Три года я работаю в составе региональной комиссии по помилованию. За все это время наша комиссия не рекомендовала к помилованию ни одного осужденного. Ни одного!
Не буду называться и не буду указывать область. Судя по федеральной статистике, мы все, члены комиссий в разных регионах России, работаем примерно с одним коэффициентом полезного действия. Почему так?
«МИЛОСТЬ К ПАДШИМ» ВЫШЛА ИЗ МОДЫ
Просить помилования у президента – такое право закреплено Конституцией РФ за гражданами нашей страны. До 2001-го в России действовала Комиссия по помилованию при президенте РФ. С момента ее создания в 1992-м ее возглавлял писатель Анатолий Игнатьевич Приставкин.
Статистика работы той комиссии такова:
- в 1992 году были помилованы 2,726 осужденных;
- в 1995 – 4,988;
- в 1999 – 7,418;
- в 2000 – 8,650.
Прошения о помиловании направлялись осужденными прямо в президентскую комиссию.
Приговор смягчался примерно каждому десятому.
Легко посчитать, сколько ежегодно приходило прошений. На каждом заседании рассматривалось по 200 – 300 дел.
Однако милосердие «в промышленных масштабах» вызывало много вопросов. Иногда приговоры смягчали даже махровым рецидивистам. Не впечатляла и статистика рецидива после помилования. В итоге комиссию упразднили. С 2001-го изменился и подход к помилованию, и процедура реализации этого права.
Чтобы добиться помилования, сегодня прошение осужденного должно получить – загибайте пальцы – 1) поддержку администрации колонии (тюрьмы, СИЗО), 2) руководства УФСИН по региону, 3) региональной комиссии по помилованию (я как раз в такой работаю на общественных началах), 4) губернатора… Лишь после этого оно попадает на стол 5) президента РФ.
Статистика сегодня совершенно другая: в 2013-м президент помиловал 5 человек; в 2015 — 2; в 2017 – 4; в 2018 – 5 человек. Помилование стало исключительным явлением. Призывы о «милости к падшим» стихли.
ПОНЯТЬ И ПРОСТИТЬ?
Нет, осужденные, конечно, это не цвет нации. Вот цитата из прошения о помиловании: «За время отбывания наказания осознал и понял, что самое важное в жизни человека – это любовь и забота о семье, свобода, честный труд, здоровье и благополучие близких тебе людей».
А это из справки к тому же прошению: «…осужден по п. «в» ч. 3 ст. 131 УК РФ (изнасилование, то есть половое сношение с применением насилия и угрозой его применения к потерпевшей, соединенное с угрозой убийством потерпевшей, заведомо не достигшей четырнадцатилетнего возраста). Отменено условно-досрочное освобождение от наказания по аналогичным составам преступлений и окончательно наказание определено на срок 17 лет лишения свободы».
Любовь – самое главное, говоришь? Четыре ходки и все за изнасилование!
УДО было! Интересно, на что ты, насильник-рецидивист, надеялся, когда писал прошение о помиловании президенту – отцу двух дочерей?
Когда приходят прошения о помиловании от осужденных, совершивших уже не первое убийство, от закоренелых наркоманов или профессиональных воров, которые на воле бывают лишь в короткие промежутки от срока до срока, часто спрашиваешь себя: зачем они их пишут. Ведь даже формально они под помилование не подходят!
В законе указано, кто не может быть помилован. Это те, кто совершил преступления, находясь на испытательном сроке, злостные нарушители режима содержания, ранее освобожденные по УДО или по амнистии, и те, кому судом смягчался приговор. Да, там есть оговорка «как правило». Но наивно полагать, что что-то, кроме острой политической необходимости, заставит кого-то обратить внимание на эту оговорку.
Зеки, полагаю, тоже это прекрасно понимают.
Самая популярная литература на зоне – как раз по юриспруденции и психологии.
Мне иногда кажется, что у этой категории просителей внутреннее соревнование: кто из них быстрее вызовет у женщин из комиссии тяжкий вздох: «Клейма ставить негде».
Законом не ограничен состав преступлений, за которые президент миловать не будет. Но на практике нашей комиссией практически сразу отметаются в сторону прошения тех, кто совершил умышленные преступления против несовершеннолетних, против беременных женщин, тех, кто занимался распространением наркотиков, или тех, кто совершал свои преступления с особой жестокостью. Рецидивист – тоже клеймо. Даже если это было давно.
Прения могут начаться, если осужденный – первоходок, если у него сильные связи с родными или преступление совершено по какому-то глупому стечению обстоятельств. А такие бывают.
СИЛА БЮРОКРАТИИ
Однажды мы рассматривали дело простого работяги, отца семейства, который стал участником ДТП. В Подмосковье ночью в его малолитражку влетел и насмерть разбился мотоциклист. Мотоциклист ехал по городу на скорости примерно вдвое выше разрешенной. К тому же в этот момент совершал обгон по встречной.
Кто там был среди родственников погибшего парня, не знаю. Но суд не только признал виновным водителя-провинциала и отправил его за решетку, но и за мотоцикл обязал его выплатить ущерб.
Члены нашей комиссии практически хором определили: «Если не его миловать, то кого?»
Но в итоге, малодушно согласились на резолюцию, предложенную председателем: «Запросить дополнительные материалы».
Пока продолжалась эта бюрократическая переписка, у осужденного подошло УДО.
Многоступенчатое сито для прошений о помиловании придумали люди, хорошо знающие главный принцип бюрократа – не брать на себя ответственность. После реформы нас – «вершителей судеб осужденных» – стало не 13-17, как в комиссии Приставкина, а тысячи. Администрации колонии и руководству УФСИН проще написать, что не поддерживают прошение, чем портить статистику рецидивом. Председателю региональной комиссии проще не готовить прошение о помиловании (и заставлять губернатора ломать голову: светиться ли лишний раз перед президентом), а рекомендовать дождаться УДО. Могу предположить, что и в Кремле свои аппаратные игры – нам неведомые.
В конечном счете ручей прошений о помиловании оказался практически перекрыт мощной плотиной, сложенной из осторожности и благих намерений.
ГЛАЗА В ГЛАЗА
Иногда заседания комиссии по помилованию проходят прямо в учреждениях, и тех, чью судьбу мы решаем, мы видим своими глазами.
Он сидел на табурете посреди комнаты заместителя начальника колонии – старый, седой, больной, раздраженный человек. Костыль лежал на полу. Большие мозолистые руки нервно мяли «феску» – зековский картуз. Отвечал на наши вопросы про то, как поскандалил, как ткнул соседа, разбившего ему окно, куском ножовочного полотна – самодельным ножиком, с которым обычно ходил за грибами…
Как из-за этой глупости уже два года не может увидеть внуков, не может помочь жене и детям.
Как узнал, что болен туберкулезом… Все его в деревне давно простили, включая соседа-подранка. Зачем он тут?
— А когда у вас условно-досрочное освобождение?
— Через 11 месяцев.
— Ну так это совсем скоро!
— Ничем вы мне не поможете, – бросил зло и, оперевшись на костыль, поковылял к двери.
Что-то тошно. Совесть что ли беспокоит? Этот старик может не прожить год, но мы, прикрывшись будущим решением суда, опять сняли с себя ответственность.
С каждым годом поток прошений о помиловании становится все меньше. За весь прошлый год наша областная комиссия таких прошений рассмотрела от силы десятка три. С нулевым, повторюсь, результатом. Фактически институт помилования у нас в регионе просто перестал работать.
Да, они преступники. Но они не дураки и прекрасно понимают, что согласно статистике, у них больше шансов слетать в космос, чем стать одним из четырех-пяти ежегодно помилованных россиян. Может быть, маятник, качнувшись из одной крайности в другую, найдет некую золотую середину? Когда помилование не будет обязательной рутинной процедурой, но и не будет бессодержательным термином, когда слово есть, а помилования практически нет.
Имитация милости.
В феврале 2019-го Владимир Путин снова дал поручение проработать вопрос усовершенствования института помилования. Какие изменения нас ждут? Посмотрим. Доживет ли до них раздраженный человек с мятой «феской» в руках – вопрос.