Если кому на Руси и жилось хорошо, так это Некрасову
Авдотья Панаева слыла одной из первейших красавиц Петербурга. Чтобы рассказать, с кем она водила знакомство, надо перечислить всех русских литераторов середины XIX века. Она и сама была писательницей. Её повести давно уже никому не интересны. Зато воспоминания читаются на одном дыхании.
«Меня никто не ласкал»
Авдотья родилась в актёрской семье. Так и хочется написать: её с детства тянуло на сцену. Нет, на сцену её особо не тянуло. По словам Панаевой, девочки, учившиеся в театральной школе, мечтали не столько об актёрской карьере, сколько об удачном замужестве.
Отец — Яков Брянский — считался хорошим актёром. Хотя Александр Пушкин пишет, что «Брянский в трагедии никогда никого не тронул, а в комедии не рассмешил». Зато он превосходно играл на бильярде. И свободное время предпочитал проводить в бильярдной.
Мать на бильярде не играла. Она играла в карты и тиранила всех домашних. В общем, обстановка в семье была вовсе не богемная. Скорее — мещанская. Панаева опишет её в повести «Семейство Тальниковых». Цензура запретит повесть. Она, дескать, подрывает родительский авторитет.
Понятно, что Авдотье хотелось поскорее покинуть отчий дом. И в 18 лет она вышла замуж за Ивана Панаева. Он дворянин, литератор и весьма состоятельный человек. Старше её на восемь лет. Казалось бы, удачная партия.
Но Иван Иванович — человек на редкость пустой. «Ветрогон, инфузорий, но не злобен, подобно младенцу», — так отзывался о Панаеве его близкий друг Виссарион Белинский.
Панаев что-то сочинял, но ничего стоящего не сочинил. Он получил большое наследство, но всегда не при деньгах. У него куча друзей, но никто не воспринимает его всерьёз. Инфузорий, чего тут скажешь…
Жену Панаев любил, но недолго. Поскольку долго любить был не в состоянии. Он свозил жену за границу. Похвастался перед друзьями: смотрите, мол, какая она у меня красавица. И снова начал бегать за каждой юбкой. А про жену как-то подзабыл. Ему даже льстило, что все от неё без ума. «Некому защитить её против самого нахального обидного волокитства со стороны приятелей дома», — возмущался историк Тимофей Грановский.
«Меня никто не ласкал, а потому я была очень чувствительна к ласкам», — вспоминает Панаева о своём детстве
Как не ссорились Иван Иванович с Николаем Алексеевичем
Однажды в квартире Панаевых появился начинающий поэт и журналист Николай Некрасов. И сразу влюбился в Авдотью. Поначалу она на него и внимания не обращала. Кому нужен бедный и никому не известный рифмоплёт? Некрасов долго добивался взаимности. Грозился утопиться. Сочинял стихи. И в конце концов уломал Авдотью Яковлевну. И стал жить вместе с Панаевыми.
Их тройственный союз вызывал живой интерес в обществе. Иван Иванович выглядел как-то жалко. Некрасов устраивал сцены ревности. Иван Иванович терпел.
Панаев дал денег, чтобы издавать журнал «Современник». Некрасов быстро прибрал журнал к руками и требовал, чтобы Панаева не подпускали к журнальной кассе: «Он — легкомысленный ветреник, любит сорить деньгами». Более того, Некрасов требовал, чтобы Панаева — официального редактора — не подпускали и к редакторской работе. Иначе он набьёт журнал «всякой дрянью, сочинённой приятелями». Сам Некрасов набивал «Современник» стихами, посвящёнными жене Панаева, а деньгами из журнальной кассы распоряжался как своими собственными. Остаётся только посочувствовать Ивану Ивановичу. Нельзя, право слово, быть таким инфузорием.
Но все почему-то сочувствовали Панаевой. Грановский сокрушался: «Видно, что над ней тяготеет влияние необразованного, пошлого сердцем человека». Это он про Некрасова.
Некоторые друзья — из числа поборников нравственности — отвернулись от семейства Панаевых-Некрасовых. Но настоящим шоком стала история об огарёвском наследстве, в которой эта троица проявила себя с новой — криминальной — стороны.
Воровка на доверии
Авдотья Панаева была подругой Марьи Львовны Огарёвой. «Одни говорили, что она пустая, напыщенная, светская барыня, совсем неподходящая к поэтической натуре её мужа, — пишет о ней Панаева, — другие, напротив, восхищались ею, находя в ней возвышенные стремления». Но главное, что её муж, Николай Огарёв, был богат. Он перевёл на жену значительный капитал, чтобы она жила на проценты с этой суммы. А сам хотел развестись.
Чета Панаевых-Некрасовых, видимо, находила в жене Огарёва настолько возвышенные стремления, что подбила её потребовать весь капитал, а не только проценты. А Огарёв уже сошёлся с другой и просил только развода. Вместо развода — судебный иск.
Панаева, получившая доверенность на ведение дел, взяла верх. У Огарёва отобрали имение в 4000 десятин и 550 душ, освобождению которых он поклялся посвятить всю жизнь, но промедлил. Имение, которое оценивалось в полмиллиона рублей, продали. Марье Львовне причиталось 200 тысяч ассигнациями. Через два года она умерла. В нищете.
Оказалось, что ни копейки от Панаевой она не получила. И Огарёв ничего не получил. Друзья Огарёва рвали и метали. Герцен обзывал Некрасова вором и мошенником. Все винили именно его. Такая уж у него была репутация. Вполне, кстати, заслуженная.
А Огарёв был большой фантазёр. И у него как раз рухнул последний безумный прожект: крестьяне сожгли фабрику, которую он, следуя заветам утопистов Фурье и Сен-Симона, для них построил.
Теперь уже Огарёв, ставший наконец пролетарием, подал иск. Панаева отказалась возвращать деньги. Удивительная наглость. Обворовали темпераментную дурочку — понятно. Но коли попались — деньги-то отдайте.
Вместо этого Некрасов через Тургенева принялся шантажировать Огарёва. У меня, мол, есть твои письма к Марье Львовне, которые доказывают связи с политэмигрантом Герценом. Их можно предъявить «куда следует». Либо отстань от нас, либо, как говорится в некрасовских стихах, «иди и гибни».
Огарёв в кои-то веки поступил разумно: уехал за границу и оттуда повёл тяжбу. Процесс он выиграл. Воровка Панаева выплачивала какие-то деньги. То есть выплачивал за неё Некрасов. Из средств «Современника». Что думали по этому поводу сотрудники журнала — неизвестно.
Не везёт в любви
Николаю Огарёву решительно не везло с жёнами. Первая связалась с художником Воробьёвым. Со второй женой — Натальей Тучковой-Огарёвой — он приехал в Лондон к Герцену. И снова, как в случае с Панаевыми и Некрасовым, мы видим любовный треугольник. Жена Огарёва ушла к его лучшему другу — Герцену. И все они жили в одном доме.
Тучкова-Огарёва родила от Герцена дочь — Елизавету. Ей дали фамилию Огарёва. До 10 лет Лиза была уверена, что Огарёв — её отец. А в 10 лет ей зачем-то сообщили, что отец — Герцен.
У девочки слегка помутился рассудок. В 17 лет она покончила жизнь самоубийством. От несчастной любви.
Отцы и дети
Потомки оказались более снисходительными. Большой любитель детей и Некрасова Корней Чуковский пишет, что Панаева действовала «нечаянно»: «Тратила деньги, не думая, откуда они, а потом оказалось, что деньги чужие. Это ведь часто бывает».
Ну, это у кого как. Хотя Некрасов действительно жил на широкую ногу. Когда он играл в карты, то любил между десятками тысяч своих рублей положить две тысячи из кассы «Современника». Считал, что это хорошая примета.
Была и другая примета: перед большой игрой не платить сотрудникам гонорар. Такого рода нюансы, разумеется, не мешали Некрасову в стихах оплакивать тяжёлую долю простого народа.
Советский историк Яков Черняк, как и Чуковский, уверен, что нельзя говорить «о предумышленном воровстве» со стороны Некрасова. Просто «подвернулся случай иметь хоть какой-нибудь резерв в виде небольшого состояния сблизившейся с его подругой женщины», а «Герцену это казалось возмутительным по личному дворянскому атавизму».
Герцен, Огарёв, Тургенев принадлежали, если пользоваться терминологией Владимира Ульянова-Ленина, к дворянскому этапу освободительного движения, для которого были характерны такие атавизмы, как осуждение воровства. Но нарождался новый — разночинный — этап. И Некрасов, от которого отвернулись друзья-дворяне, примкнул к разночинцам, к революционным демократам. Его новых друзей — Николая Чернышевского и Николая Добролюбова — история с огарёвским наследством не смущала. Она вполне укладывалась в теорию разумного эгоизма, которую исповедовал Чернышевский.
Короче говоря, эта грязная склока расколола русскую литературу и русскую прогрессивную общественность на два лагеря: на «отцов и детей».
Вместе тесно, а врозь скучно
Роман Панаевой и Некрасова длился около 15 лет. Не роман, а сплошное мучение. Некрасов страдал, как тогда говорили, ипохондрией. Мог днями валяться на диване и молчать. А когда не молчал, ругался с Авдотьей Яковлевной. А поругавшись, писал стихи — «панаевский цикл». А затем снова молчал и ругался.
Жить вместе они не могли. И врозь — тоже не могли. Некрасов регулярно бросает Панаеву. Уезжает от неё за границу. Уходит к француженке. Но, как только он уходит, тут же начинает страстно любить. Сочиняет стихи. Возвращается. И сразу же перестаёт любить. «Я, кажется, сделал глупость, возвратившись к Авдотье Яковлевне, — признаётся он в письме. — Нет, раз погасшая сигара — невкусна, закуренная снова!» И так — раз за разом, из года в год.
В 1862 году умер Панаев. В последние годы жизни он разочаровался в друзьях, «похудел, изменился в лице и потерял аппетит». В общем-то, немудрено.
Теперь Некрасов с Панаевой могут связать себя законными узами. Но отношения уже на излёте. Вскоре после смерти бедного Ивана Ивановича они окончательно расходятся. Слишком много накопилось взаимных обид.
Панаева выходит замуж за Аполлона Головачёва, сотрудника некрасовского «Современника». Некрасов терзается, но поздно. А Авдотья Яковлевна наконец-то обрела что-то вроде семейного счастья.
Правда, новый муж мало чем отличается от Панаева. Такой же беззаботный волокита. Но у неё рождается дочь. У Авдотьи Яковлевны были дети от Панаева и Некрасова, но они умерли в младенчестве. А с этим поздним ребёнком — она родила дочь в 46 лет — всё было хорошо.
Некрасов выкупил у неё панаевскую долю «Современника». И время от времени давал денег. Судя по всему, немного. Панаева с Головачёвым живут бедно. Писатель Ковалевский обращается к Некрасову:
Вы когда-то лиру
Посвящали ей.
Дайте ж на квартиру
Несколько рублей.
А потом Головачёв умер. И Некрасов умер. В один год. А Панаеву все забыли.
Когда-то в неё влюблялся Фёдор Достоевский. Афанасий Фет посвящал ей стихи. Александр Дюма захаживал в гости и лез целоваться. Теперь она никому не нужна.
Она перебивается литературным трудом. Пишет воспоминания. Хотя сама признаётся: «Если бы не страх, что маленькие сироты, мои внучата, умрут с голоду, то я бы ни за что не показала бы носу ни в одну редакцию со своим трудом, так тяжело переносить бесцеремонное отношение ко мне».
Авдотья Панаева умерла в 73 года. Практически в нищете. За 40 лет до этого — по её милости — в нищете умерла Марья Огарёва. Наверное, справедливость всё-таки существует.
После смерти Некрасова многие отвернулись от Панаевой. Оказалось, что её знаменитые друзья водили с ней дружбу только из-за поэта
Автор текста: Глеб Сташков
Интересные факты:
Фёкла, она же Зина
Когда Авдотья Панаева ушла от Николая Некрасова, он завёл роман с Селиной Лефрен, актрисой французской труппы Михайловского театра. Авдотья Яковлевна сама обучала Некрасова французскому языку, чтобы он мог изъясняться со своей новой возлюбленной. Но Селина, подзаработав денег, уехала на родину.
Незадолго до смерти Некрасов наконец женился. Его избранницей стала деревенская девушка Фёкла Викторова. У неё — ни манер, ни образования. Поэт, видимо, ценил в ней душу. И, конечно же, молодость — она на 25 лет моложе его (Панаева была на год старше).
Восхищаясь нравственной чистотой Фёклы, Некрасов всё-таки испытывал некий дискомфорт. Прежде всего, от имени — Фёкла Анисимовна. Поэт называл её по-своему — Зина. Так благозвучнее.
Несносный Тургенев
В мемуарах Панаевой многие знаменитости предстают не в лучшем свете. Скажем, Александр Дюма — бесцеремонным обжорой. Но больше всех от неё досталось Ивану Тургеневу.
Тургенев — трус. Тургенев — врун. Тургенев тянет из Некрасова деньги и подбивает его играть в карты.
Автор «Записок охотника» на деле ярый крепостник. «Прежде мужик с трепетом шёл на барский двор, — возмущается он, — а теперь лезет смело и разговаривает со мной совершенно запанибрата, да ещё с какой-то язвительной улыбочкой смотрит на тебя».
В панаевском изображении Тургенев — исключительный сноб: «Вспомни, — говорит он Некрасову, — как мы с тобой в сороковых годах, бывало, пожирали обеды в 50 коп., а теперь нас стошнило бы, если б только посмотрели на такой обед. Прежде я, приезжая в деревню к матери, был доволен расположением какой-нибудь Натальи из девичьей, от которой несло русским маслом и опойковыми башмаками. А теперь такая женщина возбудила бы отвращение, если б приблизилась ко мне… Тогда мы имели развращённые понятия, а теперь только явились в нас потребности к изящному».
Панаева не могла простить Тургеневу разрыва с Некрасовым. Хотя, когда она писала воспоминания, их обоих уже давно не было в живых.