* Счастье моей жизни в том, что мне попадались такие личности, как Леонид Быков: я у него в картине «В бой идут старики» снялась в роли, где всего 11 слов было, но благодаря его мастерству все это приобретало смысл. Или Георгий Данелия: вот что я делаю в «Афоне»? Хожу и произношу какие-то реплики. Я была студенткой второго курса. Моей заслуги там не было почти никакой. И, наверное, потому, что я снималась в хороших картинах, которые оставались в душах людей, меня любили все. Я ничего не боялась. Могла ночью ехать с каким-нибудь шофером незнакомым. Я была все время защищена, меня пытались окружить какой-то заботой, нежностью. Я в этом всем купалась и понимала, что это радость великая.
* Я вышла замуж в первый раз на третьем курсе, быстро Зою родила, в 21 год… А с рождением ребенка лишаешься права на выбор, как кто-то сказал гениально. Я на все гастроли, все съемки, где только можно было, ездила с Зоей. Ей был год и 10 месяцев – привезла на первые гастроли в Киев, она у меня жила за городом с мамой моей подруги, и я каждое утро в шесть утра, просыпаясь после спектакля, ехала туда, а когда забирала ее к себе в гостиницу, мы могли всю ночь петь песни под гитару – ребенок спал как убитый. Так что у меня богемная и материнская жизнь происходили одновременно, без отрыва от производства и как-то, мне кажется, очень гармонично.
* Свою бабушку Зою я любила нереально просто. Она умерла 1 ноября, а 5-го родилась Зоя, раньше срока почти на три недели – отчасти потому, что я узнала про бабушку… У меня была бабушкина фотография, а там же все отбирают в родилке, я няньке говорю: но вот это-то можно? И она принесла. И как только Зойка родилась, я ей показала фотографию бабули – чтобы первое, что она увидела, еще до того, как увидит мое лицо, было лицо бабушки… А потом такой бабушкой для моих детей стала моя мама. Зою вырастила практически она. Я очень много тогда работала. У меня было по 4-5 картин в год. И театр. И когда мама умерла (мне было 35 лет, а Марусе пять), у меня было ощущение, что дети осиротели… Сейчас я пытаюсь быть бабушкой, но, конечно, такой, какой была бабушка Зоя и какой была моя мама, у меня быть не получается, хотя я стараюсь изо всех сил продолжать традиции. В любви, в том, что очень много надо детям давать – максимально много, чтобы напитать их, чтобы у них был выбор, чтобы они могли сформироваться разносторонними личностями…
* Я довольно рано стала зарабатывать деньги – а мне кажется, для того, чтобы почувствовать себя взрослым, именно это и нужно – быть экономически независимым. Хотя я все равно была при маме, и это было добровольное такое подчинение, сладостное. Она была главная в семье, и мы все ее слушались.
* Зоя очень плохо училась, ей некуда было идти, кроме как в артистки, она больше ни на что не годилась. Маруся – она Эшпай, и в 6 лет Андрей Эшпай, ее папа, отвел ее к Александру Бакулову, который был педагог номер один в Московской центральной музыкальной школе на тот момент, и все связи композитора Андрея Яковлевича Эшпая, дедушки Маруси, и бабушки, которая тоже окончила консерваторию, все это пошло в ход. Маруся трудно очень училась в ЦМШ, потому что мы не соответствовали: ЦМШ – это ведь школа не только особо одаренных детей, это школа особо одаренных родителей. Я преклоняюсь перед теми, кто кладет себя на этот алтарь, но я этого не могла сделать просто физически, на дворе были тяжелые 90-е годы, и были перебои с зарплатой то у мужа, то у отца… У нас все-таки театр был достаточно стабилен, были пайки… И я еще ездила на какие-то встречи со зрителями, где мне давали два кочана капусты, мешок гречки… Это же был мрак! Так что Маруся теперь иногда меня попрекает: у меня не так пальцы бегают, бегали бы быстрее, если бы ты меня заставляла. Тем не менее пальцы бегают, консерваторию окончила, играет много, и с оркестром, и сольные программы. Она хорошая пианистка.
* После училища в 1976 году я была принята в труппу Театра Маяковского. Первый спектакль, с которого началась моя биография – «Чайка». Нина Заречная – роль, с которой проваливались артистки посильней, чем я была в тот момент. Мне было очень непросто, потому что не хватало ни профессионального опыта, ни человеческого. И у меня были очень мощные партнеры. Игорь Охлупин, который играл Тригорина, и Татьяна Доронина, которая играла Аркадину. Это была лучшая Аркадина, которую я видела. Существовать рядом с ней на сцене было адски трудно. Она была настолько яркой и самодостаточной фигурой, что в партнерстве к ней никак было не приблизиться. Режиссер мне говорил: «Что ты жмешься к кулисе? Выйди вперед». А мне все время казалось, что Татьяна Васильевна меня отодвигает, выдавливает с подмостков.
И вот у нас была такая сцена в третьем акте: заканчивается объяснение Аркадиной и Тригорина, Аркадина выходит, Тригорин встречается с Ниной и назначает ей свидание в Москве. Но Татьяна Васильевна решила… попросила режиссера в своей мягкой манере… хотя там внутри такое железо было, и режиссер с ней не мог не согласиться, это было невозможно, – что она останется, увидит Нину и как бы передаст ей Тригорина. И она придумала этюд, очень красивый. Смотрела на меня пронизывающим взглядом, и я понимала, что она оценивает мою молодость и, в общем, осознает: с молодостью ничего не поделаешь. И потом она брала Охлупина за волосы, поднимала его голову, вглядывалась в его лицо с тоской, с любовью, с ненавистью, там была целая гамма чувств; все-таки отпускала эту голову и делала такой шикарный жест – что она его мне уступает, но в этом все равно было такое ощущение своей силы, своего величия, что было ясно, что это вопрос времени. И под гром аплодисментов уходила, а меня уже почти никто не слушал, потому что ушла Доронина – можно уже отправляться в буфет.
Критики меня просто закатывали в асфальт. Я с тех пор не читаю рецензий, потому что чуть не умерла тогда. Они меня, в общем, приговорили. И я поняла, что мне нужно как-то оказывать сопротивление Татьяне Васильевне. Одной бессонной ночью придумала. Весь этот этюд виртуозный она делает ради меня. Потому что я на нее смотрю. А если я не буду на нее смотреть, то она не сможет этого сделать. И я решила, что умру, но не повернусь к ней.
И вот этот самый третий акт. Я, значит, выхожу, вижу ее, отворачиваюсь… и дальше я пошире ноги расставила, потому что меня, конечно, трясло. И так вот я встала. Спиной к ней. И была пауза. А в театре это очень страшно – даже когда маленькая задержка, кажется, что пять минут прошло. Татьяна Васильевна ждет. Все ждут. Вдруг слышу за мной какое-то движение. Но я стою. Это так ужасно было – у меня до сих пор мурашки. Потом я услышала шаги. Но они не отдалялись. Они приближались. Она подошла ко мне – Татьяна Васильевна. Взяла за руку, развернула на себя. У нее такое лицо было… прекрасное в гневе. И дальше, держа меня мертвой хваткой, она подняла голову Охлупина – Игорь Леонидович глазами, полными ужаса, смотрел на нас – и сыграла свой этюд. Потом она меня отшвырнула так, что я отлетела куда подальше, и под рев зала ушла со сцены. Так я была повержена. Сколько слез я выплакала… Я шла как на казнь на каждый спектакль. Но, как сказал Пастернак – «пораженье от победы ты сам не должен отличать». Бывают такие поражения, которые дают гораздо больше, чем победы.
В общем, с Дорониной, конечно, смешно было бороться, я теперь это понимаю. Я считаю ее великой русской актрисой и очень благодарна ей за эту школу жизни.
* Я всегда ходила налево! Как только появлялись какие-то предложения интересные – сразу соглашалась. Мне было интересно. Тогда еще мне очень хотелось много работать. А сейчас мне больше хочется жить. Я жила все время урывками – в суете быстренько рожала детей, тут же выходила на работу, потом рождались внуки… Помню, как в молодости не любила отпуск. В отпуске я, как правило, всегда снималась, но бывало, что вдруг выдавались 2-3 недели свободные. И как же я мечтала, чтобы все это закончилось поскорее и я пришла в театр! Теперь обратный процесс. Честно говоря, я бы хотела максимум полгода работать и минимум полгода отдыхать.
* Мои дети и внуки - это мое абсолютное счастье. У меня две дочери, я очень мечтала о мальчике, но так и не смогла его родить. А когда мне исполнилось 44, у меня родился внук, и я просто сошла с ума от радости. Мы очень дружим, он сейчас у меня жил две недели, и это было счастье – будить его утром, готовить завтрак… И еще у меня две девочки маленькие, которым шесть и полтора…Такие куклы… Ну, и потом, если удается что-то сделать на сцене, такое ощущение, что все-таки жизнь прошла не напрасно. Нет этого страха перед будущим. Я боюсь, конечно, немощной старости, быть обузой кому-то. Безумно боюсь. А к тому, что я стану… уже стала… пожилой – отношусь совершенно спокойно. И смерть меня не страшит. Как-то думаю, что справлюсь с этим. С уходом. Я бы очень не хотела сейчас снова оказаться в молодости – когда все впереди.
Марина Шамсадова (с) "Лилит"