Наши представления о порядке и законе прикованы к суше. Море — это мир свободы, где не действуют правила, которые тысячелетиями вырабатывались сухопутными человеческими цивилизациями.
Материал опубликован на портале "Частный корреспондент".
Одна из самых экстравагантных теорий происхождения человека (наши предки появились, видимо, где-то около 1,5—2 млн лет назад в районе Великих озер в Африке) связывает эту биологическую революцию с тем, что наши пращуры проводили много времени в воде, что привело, в частности, к утрате шерстяного покрова. Есть также и некоторые биохимические особенности (например, молочная кислота в нашей крови), которые указывают на то, что мы до сих пор ближе к морским животным, чем к сухопутным.
Сегодняшние жители африканского Сомали, захватывающие огромные корабли на своих утлых суденышках, похоже, являются еще одним аргументом в пользу революционного значения воды в истории человеческого рода. Всплеск пиратства в наше время выглядит насмешкой над «серьезным» мировым порядком. Они наносят удар в его самое болезненное место — глобальную сеть международной торговли. Большие державы, создавшие огромные машины убийства, бороздящие моря и океаны, явно не знают, как приструнить этих хулиганов.
Но даже если «мокрая» теория происхождения антропоидов и верна, человеческая культура является всё же преимущественно сухопутной. Эта сухопутная сущность обнаруживается в извечном стремлении самых разных обществ и государств установить твердый порядок. Эта метафора обнажает сухопутную сущность человеческих цивилизаций — как древних, так и новых, пресмыкающийся по земле характер власти. Вода, напротив, — это хаос, поглощающий и разрушающий твердый порядок. Такой мотив мы найдем в мифологии большинства крупнейших человеческих цивилизаций. Земля — это матерь порядка и права, вода и потоп — источник бед и хаоса. Это не случайно, ибо миф — древнейшее средство контроля, легитимации существующего порядка и власти.
Это обстоятельство не ускользнуло от внимания Карла Шмитта, который, при всех сложностях его биографии, безусловно, является одним из крупнейших политических мыслителей XX века. В своем историческом анализе истоков современной правовой системы — как государственной, так и международной — во всех деталях прослеживает ее сухопутное происхождение. Как современный правовой порядок мира, так и правила, регулирующие войну, представляют собой проекцию европейского континентального опыта. Этот «номос земли», который оформляется по мере того, как европейцы открывали пространство океана и осуществляли колониальные захваты, формируя современную систему международного права.
Мировой правовой порядок становится возможным постольку, поскольку он знает свою противоположность — свободу морей, по отношению и в противоположность которой утверждается закон и правила. Море изначально не знает ни права, ни мира, ни собственности. Это пространство свободного захвата — добычи на берегах и других кораблей. На море не действуют правила сухопутной войны.
Но суша стремится распространить свое влияние и на свободу моря. Огромную роль в этом сыграла Англия — владычица морей. Опираясь в том числе на пиратов. Вспомним фантастическую карьеру Фрэнсиса Дрейка — корсара, ставшего британским адмиралом, удостоенного рыцарского звания.
Суша — это «многополюсная» политическая система. Возникновение порядка на море обязано своим существованием господству на море одной — островной — державы. Поэтому по внешнеполитической риторике современных государств нетрудно опознать, какие государства мыслят в логике сухопутной, а какие — в морской. Однополярное господство, эстафету которого от Англии восприняли США, всегда было причиной недовольства континентальных стран (вспомним хотя бы Наполеона). Один из континентальных историков морского международного права писал в конце XIX века: «На море равновесия не существует. Океан, это общее владение, принадлежащее всем народам, сделался добычей одной нации». Однополярное господство является важнейшим объектом атаки континентальных врагов Англии — как в Первую, так и во Вторую мировую войну.
Нетрудно заметить, что и сейчас суша остается той отправной точкой, исходя из которой стремятся упорядочить отношения на море. Самый яркий пример — наши похождения в Арктике: дно моря трактуется как «наше», поскольку рассматривается как продолжение «континентального шельфа», то есть как продолжение материка. Так же и с пиратами. Большинство военных экспертов считают, что решить проблему сомалийских корсаров можно лишь путем «установления порядка» в самом Сомали, то есть на суше. Но ввязываться в сухопутную войну — это совершенно другая история, чем столкновения на воде.
Добывание выхода к морю является одним из главных сюжетов русской военной и политической истории. Но в этой теме есть и другая сторона. Можно сформулировать такой вот парадоксальный тезис: есть определенная взаимосвязь между опытом моря и опытом свободы. Свобода моря — это негосударственная по своей сути свобода. Пират — это мощнейший культурный образец свободного поведения. Поведения, которое не может никто контролировать (даже если он встал на службу государства, что было сплошь и рядом в истории пиратства). Контроль может быть установлен лишь над теми, кто живет на земле. Суша — это место, где власть способна установить «порядок», моря — это пространство, где большинство ее инструментов не работает. Большая сухопутная территория ни в коем случае не является подобием моря. На суше мы движемся по дорогам, причем река — это всего лишь одна из таких дорог. На море ваш корабль идет в любом направлении — согласитесь, совсем другой опыт движения.
Море формирует определенный социально-психологический тип человека. Ведь корабль — это социальная группа, в которой нельзя жить индивидуально и при этом полагаясь на далекое «государство». Почему американцы, как заметил уже Токвиль, обладают удивительным качеством создавать ассоциации? Не потому ли, что они приплыли «из-за моря» и, пересекая океан, обрели опыт, которым не обладают континентальные жители? Корабль — это команда, которая должна быть сплоченной, иначе им просто не выжить. Это колыбель того типа «гражданского общества», который так хорошо известен нам по США, но почему-то никак не хочет формироваться в России.
В русской культуре есть образ, который не встречается в мифах других народов. Таков град Китеж, уходящий под воду, а вовсе не затопляемый водой. Не есть ли это затаенная тоска по стихии, которая укроет от сухопутного «порядка»? Не случайно яхта — непременный атрибут российского олигарха. Но ведь яхта — это проекция детской мечты о свободе (тяга к футболу — также, конечно, из детства). Море — это опыт свободы. И не только политической.
Михаил Константинович Петров, один из интереснейших советских философов, написал в советское время работу, которую можно рассмотреть как удивительный манифест свободы в советском государстве. Она называлась «Пираты Эгейского моря и личность», где он сформулировал такую мысль: философия и ее идеал свободного поиска и открытия истины могла зародиться лишь в культуре, когда сухопутной аграрной цивилизации был противопоставлен свободный дух пиратов, сумевших ускользнуть от контроля традиции и поддерживающего ее мифа. Просачиваясь в человеческую культуру, море формирует пространство свободы.
Автор: Виталий Куренной, "Частный корреспондент".