано в учении XII апостолов. А чтобы полюбить, надо задать себе задачей своей жизни любовь к врагу, делать ему добро любовью, себя совершенствов[ать] в любви к нему.
4) Сначала поражаешься, почему людям глупым свойственны такие уверенные, убедительные интонации. Но так и должно быть. Иначе бы их никто не слушал.
5) Записано так: декорация для мужиков наше счастье. Не могу вспомнить, что это значит, а что-то мне понравившееся. —
Кажется то, что бедным, глядя на жизнь богатых, кажется, что это счастье. А счастье это столько же счастье, сколько картоны, изображающие дерево или зàмок, — дерево и зàмок.
6) Мы все влечемся ко всему и друг к другу, как частицы одного тела. Только наша необтесанностъ, шаршавость, углы мешают нашему соединению. Влечение уж есть, его делать нечего, надо только обтесывать себя, стирать свои углы.
7) Одно из самых сильных средств гипнотизации — внешнего воздействия на душевное состояние человека, это наряд. Это хорошо знают люди: от этого монашеская одежда в монастырях и мундир в войске.
8) Вспоминал два прекрасные сюжета для повестей: самоубийство старика Персиянинова и подмена ребенка в воспит[ательном] доме.
9) Когда меня мучила моя слабость, я искал средств спасения, и одно такое я нашел в мысли о том, что нет ничего стоячего, что всё течет, изменяется, что всё это пока и надо только потерпеть пока, пока живы мы, я и те. А кто-нибудь уйдет первый. Пока не значит жить кое-как, а значит не отчаиваться, дотерпеть.
10) Хотел сказать, что благодарен, для того, чтобы хорошо расположить и потом сказать правду. Нет, думаю — нельзя. Это припишется своим достоинствам, и правда еще менее будет приятна. Человек, не признающий своих грехов, это сосуд, герметически закрытый крышкой и ничего в себя не пропускающий. Смириться, покаяться это значит открыть крышку, сделать себя способным к совершенствованию — благу.
11) Варварство мешает единению людей, но то же делает и слишком большая утонченность без религиозной основы. Там разъединяет физическое, а тут духовное.
12) Человек это орудие Бога. Сначала я думал, что это орудие, которым призван работать сам человек. Теперь же я понял, что это орудие, которым работает не человек, а Бог. Дело человека только в том, чтобы себя держать в порядке. Как топор, к[оторый] бы должен б[ыл] держать себя всегда чистым и наточенным.
13) Отчего негодяи стоят за деспотизм? Оттого, что при идеальном правлении, воздающем по заслугам, им плохо. При деспотизме же всё может случиться.
14) Я часто встречаю людей, не признающих никакого Бога, кроме того, к[отор]ого мы познаем сами в себе. И я удивлялся. Бог во мне. Но Бог — бесконечное начало; как же, зачем он очутился во мне? Нельзя не спросить себя об этом; а как только спросишь, то надо признать причину внешнюю. Отчего же люди не нуждаются в ответе на этот вопрос? Оттого, что ответ на этот вопрос для них в реальности существующего мира. И по Моисею или по Дарвину всё равно. И потому для понятия о внешнем Боге нужно понять, что действительно реально только впечатление наших чувств, т. е. мы сами, наше духовное я.
15) В минуты страсти, увлеченья, чтоб победить, нужно одно: разбить иллюзию о том, что страдаю, желаю я — отделить свое я истинное от взбаламученной воды страсти.
1908
Понемногу выздоравливаю. Юбилей — много прiятнаго для низшей души, но трудное сделалъ для высшей души. Но жаловаться на себя не очень могу. Все понемногу выкорабкиваюсь. Нынче взялъ тетрадь именно для того, чтобы записать то, ч[то] утромъ и ночью въ первый разъ почувствовалъ, именно почувствовалъ, что центръ тяжести моей жизни перенесся уже изъ плотско[й] въ духовную жизнь: почувствовалъ свое равнодушiе полное ко всему телесному и неперестающiй интересъ къ своему духовному росту, т. е. сво[ей] духовной жизни.
И нужно, хочется записать:
1) Придумалъ остроумное и бойкое словечк[о] противъ человека, напечатавшаго мие непрiятное, и хотелъ записать. Потомъ вспомнилъ, что это нехорошо, и решилъ не писать. И стало очень хорошо на душе. Если сомневаешься въ томъ, даетъ ли духовная жизнь, удовлетворенiе ея требованiй такое же благо, какъ удовлетворенiе телесныхъ желанiй, или вообще даетъ ли благо? если сомневаешься, то постарайся сделать такое доброе, хоть немного самоотверженн[ое] дело, и устроить такъ, чтобы никто никогда не узналъ. Сделай это и увидишь, что удовлетворенi[е] духовн[ыхъ] требованiй не менее радостно, чемъ телесныхъ.
Охъ, слава людская! какъ она путаетъ насъ! Какъ важно освобождаться отъ нея. Да, градацiи: 1) для себя, 2) для людей, 3) для себя — Бога. Отъ перваго до второг[о] — малое разстоянiе, отъ втора[го] до третья[го] — огромное.
Нынче былъ прiезжiй тяжелый юноша. Оставилъ тяжелое впечатленiе. Сейча[съ] придутъ тульскiе революцiонеры.
1909
Встал раньше. Хочется мно[го] писать. Написал письмецо Петерсону. Записать:
1) Помни не о Л[ьве] Н[иколаевиче], забывай эти гадости, а помни о Боге. Как поймешь, кто — кто: Бог — то, благость чего можно только чувствовать, а нельзя и понять, и Л[ев] Н[иколаевич], исполненный не только в прошедшем всяких мерзостей (Шувалов и пр.) — и Он. И ты помни[шь] о Л[ьве] Н[иколаевиче] и забываешь о Нем. —
Только ясно понять, кто — кто, и привыкнешь. Когда один — помнишь, а как с людьми — сейчас и забыл, и нужно усилие, чтобы вспомнить. Помоги, помоги, Ты во мне, помнить о себе. (Не то.)
2) Ненадежен для Ц[арствия] Б[ожия] взявшийся за плуг и оглядывающийся назад — на людей, что они подумают, скажут.
3) Я — мы все — работники, кто добывает железо, кто перевозит, кто делает гвозди, болты на огромном заводе, устройство, а главное, цель к[оторо]го не может быть доступна рабочим. Рабочие не знают и не могут знать, что производится на заводе. И потому ясно, что всякая работа не та, к какой приставлены рабочие (исполнение требований закона, совести), а направленная на предполагаемую и всегда неверную цель (п[отому] ч[то] цель настоящая не может быть поня[та]), всякая такая работа только мешает делу, делаемому заводом.
————————————————————————————————————
Сейчас 10-й час. Хочется работать.
Много писал для учителей и поправ[ил] разговор проезжего с крестьянином. Приехали Саламахины с женами, Линева с мужем, завтракал — иду гулять. 3-ий час.
Приходили дети с учительницами из Хамовни[ков]. С[оне] получше. Спал много. После ужина песни Линевой. Потом Вяземские два крестьянина. Потом учителя, хорошая, серьезная беседа с ними до поздн[ей] ночи. — Да, еще б[ыл] Клечковский. И с ним, несмотря на его доброту, не добрый с моей стороны разговор.
1910
Живъ и даже оч[ень] много сплю. Ничего не писалъ, кроме письма Гроту. Слабо. Ездилъ къ Голицыной съ М[ихаиломъ] С[ергеевичемъ]. Очень много нужно записать, но поздно, ложусь спать.
1) Помнить, что въ отношенiяхъ къ С[офье] А[пдреевне] дело не въ моемъ удовольствiи или неудовольствiи, а въ исполненiи въ техъ трудныхъ условiяхъ, въ к[оторыя] она ставитъ меня, дела любви.
2) Мы всегда погоняемъ время. Это значить, что время есть форма нашего воспрiятiя, и мы хотимъ освободиться отъ этой стесняющей насъ формы.