Но причём здесь мы?! Мы – остальные! Мы совсем другие! ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАН. 43.

Глава 2.

– Знал, что ты придёшь для такого разговора – в первый же день твоего приезда по лицу твое­му, по глазам почувствовал, что придёшь. В кон­це концов, ты – моё семя, – начал Александр Петрович, усевшись в кресле напротив сына; на стенке мерным рит­мом постукивали резные деревянные ходики. – Задавай мне вопросы, только не про всё, – отец засмеялся. – Вечные реплики жизни. И что сегодня волнует рус­ских мальчиков? Те же вопросы, что и во времена Фё­дора Михайловича или что попрагматичней?

– Много чего волнует, – улыбнувшись, сказал млад­ший Бахметов, – но расскажи сначала о себе.

– Что здесь может быть интересного? Ем, сплю, на­блюдаю жизнь. Вполне счастлив – и не спрашивай боль­ше, Серёжка, обо мне, договорились? Каждый выполняет своё предназначение в своё время – в этом и есть смысл судьбы. Ты вот Рите помог и поучаствовал в процессах, так сказать, кристаллизации идеи её судьбы. Позитив на­лицо – Рита нашла бабушку, – но есть и маленькая не­приятность. Старуха невзлюбила Мишку, и Рита сейчас его теряет. Фактор же неотвратимости такого хода собы­тий в том, что, даже зная заранее вот об этом остаточном, с Мишей, раскладе, ты всё равно помог бы Рите. И, добав­лю, не помог бы ты, помог бы кто-нибудь другой, а Миша всё равно остался бы на бобах. Рита – девочка мудрая, она разберётся, это её предназначение, но это уже дела судьбы самой Риты.

– Я нашёл её мать, – поражённый услышанным, сказал Сергей, – но теперь даже не знаю, сводить ли их вместе?

– Ещё более запутанный сюжет? – усмехнулся старший Бахметов.– Поступай, как знаешь. Ты – всего лишь крохот­ная шестерёнка конвейера Провидения – и, как знать, вдруг воля твоя поможет восстановить гармонию. Главное, как ты понял – твоё намерение. Намерение управляет ми­рами. И порой даже необязательно действие – но лучше бы с ним. Кто написал такой странный и в чём-то неподъ­ёмный для человечества сценарий – большая загадка, а мы с тобой должны просто и буднично выполнять свою роль. С намерением, конечно, и желанием радоваться жизни. Ну, и не забывая, что всякого рода мерзавцы тоже, увы, персонажи этого сценария.

– Стоп, стоп, – замахал руками Сергей. – Если принять идею о том, что всё заранее расписано, то зачем ежесекундно проявлять волю к действию с понима­нием своей роли всего лишь статиста в этой загадочной мистерии жизни?

– В тебе просыпается поэт и философ. Идею! – за­смеялся отец, передразнивая младшего Бахметова. – А ты говоришь – статист. Не будем обижать статистов – без их труда не обходится ни одна сцена. Брось вообще ду­мать, статист ты или творец, – в этом мало толка. Да и девчонки любить не будут – они не любят чуждых миру идеалистов, – а это уже дело дрянь. Запомни раз и навсегда – никогда ни о чём не думай; если и думай, то очень недолго. Всё очень просто – вставай каждое утро и делай, что должно – это, чтоб ты знал, было семейным пра­вилом графов Черкасовых. И, конечно, не смотри глупые «Матрицы» – всё это для путаников.

– А если видишь несправедливость и готов помочь, зна­чит ли это, что всё расписано заранее и ты поможешь в любом случае?

– Какие несовре­менные вопросы ты задаёшь – несправедливость, как по­мочь,– точь-в точь как твоя бабка когда-то,– не переставая смеялся старший Бахметов. – Гены, видно, не вытравишь. Подумай сам, ты же не знаешь, сможешь ты помочь или нет, просто делаешь и всё, понял? Подобные вопросы про­сто морочат тебе голову, а это опять-таки ущерб здоровью.

– Почему ты ушёл из кино и…

– Ты опять? Мы же, кажется, договорились! – посмо­трев в глаза сына, решивший было выплеснуть желчь Александр Петрович вдруг смягчился. – Впрочем, когда нам с тобой еще и поговорить? Всё здравствуй – до сви­дания. Так ведь? Сынок, сынок… Что ты хочешь узнать – зачем я пью? Не прячь взгляд, когда задаешь вопросы, – улыбнувшись, потрепал он Сергея за плечо. – Могу тебя успокоить – я вовсе не пью, я сейчас так живу. Решил немного отдохнуть и осмо­треться, понимаешь? Разве тут дело в вине? Как тебе объяснить, чтобы без самоанализа и самооправданий? Всё на деле очень сложно и очень просто. Ну, слушай, если хо­чешь слушать экзистенциальную исповедь ушедше­го от дел отца. Готов? Постараюсь покороче, Серёжка, а ты постарайся понять. Я, дорогой мой сын, слишком любил тот мир, – Бахметов-старший усмехнулся и на се­кунду прикрыл глаза, – и долго любил, – в котором жил когда-то и что-то делал. Это была огромная застывшая Вселенная, в которой, конечно, гремели войны и рево­люции, но Вселенная от этого не колыхалась, и именно такой я её всегда знал. Любил всё, чем жило человече­ство до меня, и даже неважно, какая его часть – япон­цы или мусульмане, русские или евреи. Я любил всё, понимаешь? Со всеми порывами, противоречиями духа и даже той прагматичной гнилью, которая подтачивала его организм. Любил всё, и как своё! Были для меня годочки – весёлые денёчки! – засмеялся Александр Пе­трович. – Часто вспоминаю их – времена надежд на будущее человечества и легкой растерянности перед неиз­вестностью… Тебе ещё не надоело? Как знаешь. Тогда, в те времена надежд и растерянности, – опять засмеялся он, – в мире для меня с какого-то момента на несколько лет всё будто замерло, знаешь, как травинки полевые за­мирают перед бурей – было тихо и немного тревожно. Я чего-то ждал и боялся, и сам не знал чего, ждал и бо­ялся. Перелома какого-то, что ли? То есть жил, как и прежде, но чего-то ждал. Да…– старший Бахметов замол­чал секунд на пять. – Моя тишина стояла недолго. Вдруг, Серёжка, будто что-то прорвало! Культура, обожаемая мной, та самая многогранная и прежде непоколебимая полиэтническая культура, прямо на моих глазах стала со­трясаться, конвульсировать, давать резкие сбои; и я вдруг почувствовал, что кто-то стал эти сбои задавать. Задавать вполне намеренно, понимаешь? – и это оказалось са­мым печальным обстоятельством. Я никогда не был про­тивником перемен, но, извини, смотря каких перемен! Я давно многое терплю, терплю годами, но вижу сейчас, что нарастает что-то странное; всё, с чем я боролся це­лую жизнь, вдруг на разных континентах стало быстро побеждать невиданными темпами и пока бесповоротно. Внезапно и неожиданно для всех пришло время каких-то странных игроков по-крупному и настоящих сумас­шедших, а территория традиций ими кромсается в куски. То, что раньше завязывалось в смирительную рубашку (в любом обществе, Серёжка, в любом!), теперь всему за­даёт тон – каково? Оглянись вокруг, и ты поймешь, о чем я говорю. И неважно, под какими декларациями они пы­таются обьявлять любую аномалию нормой – сам знаешь, куда мостится дорожка благих мечтаний. Нет смысла искать логику в их действиях – у шизотимов своя ло­гика с пониманием общественной, а, точнее, собствен­ной психосоматической пользы. Все, все их мотивы идут лишь от реакций нервных окончаний – вот в чём ужас их сверхэкзальтированного бытия! Но причём здесь мы?! Мы – остальные! Мы совсем другие! А поскольку эти не­сутся стаями, они вытаптывают всё, что попадается под их ноги. На какие силы они работают, для меня уже не загадка, и это мы с тобой когда-нибудь обязательно обсу­дим. Но их время тоже было определено судьбой, пони­маешь? Они не могли не появиться! Я решил взять паузу, творческий отпуск, если хочешь. Нужно серьёзно разо­браться в истории вопроса, всё понять и сообразить, что же всем нам делать дальше. Но это в двух словах и пока обо мне хватит. Правда, что у тебя какие-то встречи с Шамилем? Молчишь? Можешь не отвечать, но, Серёжка, знай – чем более глубоко ты влезаешь в чьи-либо обстоя­тельства, тем больнее мера ответственности за решения и результат. Смотри, чтобы хватило сил! Загвоздка же в том, что если Провидение прихватило тебя для чего-то, для распутывания или, – улыбнулся отец, – запутыва­ния хоть самой пошлой в своей простоте ситуации, то из этой лодки уже не выпрыгнешь.

– Так в чём же смысл этого жестокого Провидения?

– В метафизической закономерности, – засмеялся Алек­сандр Петрович. – И жестоко оно только для тех, кто по своей воле сдуру энергично разгребает противоречия. Ну, а по­скольку жизнь усложняется – и противоречия усиливают­ся, закономерность есть и в этом.

– А когда противоречия взорвут всё…

– Разверзнутся хляби небесные.

– Но ведь с этим знанием трудно жить! – в ужасе вос­кликнул Сергей.

– Вовсе нет – без него не понять, что можно всё ис­править. Тут каждый выбирает себе путь – кто, видишь ли, грешит изо всех сил, а кто кается или разгребает про­тиворечия, порой, увы, их только умножая. Ну, и не забы­вай, наконец, что Бог всегда на твоей стороне, а законы вселенского порядка помогут тебе сокрушить какого-нибудь местного Мару, Антихриста или Даджжаля.

– Даджжаля поминаете, а дверь на площадку открыта настежь, хоть весь дом выноси, – ворвался в комнату Бель­тский. – Я во время оно был великим мистиком, Сергей Александрович, и даже занимался столоверчением. Собра­лись однажды, помню, на сеанс ночью на даче. Власти тог­да на все эти игры смотрели с подозрением, и приходилось складывать целые тайные общества! Сказали взяться всем под столом за руки. А рядом со мной сидела миленькая брюнетка…

– Не беспокойся – такие, как я, из лодки не выпрыги­вают, – прошептал на ухо вставшему из кресла сыну Алек­сандр Петрович и, поцеловав, подтолкнул его к двери.

– Куда же вы, Сергей Александрович? Впереди – самое интересное! – закричал младшему Бахметову в спину Бель­тский, но тот уже вышел из квартиры.

Продолжение - здесь.

ОГЛАВЛЕНИЕ.