Иван прекрасно понимал, и университорий тому подмога, если он будет продолжать вот так сидеть в княжестве, тихо и мирно, и никого не трогать – рано или поздно сожрут к едреней матери. Почему сожрут? Вовсе не потому, что опасности никакой для соседей не представляет, а сожрут как раз за то, что тихий и мирный, а значит слабый, другое понимание на этот случай соседними государями не предусматривается. Кстати, сожрут не за то что мирный, а значит слабый, а за то, что пример дурной для всех показывает, потому опасность своим существованием существованию других царств–государств и представляет. Поэтому надо быть сильным, а значит злым и своей агрессивностью всех соседей аж до икоты пугать.
Но это, так сказать, минимальный вариант. Максимальным же вариантом, только что Иванову голову посетившим было – завоевать и присоединить к своему княжеству царство царя Салтана. Да, силён и грозен царь Салтан, ничего не скажешь. Силен–то он силен, да не сильнее других, тем более никогда в университории не обучался, а это вам ой как далеко не просто так. Тем более не только Иван, почитай все окрестные государи знали, был он очень опечален исчезновением в неизвестном направлении царицы, супруги его, да ещё вместе с сыном, наследником. А поскольку был он этим событием очень сильно опечален, то находился в душевно неустойчивом состоянии, а потому более–менее сильного и умного противника представлять из себя не мог. Вот вам и психологика, вот вам и мысль, Иванову голову посетившая.
Вдруг, ни с того, ни с его, захотелось Ивану стать единоличным правителем и владельцем Самого Синего моря. Сейчас картина получалась такая: одно побережье, северное, и то не всё, принадлежало княжеству Иваном возглавляемому. А все другие побережья Самого Синего моря: южное, западное и восточное, принадлежали царству царя Салтана. Иван, а оно всё как бы само–собой получалось, усмотрел в этом великую несправедливость, потому и решил завоевать у царя Салтана всё его царство.
Можно конечно было отвоевать побережья на том и успокоиться, но Иван прекрасно понимал и университорий тому порука, если он так сделает и отгонит царя Салтана тот, опомнившись и придя в себя, обязательно начнёт и не прекратит до тех пор, пока своего не добьётся, отвоёвывать у Ивана все побережья. А это означало большую и долгую войну, на которую у Ивана не было ни сил, ни желания. Кстати, силы как раз можно было найти, Иван не хотел искать для этого желание, потому и надумал завоевать царство царя Салтана целиком и один раз, навсегда.
***
И тут, как бы заранее сговорившись, та, предыдущая мысль, уступила своё место другой мысли. Эта мысль не была такой непонятной и широкой, как степь весной, иными словами, почти никакой, если к ней не присматриваться. Мысль была прекрасно видимой и сразу все свои достоинства показывающей. Здесь думать совсем не надо было, над той мыслью думал, чуть голову не сломал, хватит.
Первое, что показала новая мысль – пригласить на службу воинов из тех, из государств северных, послы которых сейчас без дела по двору шлялись и всё норовили меж собой подраться. Здесь получалось всё очень даже просто и никакого университория, вместе с психологикой, не требуется. Воинам тем, им ведь без разницы с кем воевать, вернее, кого грабить. Опять же, если они в основном выбирают для нападения с последующим разграблением какой–то один, единственный город или местность какую, то и добыча от их нападения бывает соответствующей – маленькой она бывает. Ну не совсем уж маленькой конечно, но не такой какую всем и всегда хочется заполучить.
А тут перед теми северными воинами открываются до того широкие возможности, что даже у Ивана дух перехватило. Шутка ли сказать – целое царство! Причём царство большое и богатое, грабь, не хочу. В том, что Иван, да ещё при помощи этих северных воинов–разбойников, завоюет царство царя Салтана, он нисколько не сомневался. Все предстоящие события складывались исключительно в его пользу, ну и, это уж в крайнем случае, всегда можно будет за помощью обратиться к Черномору. Но пока Иван не хотел этого делать, более того, не хотел даже говорить ему об этом. А если Черномор, в силу своих способностей волшебных, и прознает о планах Ивановых, ну что ж: знаешь и знаешь, не мешай только. Там, и Иван об этом помнил, у Черномора, насчёт царства царя Салтана заваруха какая–то с Кощеем Бессмертным случилась, так что выходило, в случае чего Черномор у Ивана завсегда будет в союзниках присутствовать.
И тут же вспомнив недавний разговор по тарелочке с яблочком с Черномором происходивший в Иванову голову сразу же ещё одна мысль прибыла, в виде подсказки – использовать в качестве помощника Матрёну Марковну, ту самую, до которой Черномор очень большой интерес выказал.
Выходит прав Черномор оказался – надо к царю Салтану засылать посольство: обстановку разведать, что да как посмотреть. А самое главное, произвести беседу с Матрёной, да так произвести, чтобы она после той беседы нисколько не дрыгалась и не трепыхалась, а целиком и полностью перешла бы на сторону Ивана Премудрого и во всём бы ему помогала.
И ещё вспомнил Иван, Черномор посоветовал ему на тот случай, если Матрёна Марковна начнёт выпендриваться, припугнуть её, рассказать царю Салтану о бочке, в настоящий момент в его тереме, на заднем дворе пребывающей, и без устали здоровенных курей производящей. Выходило, боится Матрёна Марковна этой бочки, вернее, боится того, что царь Салтан о ней узнает. А почему боится? Неизвестно, не сказал Черномор. Значит тайна там есть какая–то, не иначе волшебная, а какая же? Надо будет Емелю этого, при бочке состоящего, как следует расспросить, а то и допросить: откуда у него взялась эта бочка и что в ней находилось до курей?
***
Иван и не заметил, как в его голову заявилась ещё одна мысль: здрасьте, вот она я, любуйтесь. Эта мысль, так вообще была до невозможности ясной и конкретной. Она Ивану так и заявила: для того, чтобы северные конунги отрядили к тебе на службу своих воинов, поделись–ка ты, Иван Премудрый, с ними курями расчудесными. Только делись не жадничай, потому как царство Салтаново того стоит.
Тут картина следующая вырисовывается: насчёт курей этих Иван очень даже хитрую премудрость придумал. Да, он одаривал теми курями как купцов, так и вообще всяких других иноземцев, тех же моряков, например. Но одаривал он их курями исключительно женского происхождения, без петухов к размножению абсолютно не способных.
Почти сразу же после доставания первых же курей из бочки выяснилось, куры те согласны нести яйца, а значит размножаться только при участии точно таких же петухов, как и они, по размеру таких же. Всех других и остальных петухов, самых обыкновенных и меньших по своим размерам, те куры до себя не допускали, а если и допускали, то сразу же заклёвывали. Факт этот очень обрадовал Ивана. Выходило, что Иван Премудрый, стал ещё и монополистом (слово взято из словаря университория) по производству таких огромных курей. Перспектива вырисовывалась просто головокружительная. Получалось, Иван имел возможность продавать этих, ростом чуть ли не с поросёнка, курей кому угодно и не бояться конкуренции в виде последующего их размножения где–то там, куда он их продаст. Что касаемо петухов, таких же, как и куры по размерам и способных побудить своих подруг к дальнейшему размножению, это было такой тайной, что просто ужас, почти такой же, как и про Иваново происхождение.
Теперь же для того, чтобы привлечь к себе на службу северных воинов достаточно было подарить северным конунгам, каждому, по десятку курей чудесных и волшебных, а сверху по одному петуху прибавить.
Сколько будет тех конунгов, с которыми Иван договорится: один или несколько, Иван ещё не знал, лучше конечно чтобы один, а то воины ихние вместо того, чтобы царство Салтаново завоёвывать, только и будут, что между собой драться, но это он потом решит, после переговоров с послами. А пока то, чем можно тех воинов привлечь к себе на службу, в виде курей с петухом, присутствует, жрать–то у них там нечего, а то что посольств аж две штуки приехало – тоже хорошо, поторговаться можно.
И тут же в Иванову голову ещё одна мысль пожаловала. На этот раз мысль не была ясной и чёткой, как воин в строю, была она мутной и размытой, как погода осенняя и дождливая – скучная и тоскливая. Выходило, что весь этот военный и политический кордебалет отплясывается вокруг этой самой бочки, будь она неладна. И что же она за бочка такая? Надо будет Емелю того расспросить, покрепче и поподробнее...
***
Эх, мне бы такую жизнь, как у Емели! Вот только чтобы с курями не возиться. Но если без этого никак, тогда ничего страшного, можно и потерпеть. Если кто–то сразу же начал возмущаться и обвинять меня паразитизме, я так и скажу: ничего они в настоящей жизни не понимают! Емеля, как попал к Ивану Премудрому, так сразу же, прямо с первого дня, начал как сыр в масле кататься, а сверху его ещё и сметаной поливали.
С того самого момента жизнь Емелина стала такой сытой и распрекрасной, что любой нормальный человек начнёт завидовать. А что: работа не пыльная, всего и делов с вечера цыплят в бочку посадить, а утром достать их из бочки, но уже в виде курей.
Когда Афанасий с Петром доставили Емелю со всем его имуществом на княжеский двор и как полагается доложили Тимофею, тот сначала было ругаться начал и пригрозил со службы выгнать. Но видать любопытство победило, пошёл, посмотрел на Емелю и на его чудеса. А когда Емеля на печке проехал круг по княжескому двору Тимофею только и оставалось, что чесать затылок не снимая шапки.
Но сразу же проблема возникла. Когда Емеля на своей печке и в сопровождении Афанасия с Петром въехал на княжеский двор, то дворня, все кто чудо такое наблюдал: кто в обморок сразу падать начал, особенно бабы, кто визжать и голосить принимался, тоже в основном бабы, а кто напрочь дара речи лишался. От такого поведения сразу же проблема возникла: надо было как–то языки дворне так поотрезать, вернее, так прищемить, чтобы они о печке этой, которая сама по себе по двору ездит, никому ни слова, ни полбуковки. Выход из казалось бы тупиковой ситуации Тимофей нашёл очень быстро и выход тот оказался самым простым и самым эффективным. Он собрал всю дворню и заявил: если кто начнёт молоть языком насчёт печки, самостоятельно по двору ездящей, в смысле, не в тереме княжеском, а в городе или ещё где, он, Тимофей, всем без исключения дворовым мужикам, сразу же всю ихнюю мужескую гордость поотрезает. Так и сказал! Ой, что там началось! Бабы сразу же заголосили, да ещё пуще, чем при виде самопередвигающей печки, а мужики, те сразу и все как один, стали серьёзными, потому что тут же начали всех подозревать в распускании языка. Вот так просто и без лишних затрат и волнений тайна, которая ну просто не смогла бы продержаться в виде тайны и пяти минут, стала самой–пресамой нерассказываемой тайной.
Что касаемо городских жителей, там ещё проще. Сразу же, только в горницу пришлось пройти, Афанасий под диктовку Тимофея написал бумагу, а после этого пошёл на базарную площадь и там её зачитал.
Народ, ясно дело, увидев одного из ближних слуг князя Ивана Премудрого, да ещё с бумагой в руках, тут же побросал все свои: дела, товары, разговоры и скандалы, и вокруг Афанасия собрался. А может быть оно и хорошо, что народ до такой степени любит всякие новости, а то пришлось бы всех отлавливать и на подзатыльниках, и пинках гнать к тому месту, где Афанасий бумагу собирался зачитывать.
Так что народ, проявив любопытствующую сознательность сам, без принуждения, собрался вокруг Афанасия, а тот не заставил никого долго ждать, обрадовал всех и каждого радостной новостью. Из бумаги той следовало: тот горожанин, и любой другой человек, который сегодня видел, как по городу печка ехала, на самом деле является сумасшедшим. А поскольку он таковым является, то согласно княжеского указа, которого, кстати, отродясь не было, но народ на такие мелочи внимания не обратил, подлежит выселению не только из города, но и из княжества с обязательным лишением всего им нажитого имущества. И, видимо уже от себя, Афанасий пояснил, что в ихнем княжестве не может быть никакого места для всяких там сумасшедших, и вообще, людей, у которых голова вся больная. И что бы вы думали? Новость, которую не далее, как полчаса тому назад обсуждал весь город и аж захлёбывался от восторга и от грядущих перспектив насчёт проезда печки по городу, сразу же исчезла как испарилась, без следа и даже напоминания о нём. Тут же, не сходя с места, выяснилось, что печку, которая сама по себе ехала по городу, не видел никто! Вот так вот! Учитесь!
***
И вот с того самого, первого дня, жизнь Емелина превратилась в сказку, действие которой происходило не иначе как в раю. В тот же день ему выдали одёжку, да не крестьянскую: холщовые штаны с рубахой и лапти на верёвочке, на шею. Выдали ему одёжку самую настоящую, почти княжескую, это Емеля так решил. Рубаха красная, штаны – синие, даже кафтан дали, во как! А самое главное, на такое наверное даже Щука не способна, выдали Емеле сапоги, ей Богу, самые настоящие! Наверное не надо объяснять, как обрадовался тем сапогам Емеля, правда ноги Емелины тем сапогам вовсе не обрадовались. Да и с чего бы им радоваться, если они в своей жизни ничего кроме пыли и грязи под собой не видели, это летом, а зимой, валенки видели, вот и все их капризы с развлечениям. А тут сапоги, которые со всех сторон прямо как гири пудовые, ногу сжимают, да ещё натирают всё, начиная с пальцев и заканчивая пятками, больно же! Но Емеля хоть и страдал нестерпимо, приказал и себе, и ногам, терпеть и на жизнь сказочную и ласковую не жаловаться.
«Оно ведь как, – морщась от боли рассуждал Емеля. – к жизни, которая вдруг переменилась и стала совсем другой, к ней привыкать надо. Неважно куда она изменилась и какой стала: хорошей или плохой – всё едино, без привычки трудно. Ничего страшного, привыкну. А что сапоги, так новые они, потому такие неудобные. Мужик один рассказывал, новые сапоги они всегда такие, всегда неудобства доставляют».
Ну а дальше: загнали Емелину печку в какой–то сарай, правда его наполовину пришлось разобрать, чтобы печка прошла, но это мелочи, не сам же разбирал. Тот же сарай Емеле и под будущих курей определили.
Да, на печку ту дивную пришёл посмотреть сам князь, Иван Премудрый. Ну что, Емеля ещё разок проехался по двору на печке, на том смотрины и закончились. Ещё князь спросил про бочку, ну а Емеля честно ему и признался, что результат от этой бочки можно будет наблюдать только завтра, рано утром, а сегодня, мол, рано ещё. А для того, чтобы результат получился, Емеле потребны цыплята в количестве трёх–четырёх штук и пара гостей пшена. Князь Иван Премудрый выслушал это, неопределённо и куда–то в сторону махнул рукой, что не иначе означало: предоставить требуемое, а затем молча развернулся и ушёл в терем.
***
Утром Емеля продемонстрировал князю Ивану Премудрому результат в виде четырёх здоровенных курей, вот собственно говоря и всё. После этого князь Иван Премудрый потерял какой–либо интерес, как к Емеле, так и к его расчудесной бочке. А оно и верно: дел у князя много, государственных дел, не до бочки ему и не до Емели. Начальником Емели стал Тимофей, не иначе князь так распорядился, и началась, а затем и потекла у Емели такая жизнь, что только завидовать и остаётся.
С вечера Емеля цыплят, теперь уже штук пять–шесть, в бочку засунет, а утром, тех же пять–шесть, но только уже курей, из бочки вытащит – вот вам и вся работа со всем её хлопотами и заботами.
Что касаемо харчей, столовался Емеля вместе со всеми дворовыми людьми и надо сказать так столовался, что иногда не то что ртом и желудком, а и глазами есть не мог, места не было. Вскорости, а что, дело–то молодое, приглядел Емеля себе девку из дворовых. Ну а дальше, знамо дело, что дальше: молодость и то, что в организме человеческом для этого дела предусмотрено, они своё дело туго знают и подсказывать ничего не надо. Сами всё сделают, ты только не выпендривайся и не сопротивляйся. Вот так и жил Емеля. А что, очень даже хорошо жил. Кстати, жизнь его была такой распрекрасной: сытой и на прочие удовольствия щедрой, что он почти что позабыл про Щуку и про слова волшебные. Во всяком случае за всё время, которое он жил при дворе князя Ивана Премудрого, он про Щуку ни разу и не вспомнил.
Единственное, что омрачало райскую жизнь Емели, так это то, что денег ему никаких не платили и не давали. Несправедливо конечно, но не пойдёшь же жаловаться, да и кому жаловаться, князю что ли? А на кого жаловаться? Получается, что на князя. Вот вам и лабиринт получается. Но деньги, они всё–таки человеку нужны, потому как для человека и придуманы. Вроде бы и малость, а леденцов каких–нибудь или же ленту шёлковую зазнобе своей купить–то хочется, уж дюже она жаркая и ласковая, да на поцелуи и на всё, что за ними следует, жадная. Деньги у Емели были, ещё те, которые он в деревне якобы занимаясь механизацией заработал. Но тратить их не очень–то хотелось и не потому, что жадный, а потому что они, хоть и при помощи Щуки, но заработанные.
И вот однажды, когда Емеля от нечего делать шлялся по городу к нему подошёл хитрого вида мужик и предложил купить курей, за дорого купить, а если с петухом, так вообще, за очень дорого. Сначала было Емеля стал ему отвечать, что мол ни о каких курях он ничего слыхом не слыхивал, а если мужику тому так уж приспичило курей покупать, пусть идёт на базарную площадь и покупает сколько захочет там их много продаётся, всяких разных, с петухами и без. Мужик не отстал, а до того хитро заглянул в Емелины глаза, что тому сразу стало ясно, это не отстанет, пока своего не добьётся. Сговорились так: раз в неделю, не чаще, Емеля будет предоставлять тому мужику двух курей, двух, не больше и никаких петухов! К удивлению Емели, мужик сразу согласился, а когда назвал цену у Емели аж ноги подкосились настолько она была высокой, Емеля о таких деньжищах никогда не слышал и уж тем более не помышлял. Таким вот образом у Емели появились деньги и по его представлениям и взглядами на жизнь, деньги большие.
И всё бы хорошо, да как–то Тимофей зажал Емелю в углу, в сарае, да всё про его торговлю с курями и выпытал. Емеля до того испугался, а испугался он, что со двора княжеского выгонят и бочку отберут, и придётся ему назад, в деревню возвращаться, что всё, без утайки сразу же и рассказал. К его удивлению Тимофей после того как выслушал не приказал стегать Емелю кнутом по спине и заднице, а только и сказал, чтобы тот за раз больше двух курей не продавал. И ещё сказал: если кто его на этом деле поймает за руку, тогда уж пусть не обижается, получит по полной. Ну а самое интересное и райскую жизнь Емелину подтверждающее случилось то, что после этого стал Тимофей тоже, приблизительно раз в неделю, брать у Емели курей, но не пару, а штук пять–шесть и девать куда–то. Куда их Тимофей девал, не то что Емеля, любой, даже самый распоследний дурак догадался бы с первого раза, чего уж про Емелю говорить.
Наверное здесь, по неизвестным мне законам жанра, полагается написать: так и оставалась бы жизнь Емелина такой же неизменной – сытой и полусонной, если не обозначила бы себя та бочка на межцарственном–государственном уровне. Глянь, написал. Ну и ладно, пусть будет…