В темные теплые вечера, когда село вдруг остается без электричества, мы собираемся на завалинке и рассказываем сказки. Или были.
В темные теплые вечера, когда село вдруг остается без электричества, мы собираемся на завалинке и рассказываем сказки. Или были.
Вот одна из них:
На первые похороны я попал в пять лет. Умерла тетушка, двоюродная сестра отца. От лейкоза, или, как тогда говорили, от малокровия. На дворе стоял тысяча девятьсот шестидесятый год, мы жили в Кишиневе, а печальное событие проходило в колхозе «Беруинца», где-то между Кишиневом и Бельцами.
Похороны не помню совсем, а вот поминки…
Деревенские поминки в советской Молдавии. Составленные покоем разномастные столы, немудрёная закуска и вино, много вина. Октябрь в Молдавии месяц тёплый, и мне даже жарко. Вина-то я не пью, но зато есть виноград, много, и персики, какой-то особый сорт, поспевающий как раз к октябрю.
Уже темнеет, я оглядываюсь на дядю Ионела, мужа покойной тётушки, теперь вдовца. Детей у них не было, Ионел меня баловал в наши редкие встречи, но сегодня ему не до меня.
Мне он кажется старым, хотя дяде нет и сорока.
- Все, последний кувшин, и по домам, - говорит кто-то, - завтра работать.
Молдавский я знаю плохо, но понял и обрадовался: устал, хочу спать и всё поглядываю на дом, а дом у Ионелов хороший, большой, война пощадила, и во время раскулачивания Ионелов обошли стороной: отец – пасечник, а сын, Ионел – фронтовик, четыре медали, даром что одна нога деревянная. Ну, деревянной она на войне стала.
Но того самого «последнего кувшина» на столе не оказалось. Выпили раньше. Не беда, с вином в Молдавии полный порядок, и дядя идет в погреб. Вход в него тут же, во дворе, шагов двадцать – моих, пятилетнего пузыря. Спускается, все ждут, потом отвлекаются на разговоры: ругают испытания атомных бомб, из-за которых люди болеют, спорят, кто первый полетит в космос, наши или американцы, и когда телевидение будет не только в Кишиневе, а в каждом селе. Насчет телевидения я авторитет, у нас дома «КВН» с линзой, и я рассказываю, как эту линзу двигать, чтобы изображение было побольше.
Что-то долго нет дяди. Вдруг нога подвернулась, упал?
Отец идет за ним, через пару минут выглядывает из погреба.
Идут другие, тоже спускаются и вылезают обескураженные.
В погребе Ионела нет. Кувшины с вином стоят, один даже прихватили, тот самый, последний, а дяди нет.
Я хочу спуститься тоже, посмотреть, но отец запрещают. Ладно, я там уже был. Тогда, в пять лет, погреб казался огромным, сейчас же вижу – кубик с ребром в три метра или около того. Полок много, но пустые. Колхоз. Вот до войны, рассказывают… А теперь сдал урожай государству, и никаких забот. Нет, есть и другой погреб, с ходом из дома, и мало-мальски ценное хранят там. А в этом только вино, которое есть у каждого селянина.
Куда исчез дядя Ионел, так и осталось загадкой. Отца, как и остальных сельчан, допрашивали специальные люди, но времена были уже не прежние, а когда пять дюжин человек говорят одно и то же, спустился в погреб и исчез, что ж, пусть будет без вести пропавшим.
На следующую весну отец, доцент кафедры растениеводства кишиневского сельхозинститута, покидает Молдавию и начинает работать в России, в небольшом поселке в тридцати с лишним километрах от Воронежа. А следом за ним летом переехали и мы, я, мать и брат.
Я долго гадал, что же случилось с дядей. Отбросьте невозможное, и то, что останется, и есть правда, какой бы удивительной она не казалась. Думаю, что там, в погребе, был либо подземный ход в дом, либо иная захоронка, дядя спрятался, а глубокой ночью ушел.
Куда? Мир велик.