Море хохотало. Волны шипели и брызгали, словно слюна эпилептика. Но здесь, на камнях, мне было спокойно. И это — несмотря на старые детские кошмары, где цунами без разбору сметало здания и людей. Пусть остаются в детстве. Сейчас более актуальны другие…
Следующая волна разбилась прямо перед камнем, на котором я сидела. Холодная пена лизнула мои пятки. Хорошо, что море бушевало. Дай боже, чтобы шторм продлился до утра. Пожалуйста, пусть шторм продлится до утра. В шторм Он не придет сюда. Стихия все-таки сильнее, смею надеяться. Я вдохнула морской воздух. На мгновение мне почудился знакомый сладковатый запах. Нет, нет, только не сейчас, пожалуйста…
Слишком вязко. Слишком липко. Сладкие мечты сделаны из этого. Кто я такой, чтобы не соглашаться? Я объездил весь мир и увидел, что Все что-то ищут.
Меня затошнило. Я слишком хорошо понимала, из чего они сделаны. Зефирная приторность. Немного корицы для вкуса. Сладковатый запах гнили. Он всегда добавлял в мечты немного мертвечины. Как будто бы этому десерту не хватало сахара… Одни хотят использовать тебя, Другие хотят быть использованными тобой. Одни хотят злоупотреблять тобой, Другие хотят, чтобы ими злоупотребляли. Я не хотела быть едой. Он возомнил себя великолепным поваром, но, видит бог, все так переслащено! И тем не менее, обидно осознавать, что я — даже не главный ингредиент. Не главный, да. Но важный и потребный. Поэтому хорошо, что море штормит. Он не сможет до меня добраться. Пока не сможет.
Этот веснушчатый паренек, однажды утром встретивший меня на пороге, не вызывал никаких подозрений. Просто новенький в нашем районе. Просто любит знакомиться с соседями. И печет отменные яблочные пироги. На черных волосах всегда оставалось немного муки — эдакая пекарская седина… Мы довольно скоро подружились. Простой деревенский парнишка казался надежным и верным товарищем. С такими обычно лазят на деревья за антоновкой. Добрососедская болтовня стала неотделима от моей повседневной жизни. Но вскоре меня начало тошнить от яблок и корицы.
Он же все продолжал печь и приносить пироги. Я ела их, потому что не хотела обижать друга. По утрам меня рвало тягучей черной желчью. На языке оставался противный кисловатый привкус железа. А паренек все приходил и приходил. Он был слишком дружелюбен, чтобы отказываться от его выпечки. Каждое утро по расписанию — унитаз, желчь. А днем — приторная улыбка и приторные пироги. Вечером — головокружение, казалось, что не доживу до утра. Однако неизменно доживала… а утром снова — унитаз, желчь. Постоянное расписание — это, конечно, хорошо, но утомляет. А затем появилась Она.
Впервые я увидела эту девушку возле своего дома на рассвете. Проделав свой обычный «тошнотворный» ритуал, я вышла на порог — подышать утренним воздухом. Это никогда особо не помогало, но я была верна своим привычкам.
Сначала мне показалось, что это существо — не более, чем тень. Мало ли что способно породить усталое сознание, разбуженное тошнотой… Она была бледна и неподвижна, словно труп. Разве что трупам обычно несвойственно застывать в столь причудливых позах. Какой уважающий себя труп станет стоять на четвереньках, приклонив голову к траве, будто выслеживая кузнечиков? Эта поза одновременно казалась и жуткой, и нелепой. А затем она подняла голову.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Только начав двигаться, существо смогло убедить меня в своей реальности. Но лучше бы не убеждало…
Белки глаз отливали нездоровой желтизной. Зрачки утонули в этом неприятно желтом море, и увидеть их не получалось. Но взгляд… взгляд, несомненно, был направлен на меня. И это было… неприятно. Существо ощерило гнилые пеньки зубов. Однако в этом жесте не было ни агрессии, ни ехидства. Ее оскал выражал агонию. Она страдала, и уже довольно долго. И это делало Ее еще мертвее.
Она ушла прежде, чем я подняла панику. Но каждый день приходила снова, в одно и то же время. Бедолага была точна, как швейцарские часы. Увы, Она не могла получить того, к чему так стремилось ее изгвазданное тело. Мой друг всегда был проворнее и умнее этой гниющей плоти. Я даже начала Ей сочувствовать. Знаете, так порой, смотря «Том и Джерри», сочувствуешь неуклюжему серому коту, который все никак не поймает хитрую мышь.
Кстати, о кошках — как-то раз я вынесла Ей плошку с молоком. Мне представлялось, что бедняжка жутко голодна. И я надеялась, что молоко будет для Нее более вкусной пищей, нежели человеческая плоть. Все-таки этот веснушчатый пекарь был мне другом. Мне не хотелось бы, чтобы им отобедало это существо. Хотя… вряд ли Она тогда имела хоть какие-то силы на это. Но всегда лучше перестраховаться, правда? Молоко Она пила с жадностью. Белые капли текли с Ее подбородка рекой. Выглядело это некрасиво, но стерпеть возможно. И это был последний раз, когда я видела Ее. Предполагаю, что Она стала перегноем. Другой судьбы это создание и не ожидало.
Но, уходя в тот раз, Она обернулась и посмотрела на меня. Клянусь — в Ее взгляде читалась смесь благодарности и…сочувствия. Тогда я еще не понимала, чему Она сочувствует. А теперь — отлично понимаю…