Некоторым из нас случилось увидеть ЕЕ в двадцатых числах августа – когда они, вызвоненные Руководством, пришли ставить сценку к Первому сентября (как вы помните, самодеятельность на Кафедре завтрашнего дня всегда была в почете).
Для всех остальных ОНА ворвалась в нашу жизнь уже на самом концерте – в джинсах и мятой футболке, с завязанными в пучок волосами и без каких-либо признаков макияжа на лице.
Бодрым пионерским шагом ОНА промаршировала в лекционку под нестройный студенческий хор «If I were not a pinguist…» [1]
Неудивительно, что до конца дня в соцсети обсуждали исключительно ЕЕ персону.
«Говорят, ОНА – двоюродная Мадам-младшей!»
«ОНА два года жила в Штатах!»
«ОНА РЕАЛЬНО может научить разговорному английскому!»
На первом занятии ОНА с резкостью Никиты Сергеича на заседании ООН (обошлось, правда, без стучания ботинком по трибуне, но было близко к этому) объявила, что мы берем курс на светлое будущее – без приснопамятного учебника Аракина, но зато с коммуникативным уклоном.
Коммуникативный курс и правда был взят. Аракина, аки пережиток прошлого века, сбросили с парохода современности, а вместо него нам были выданы карточки с заданиями – дабы мы, поделенные на группы, совместно их выполняли, общаясь друг с другом на изучаемом языке.
Обалдев от таких перемен, мы с переменным успехом принялись налаживать коммуникацию и к концу урока даже что-то там выдали. А после занятия потихоньку заглянули в кафедральный журнал: у нашей старосты Элеаноры (которая, к слову, до поступления занималась в языковой гимназии) стояло «пять», у всех остальных – «два».
За первым занятием последовало второе, на котором мы писали сочинение. За вторым – третье, с тестами. Все уроки были принципиально новыми. Даже свое преподское место за длинным общим столом ОНА выбрала по противоположную сторону от того, что занимали ЕЕ предшественницы. Неизменным оставалось лишь одно: у Элеаноры в журнале было «пять», а у всех прочих – «два».
На наши робкие «Да почему так, мы ж стараемся?!» ОНА взрывалась праведным «А что еще вам ставить?! Вы блеете хуже, чем мьянма!» (у бедолаг с Мьянмы всегда было плохо с русской фонетикой). Для пущего красноречия ОНА принималась мычать, изображая, как мьянма силится выговорить слово «преподаватель» – «Ы-А-А-А-ЭЙ!»
Офигения Студентовна благополучно замолчала и перестала проявлять следы активности недели через две. Аккурат после того, как ОНА, услышав во время ответа нечеткий межзубный [th] в слове «think», ехидно поинтересовалась: «Почему это ты все время тонешь?» [2]
Весь дальнейший период обучения Офигения Студентовна исхитрялась бесить ЕЕ молча – например, сидя по соседству за столом и вторгаясь в зону ЕЕ комфорта, в то время как ОНА в прогрессивной западной манере попивала кофеек. Или когда в сочинении с интригующим началом, вроде «Однажды, шагая по лесной тропинке, я увидела маленькие следы. Они вели в заросли», продолжала:
«В кустах оказался маленький оборотень. Он укусил меня. Сегодня полнолуние, и мне хочется кого-нибудь разорвать. Например, нашего преподавателя».
Страдавшая синдромом отличницы Миланочка корячилась куда дольше двух недель и бегала к репетиторам, дабы потом, во время урока, бодренько тянуть руку и тарабанить заученные правила. А еще у нее была тетрадка с написанными впрок сочинениями – на все популярные темы (авось что-то да попадется). Припоминаю, что однажды вместо «лебедя» у Миланочки все-таки нарисовалась «тройка».
Тем не менее, бóльшая часть группы ЕЕ любила. Даже после того, как ОНА во всеуслышание объявила группу необучаемой (кроме Элеаноры, разумеется). Уж каким синдромом это объяснялось, остается загадкой. Видимо, любили, потому что «ОНА – сильный препод и РЕАЛЬНО может научить английскому».
Примерно месяца через три у нас начали возникать сомнения – нет, не в глубине ЕЕ знаний – а в том, правда ли ОНА приходится Мадам-младшей двоюродной. Потому что с Мадам-младшей, а заодно и со всем Руководством у НЕЕ то и дело случались конфликты. Нет, не из-за наших оценок. Из-за того, что ОНА отчаливала домой раньше Руководства. А еще не хотела вести у новоприбывших иностранцев русский, мотивируя это тем, что Она по образованию препод иностранного, а не РКИ [3]. А уж ЕЕ внешний вид как расхолаживал студентов – ужас!
Кульминационный момент настал, когда ОНА на две недели улетела в Америку – пригласили и помогли с гостевой визой какие-то знакомые. Отъезд произвел эффект разорвавшейся бомбы.
«Вот так кинуть группы посреди семестра – это ж какая наглость!» – негодовала Мадам-старшая, однако помешать поездке никак не могла: взяв отпуск за свой счёт, ОНА благополучно укатила.
Прошло две недели. ЕЕ нет. Мы сидим в аудитории. Сами по себе. Кто уткнулся в телефон, кто решает домашку по другим предметам. Уходить без дозволения руководства – ни-ни! Тут и препода вздрючат так, что мама не горюй, а уж студентусу – расстрел на месте, без суда и следствия!
В общем, сидим и слушаем, как Мадам-младшая через стену изливает потоки красноречия, пытаясь дозвониться на выключенный телефон. Делаем ставки, сбежала ли ОНА насовсем (как Петруччо) или всё-таки с возвратом.
Как ни странно, на следующий день ОНА появилась.
«Да ты совсем *оборзела*, Преподша Батьковна! – возмутилась Мадам-младшая. – Мало того, что тебя две недели замещали, так ты еще и являешься, когда хочешь! Занятия сорваны! Завкафедрой к тебе дозвониться не может!»
«У меня самолет на взлете задержали, – парировала ОНА. – Позвонить с отключенного телефона ну никак не могла! И на своих двоих добежать тоже!»
«А перезвонить? Входящих ты не видела?», – сделала новый выпад Мадам-младшая.
«А поспать после дороги?» – ничуть не смутилась ОНА.
«Вылететь отсюда хочешь, без самолета?» – использовала последнее средство Мадам-младшая.
«Да, может, и хочу – зарплата, знаете ли, часам нагрузки не соответствует!»
В тот же день ОНА написала заявление.
«Уеду в Штаты. И вам советую тут не задерживаться», – объявила ОНА, приводя в порядок журнал – заклеивая стаи «лебедей» и рисуя всем (кроме Элеаноры) тройки.
Уходя, притормозила на пороге, обернулась к выстроившемуся в коридоре Руководству и показала средний палец: счастливо, мол, оставаться.
После ЕЕ ухода у бóльшей части группы был траур, сопровождаемый безутешным плачем. Меньшая же часть группы (к коей относилась Офигения Студентовна) недобро хмыкнула.
Прилюдный безутешный плач не понравился Руководству. На следующий день состоялось общее кафедральное собрание – еще масштабнее, чем при распекании аморально сидевшего Петруччо.
На нем мы узнали, что на самом-то деле под личиной Преподши Батьковны все это время скрывался опасный шпиён-диверсант, который был заслан конкурирующим университетом, дабы втереться в доверие к студентусам и проводить на Кафедре подрывную деятельность, руша моральные устои нашего дружного коллектива. А неразумные одногруппницы своими слезками активно ему – то есть ЕЙ – в этом содействовали. Такие вот шпиёнские страсти.
О НЕЙ я услышала через несколько лет. Уже после выпуска. ОНА работала в местном Доме знаний, которым руководила ЕЕ мать. Занималась со школьниками английским.
Собственно, услышала от знакомой. Та занималась с детишками под ЕЕ началом. Девочка благополучно отработала весеннее полугодие, а 1 сентября ее выставили, не соизволив объявить об этом заранее (например, чтобы человек успел найти новую работу до начала учебного года).
«Сокращение, – невозмутимо объяснила ОНА. – Оставляем сильные кадры, а у тебя английский так себе, между нами».
«ОНА и правда сильный препод, – подытожила знакомая. – Но как человек та еще c#*а!»
[1] Если бы я не был пингвистом… (англ.)
[2] to sink – тонуть, to think – думать (англ.)
[3] Русский как иностранный
__________________________________________________________________________________________
О том, как мы с Петруччо аморально посидели на диване, можно узнать здесь.
Сборник историй можно найти здесь.
Понравилось?)
Ставьте лайк. Лайки не обязательны, но приятны и крайне мотивирующи для автора.
Хотите еще мистики, книг, сериалов, комиксов, игр и злобно-латинских измышлений о жизни - подписывайтесь.)