Экипаж находился на ремонте. Запланированный, рутинный, предсказуемый. Они покинули "серизье" десять часов назад на одном из дюжины транспортов, которые цеплялись за обшивку корабля техобслуживания. Они пробудут здесь еще пятнадцать часов, меняя высокопроизводительные скрубберы и проверяя непрерывность подачи воздуха. Самой большой опасностью, как она узнала, был конденсат, разрушающий печати.
Это была та деталь, которую она должна была знать.
Она протиснулась в шахту доступа. Ее набор инструментов тяжело висел на груди в полной гравитации g. Ей казалось, это было то, что будучи беременной буду чувствовать. Если только не случилось чего-то странного, Соледад и Боб спали в лодке. Рен и Станни были на один уровень ниже и с каждым часом опускались все ниже. Они ожидали, что она проведет окончательную проверку их работы. И, похоже, они ожидали, что она сделает это плохо.
Конечно, это было правдой. Она не понимала, почему настоящий электрохимик, видя ее неопытность, должен так сильно смущать ее. Она прочитала несколько руководств, пробежалась по нескольким учебникам. Все, что имело значение, это то, что они думали, что она была подлинным полукомпетентным надзирателем. Не имело значения, уважают ли они ее. Они не были ее друзьями.
Она должна была переключиться на частные частоты для Соледад и Боба, чтобы быть уверенной, что ни один из них не проснулся неожиданно и не может прийти за ней. Эта часть плана была очень важна. Она не могла позволить никому из них найти ее. Но почему-то она не могла заставить себя отойти от Рена и Станни.
- Она ничего не делает, вот и все. Держится в своей каюте, не помогает по проекту. Она просто выходит из конца, смотрит вверх, смотрит вниз, подписывает и возвращается в свою каюту.”
“Истинный.”
Перекресток было трудно не заметить. Переборка была укреплена и четко обозначена ярко-оранжевыми предупреждениями о безопасности на пяти языках. Она остановилась перед ним, уперев руки в бока, и ждала, чтобы почувствовать какое-то чувство выполненного долга. И она сделала это, только это было не так чисто, как она надеялась. Она посмотрела вверх и вниз по коридору, хотя шансы быть прерванной здесь были минимальны.
Взрывчатка была привязана к ее животу, тепло ее кожи оставляло ее податливой и ярко-зеленой. Когда он остынет до окружающей среды, замазка затвердеет и поблекнет до серого цвета. Он снова удивил ее своей плотностью. Прижимая ее к швам стыка, она чувствовала, что голыми руками формирует свинец. От этого усилия у нее заболели костяшки пальцев еще до того, как она закончила. Она рассчитывала на полчаса, но это заняло у нее почти вдвое больше времени. Детонатор представлял собой черную точку диаметром четыре миллиметра с десятью черными керамическими контактами, которые вдавливались в уже застывшую замазку. Это было похоже на клеща.
Закончив, она дважды вытерла руки чистящими салфетками, убедившись, что взрывчатка не попала ни под ногти, ни на одежду. Она ожидала, что пропустит осмотр только одного уровня, но Рен и Стэнни хорошо провели время, и вместо этого она спустилась на лифте на два уровня. Они все еще разговаривали, но уже не о ней. Станни подумывала о том, чтобы влюбиться в Соледад. В лаконичных поясных полусловах Рен советовал не делать этого. Умный человек, ее секундант.
Лифт остановился, и в него вошли трое солдат, все мужчины. Мелба отодвинулась, чтобы освободить им место, и ближайший из них вежливо кивнул в знак благодарности. Судя по форме, это был Маркос. Она кивнула в ответ и уставилась на свои ноги, стараясь, чтобы они не смотрели на нее. Ее униформа была похожа на костюм. Несмотря на то, что она знала лучше, казалось, что они увидят ее маскировку, если будут смотреть слишком близко. Как будто ее прошлое было написано на ее коже.
"Меня зовут Мелба ко, - подумала она.Я никогда не был никем другим.
Лифт остановился на ее уровне, и трое солдат расступились перед ней. Она гадала, умрет ли Маркос, когда придет время.* * *
Она никогда не была в тюрьме своего отца, и даже если бы ему разрешили посетить ее, то визит был бы в предписанной комнате, контролируемый, записанный. Любая настоящая человеческая эмоция была бы вытеснена из него тяжестью официального внимания.