Я родился на полесском хуторе на севере Украины в 1957 году. Мать работала в колхозе, отец в лесничестве, затем на железной дороге. И там и там, помню, часто менялись руководители. Были «добрые» и «злые». Особенно часто менялись председатели колхоза. И каждый уходил со своего поста, построив себе добротный дом. Власть советская и партийная была так далеко от нас, что никак не персонифицировалась. Мои земляки отличали «большевиков» от «коммунистов». Первые были бескорыстные борцы за идею, вторые — конъюнктурщики.
О власти и истории в семье и в селе говорили в духе поговорки: подождём, пока Бог переменит Орду... Бороться с ней или как то влиять на неё никто даже не пытался. Ни субъектами, ни участниками истории никто из моих близких себя не чувствовал. Никто никогда не спрашивал их желания, их мнения в отношении каких-то политических решений. Их регулярное волеизъявление в поддержку «нерушимого блока коммунистов и беспартийных» не в счёт. Это был ритуал. Так же как и наше посвящение в октябрята и комсомольцы.
Все помнили коллективизацию, раскулачивание, бесчеловечный налог, когда крестьяне рубили сады и изводили пасеки... Бесследно в ГУЛАГе исчез мой прадед по матери и первый муж моей тёти, отцовой сестры. Мама рассказывала, что после прадеда оставалась поленница наколотых им берёзовых дров. После ареста мужа прабабка так и не смогла сжечь ни одно полено. И дрова эти сгнили под забором. Моего деда по отцу спасло то, что перед самой коллективизацией он продал купленный им сельхозинвентарь и таким образом перешёл в разряд середняков.
Конечно, в памяти моих односельчан неизгладимы были и картины страшного голода 1933-го года. Но самая популярная политическая частушка на хуторе была такая:
При Ленине я жила,
При Сталине – сохла,
При Маленкове мед пила,
А при Хрущеве сдохла...
Хрущёв в своём стремлении перевести сельское хозяйство на индустриальные рельсы обрезал размер приусадебных участков. Земли не хватало даже для выращивания вдоволь картофеля. Мать с отцом пытались обрабатывать участки земли в лесу на полянах. Но каждый год дикие кабаны перерывали нашу одинокую ниву. Поэтому мы жили скудно. И если бы не лесные дары, то пришлось бы совсем туго.
Я смутно помню, как на хутор пришло электричество, хорошо помню первый купленный отцом телевизор КВН, мотоцикл «Минск-1», радиоприёмник «Рекорд», по которому вместе со своим оппонентом дядей Даниилом он слушал «Голос Америки» и «Радио Свободу». Отец при живых родителях с 14 лет воспитывался в коммуне беспризорных, прошёл войну, отсидел в лагерях, после был реабилитирован. В итоге он очень критично относился к власти. Но, будучи старшеклассником, я, несмотря на довольное умеренное диссидентство отца, верил в «светлое будущее» и гордился своей страной. Я хорошо учился и в 9-10 классе меня избирали даже секретарём школьной комсомольской организации. Но ни о какой карьере по этой линии я никогда не думал. Мне уже тогда было ясно, что её могут делать люди «особого склада», обладающие чувством здорового цинизма, изворотливостью, испытывающие должный пиетет перед начальством.
Моя вера в коммунизм и отношение к власти существовали отдельно друг от друга. А народ жил сам по себе и был доволен. Сытая жизнь у нас, по сути, началась при Брежневе. Мясо на столе появлялось не два раза в год, на Рождество и Пасху, а гораздо чаще, почти каждую неделю. Земли хватало, чтобы кормить себя и скотину. Люди как-то расслабились, распрямили плечи. Мы сумели к нашей избе-пятистенке пристроить ещё одну комнату, а камышовую крышу поменять на шиферную. Брежневский застой и сегодня видится мне эдаким «золотым сном». Уже в Воронеже я услышал об этом периоде такую историю. Дед моего знакомого, бывший белоказак, отсидевший в лагерях, всю жизнь диссиденствовал, был непримиримым противником советской власти. Но уже при Ельцине признался своему внуку, что «лучше всего Россия жила при Брежневе».
Правда уже, будучи студентом Киевского политехнического института, особенно после работы в стройотрядах на северах, я поменял своё мнение о стране и её лидере. Особенно поразили меня целые поля, уставленные поддонами с мешками высококачественного цемента, попавшего под дождь, пришедшего в негодность, доставленного на нашу базу в девственной тундре вертолётами МИ-6. Уже тогда мы понимали, что привезённые на газопровод за сотни километров по воздуху летающими тракторами грузы становились золотыми. Пришедший в негодность цемент бульдозер сдвигал в овраг и МИ-6 опять летели за новой партией. «За ценой» никто не стоял, главное был вал, объёмы. И я смутно начал осознавать, что страна с такой экономикой не может долго благоденствовать. При этом, на фоне такой расточительности был острый дефицит элементарных товаров народного потребления. В деревне дефицит ощущался не так остро, потому что продукты в основном были свои.
Продолжение здесь: Романтика 80-х и вера в перемены
Tags: История сегодняProject: SuzhdeniaAuthor: Иванов С.
Книга "Мы всё ещё русские" здесь