Лукин Борис
* * *
Снег – пористой губкою – солнцем напоен,
и в поле дорога, как росчерк пера.
Скворец на пригреве судьбою доволен,
уже и не ищет другого двора.
Под старой берёзой есть ветхий курятник,
и пищи в достатке, и гомон с утра;
ничто не помеха скворчихиной тайне,
и трём жёлтоклювым дарам.
Да кто им позволил столь дерзкую вольность:
по-новому старые песни запеть?
Они невиновны, они поневоле
от счастья куражат. Ну как тут не сметь?
Мы вывезем к пахоте: лёжкое сено,
иные заботы минувшей зимы –
что душу терзали и нощно и денно –
дождями омыть:
живою водою высокого свода,
и мёртвой водою из Леты-реки…
Да здравствует сердца лихая свобода!
Да здравствуют вёсен еретики!
Межа
Грачи, смотри, зачем-то прилетели
в последних числах февраля –
на Масленицу что ли, в самом деле,
они спешили? Снежные поля
ещё вокруг. На долгие недели
река, набухнув, бросит враз петлять.
В ней облака и льдины захотели
бодать друг друга – глупые теля…
Мне видится и слышится равнина,
сбегающая споро под угор.
Капель, журчанье, пенье – заедино
всё длят и длят с зимой извечный спор.
В том гомоне своё досталось место
и мне – молчанья паузу держу,
без человека здесь куда как тесно;
меж мной и миром чувствую межу.
Она весной особенно заметна.
Её потом затянет зеленя
сплошной завесой и туманом тлена,
и день не различить тогда от дня.
Зачем межа всем этим тварям Божьим?
Для них ли время выдумал Творец?
Я безвременья выбрал бы возможность,
где облака, и льдины, и скворец…
* * *
Бог больше сердца нашего,
с того и больно жить.
Скажи, о чём тут спрашивать
у смертного души?
Фиалки сохнут медленно,
им сорок дней воды
из Леты не отмерено
тобой… да где тут ты?
Морозы здесь весенние,
капель за полдень, глянь.
Я буду слушать пение
один в печи угля.
Слова попереставлю все,
как мебель в новый дом,
да лишь бы как-нибудь внеся,
а разве смысл в том?
Два солнца будут поутру
(с окна, в шкафу) будить,
в крови вздымая бодрую
волну: «Люби, люби».
Прошу – сейчас не спрашивай
с её-моей души, –
Бог, ты же видишь: страшно нам,
и очень больно жить.
* * *
Как в песне – здесь снега по пояс…
А Вычегда во льду.
Покуда дятел «пишет» повесть,
рыбачьей тропочкой иду
за окуньками, лов подлёдный
из года в год (да хоть коту) –
потешный промысел народный –
отдушина житейских дум,
печалей городских, привычных,
с которых разве что запить
или запеть по электричкам:
душа, не спи!
Пусть тело, привалясь к окошку,
хранит тебя до лучших дней,
двух нищих храма у дверей
потом накормит, словно кошку.
Душе без тела бы уютней,
но столько нянчалася с ним,
так трудно приучала к будням
и людям… что его винить.
Оно взбодрится на морозце
и, сотню грамм приняв на грудь,
природой даренную прозу
читать продолжит вновь: про труд,
про воспитание и совесть,
про долг и честь, и даже смерть,
про снег, что вечно здесь по пояс…
Тропу бы протоптать успеть
до родничка под самым взгорьем,
чтобы старушка иль дитё
живой воды набрали вскоре.
И пусть, как в песне: жизнь идёт…