Весьма необычные ощущения возникают, когда после прочтения «Униженных и оскорблённых» Достоевского тут же приступаешь к Стругацким – к повести «Понедельник начинается в субботу». Всего лишь 100 лет разницы между эпохами, описываемыми в этих произведениях, но кажется, что эта дистанция значительно больше, чем между настоящим и далёким будущим, изображённым Стругацкими. И неважно, что с 60-х годов, когда была написана повесть Стругацких, минуло уже полвека. И то, что главный герой «Понедельника…» в одном из эпизодов перемещается в будущее на миллион лет вперёд, тоже особой роли не играет. Он попадает в понятный современному разумному человеку мир: звездолёты, атомные грибы, роботы, Галактическая Федерация и т.п. – это всего лишь экстраполяция в будущее тенденций развития мира настоящего.
В отличие от прошлого XIX века, описанного в романе Достоевского - прошлого, бесконечно далёкого и совершенно нереального в настоящем. В плане социального устройства общества, моделей поведения людей, их образа жизни… Все эти титулованные князья, веками устоявшаяся социальная иерархия, высокие представления о чести, до предела идеализированный взгляд на жизнь, крайне восторженное и инфантильное поведение, отчаянное самопожертвование… Такого уже не встретишь ни в настоящем, такого не было и в эпоху Стругацких. Нет, в каких-то единичных случаях такое, конечно, имеет место быть. Но это уже совершенно нехарактерно для современности. По крайней мере, подобный антураж никто не будет сейчас закладывать в основу романа. Это не будет восприниматься читателем как само собой разумеющееся.
Другое дело – мир Стругацких. Коллектив научных сотрудников НИИЧАВО по сути своей ничем не отличается от коллектива какой-нибудь современной фирмы или организации. Несколько не от мира сего директор; закостеневший бюрократ и буквоед администратор; пускающий пыль в глаза демагог начальник отдела; молоденькая практикантка; ядро коллектива в лице авторитетных и талантливых сотрудников; любопытный осваивающийся новичок; где-то рядом падкие до сенсации журналисты… Любой офисный сотрудник наверняка узнает в описанных типажах кого-то из своих коллег по работе, вспомнит какой-нибудь похожий случай из своей практики.
А много ли среди его знакомых будет таких типажей как, князь Валковский, Алёша, Наташа и Иван Петрович из «Униженных и оскорблённых»? Аристократов-рантье. Инфантильных, но восторженных и живущих в мире фантазий их отпрысков. Сверхчувственных впечатлительных юных особ. Прозябающих и жертвующих собой литераторов…
Профессиональных писателей, живущих только за счёт гонораров, как Иван Петрович, сейчас единицы. Это либо редчайшие таланты, либо творящие в коммерчески выгодных жанрах, зачастую при помощи литературных негров. Для основной массы писателей творчество – хобби, но не основной источник заработка. Во времена Стругацких было по-другому, но тоже не так, как в XIX веке. Вписывающийся в рамки советской цензуры писатель был социально защищён и материально обеспечен, чтобы не жить в тесной сырой каморке под крышей, как Иван Петрович.
Инфантильная молодёжь в современном мире тоже никуда не делась. Но испытывает восторги она совсем не на ниве высоких любовных чувств и не в кружках наивных и пылающих сердец, горячо обсуждающих, употребить ли пожертвованный миллион на общественное просвещение. Вопросов, куда употреблять миллионы, у нынешней «золотой» молодёжи не возникает. И это отнюдь не общественное просвещение...
И никакие родители не смогут удержать современную девушку дома, чтобы она целыми днями, оторванная от мира, металась по комнате в своих лихорадочных любовных терзаниях. Уровень развития коммуникаций просто не позволяет замкнуться в узком мире своих фантазий, чтобы строить в нём сказочные замки идеальной безграничной любви и самоотверженно на протяжении целых дней и недель ждать весточки от предмета своего обожания.
Инфантильность нынче выражается не в наивном идеалистическом взгляде на мир, а в отсутствии вообще какого-либо взгляда, кроме, разве что, сугубо меркантильного.
А вот в середине XX века советская молодёжь в основной своей массе не была ни инфантильной, ни меркантильной. Некоторые «золотые» отблески, конечно, присутствовали у номенклатурных мажоров, но это всё было в узких жёстко ограниченных рамках. Энергия пассионарной молодёжи аккумулировалась не «по средам под крышей, у Лёвеньки и Бореньки», как у Достоевского, и не в ночных клубах, как сейчас, а в НИИЧАВО. У Алёши из романа Достоевского периодически вспыхивали какие-то благие идеи, но они были отрывочны, импульсивны и не систематизированы. У современной молодёжи идей вообще нет. А у молодёжи Стругацких для их реализации был организован целый институт...
Поэтому на фоне современного мира и мира Достоевского эпоха Стругацких воспринимается с ностальгией. И в целом, и в частностях.
Например, удивляет абсолютное спокойствие главного героя Стругацких в любой ситуации, в какой бы он ни оказался. Говорящий кот, возвращающийся в карман джинсов пятак, всевозможные чудеса внутри НИИЧАВО – всё это Привалов воспринимает как само собой разумеющееся. Живо, пытливо и с любопытством. Его ничего не пугает, не заставляет нервничать. Чувствуется железная уверенность героя в полной безопасности, что бы ни происходило. Даже когда Привалов перемещается далеко в будущее, где разворачивается глобальная война с атомными грибами, он смотрит на всё происходящее как учёный-исследователь, чётко понимая, что ничего страшного с ним случиться не может. Более того, он сам добровольно вызывается быть первым подопытным, которого будут перемещать в будущее на непонятной машине времени. И соглашается на это он совершенно буднично и спокойно.
В этом дух времени Стругацких, дух полной уверенности в настоящем и будущем, дух, которого как раз не хватает в настоящем. Время Стругацких – поле чудес, неизведанных, странных, удивительных и интересных. И широкий простор для их изучения и воплощения в реальность. Все эти отделы НИЧАВО: абсолютного знания, линейного счастья, смысла жизни, недоступных проблем – воплощают в себе устремления людей той эпохи. Во всём этом чувствует дух прогресса, стремление в будущее, неудержимый оптимизм. Люди даже в новогоднюю ночь сбегают от праздничного стола туда, где их ожидает неоконченная работа – в свой институт. Они движимы неподдельным и совершенно искренним интересом. Они заряжены энергией. Перед ними открыты все дороги научного творчества. Все пути исследования мира.
А те, кто выпадает из этого бурного прогрессивного потока, заслуживают только презрения. Их уши начинают «покрываться растительностью», чем они выдают себя как отступников, вставших на путь регресса. Кто махнул рукой и сказал «Живём один раз», «Надо брать от жизни всё», «Ничто человеческое мне не чуждо», уже недостойны быть сотрудниками исследовательского института. Это, пожалуй, самая сильная часть «Понедельника…», когда Стругацкие рассуждают о принципах, на которых построен НИИЧАВО. Вся суть эпохи, мировоззрение, система ценностей – в этих нескольких страницах. Остальное, даже тонкий научный юмор – всего лишь красочное обрамление этой главной идеи повести.
Конечно, странно вот так сравнивать два произведения, написанных в разные эпохи на совершенно разные темы. Но системный взгляд на жизнь заставляет всё анализировать и сравнивать, искать общее и отличия. А на подобных контрастах это делать даже легче. Одно оттеняет другое, но этим только подчёркивает и делает более выпуклым и объёмным. Отмечаешь детали, разрушаешь стереотипы, обращаешь внимание на некоторые до этого непримечательные моменты.
Отдельно стоит упомянуть, что некоторые мелочи в «Понедельнике…» выбиваются из привычных представлений о быте в эпоху Стругацких. Взятый на прокат автомобиль; узкие джинсы, причём не только у столичного ленинградца Привалова, но и у заштатного сотрудника провинциального НИИ – как-то это не очень сочетается со сложившимися стереотипами о советском образе жизни 60-х. Но это так, для заметки...
Главное в том, что НИИЧАВО Стругацких – это далёкое и совершенно немыслимое будущее для эпохи Достоевского. Но оно, к сожалению, к настоящему времени стало для нас уже далёким прошлым. А дух настоящего во многом напоминает мрачный мир Достоевского…