Мы родились прямо в демографическую яму. Это значило, что, теоретически, нам и в универ поступать будет полегче, и на работу устроимся, как молодые специалисты, со свистом. Но все эти плюшки были где-то далеко впереди. А лет в 7 — 14 это значило, что тусоваться на даче будет не с кем. Вон у моего брата, который родился в бэби-бум начала восьмидесятых, была полная колода дачных пацанов для игры в дурака и сто одно, а моего возраста товарок вообще не водилось. Поэтому меня отправляли на лето к тёте в Кудряши. Там на четырёх улицах садово-огороднического товарищества «Связист-2» творилась история.
Я обожаю советскую логику. Сотрудникам хлебозавода надо дать участки? Будет общество «Колос». Работаете на Почте России? Будете «Связист». Работаете на Почте России не с основания телеграфа? Получите-распишитесь в «Связист-2». Мы бегали за хлебом и жвачками в магазин-вагончик соседнего садовничества «Недра». Это шахтёры. Где-то совсем уж в неприемлемо далёких и опасных краях, куда нам нельзя было ходить без взрослых, а взрослым было незачем, раскинулся «Медик». По другую сторону огородов сеялись «Сосна» и «Весна», которые враждовали (скорее всего, со скуки без профпригодности), и ходили хлестаться друг с другом толпа на толпу. Мы с медиками отсиживались в окопах. Мы на войне слишком ценный ресурс.
Сегодня история не об этом)
У тёти на даче я хоть и была самой младшей, но не была одинока. Потому что все летние каникулы мы проводили с моей племянницей (такая вот получилась у нас в семье несостыковка, что у меня две двоюродные племяшки старше меня, Маша — на 2 года и Ира на 9 лет).
А Маша была безнадёжно влюблена.
В 11 лет (одиннадцать, мать его, лет!) она «встречалась» — тут никак без кавычек, ну серьёзно, — с четырнадцатилетним мальчиком. И когда тот полез целоваться, не разрешила ему. Они поссорились и «расстались». И следующие 5 лет каждое лето она пыталась разобраться, что же там такое происходит у него в душе.
Сначала Лёша Стариченко носил погоняло «Лёша Большой», потому что был ещё один Лёша — младше того на полгода и пониже на полголовы, которому досталось быть «Лёшей Маленьким». Большой ездил на велосипеде. И, проезжая под нашими окнами, обязательно бренчал звоночком. Мы бесцельно слонялись по улицам, рвали придорожные травинки, чтобы с особым деревенским шиком запустить их сладкой белой соломинкой в рот, цветы, чтобы вплести их в волосы, как умеем, или, ближе к сезону, обдирали ветки торчащей из-за заборов на дорогу чужой облепихи.
Местом встречи был пляж. Мальчишки прыгали с тарзанки, а нашей задачей было загорать в максимально красивой и непринуждённой позе, намекающей, что мы тоже девчонки весёлые и бабушка домой пока не зовёт.
В любой день мальчишки могли поймать нас на улице и попытаться сбить на своих велосипедах, разгоняясь с горки. Иногда это стоило им новой восьмёрки на колёсах, но, таки, это того стоило.
Мы были девочки умные и понимали, что такое уж оно — глупое мальчишеское внимание. Маша таяла. Лёша загадочно улыбался ей уголками губ, огонь отражался в его зрачках, когда он смотрел на неё поверх почти ежевечернего костра возле перекрёстка улиц.
И плащ его был красен, и конь его был бел. Правда, я не особо точно помню, какого цвета была облупившаяся краска на его проржавевшем «Урале».
Потом Лёша Стариченко стал Лёхой Старым, разумеется. А Лёша Маленький — Лёхой Малым, соответственно. Им купили мопеды и, гоняя мимо нашего дома, они сигналили или добавляли газу. Иногда.
— Это он проехал? Таня, выгляни, пожалуйста. Я боюсь.
И Таня выглядывала. И после пляжа мы садились за вечерним чаем на веранде, иногда с кем-нибудь ещё из девчонок нашей улицы, и решали, насколько глубока там уже любовь.
— Как ты думаешь, на сколько процентов я ему нравлюсь?
Я морщила лоб, глубокомысленно ловила чайной ложкой размокшую в простокваше печеньку, и выдавала максимально оптимистичный и точный прогноз. Все хорошие подружки немного синоптики.
— Думаю, процента на 72.
— Да больше там! — прожевывая клубнику, вставляла свою реплику Саша, — он сегодня на пляже ТАК на тебя смотрел.. Я прям обратила внимание.
Я пожимала плечами и в следующий раз обращала внимание тоже. Делать это стало полегче. В то лето пацаны построили себе шалаш из старых почерневших досок и реечек. Нас в это святилище поначалу пускали неохотно, но потом привыкли. Ведь перед нами можно было похвастаться. Шалаш постоянно жгли, вбивали гвозди в любое живое место, и зачем-то прибивали на стены мальков, принесённых с рыбалки. Ещё мы постоянно играли там в карты. Малой вечно мухлевал, а когда его ловили, выходил из игры и садился заниматься чем-нибудь общественно-полезным. Например, прибивал к стенам мальков. Или показывал, как ловко он может бритвочкой разрезать кожу на руке так, чтобы кровь не пошла. Девчонки испуганно восхищались таким невероятным умениям.
Где-то в это же время в компанию втесалась Ира. Мы не особо общались, потому что она была «из богатых». Когда у нас был один «Уралец» на двоих, у неё был шикарный чёрный «Аист». Правда, потом его украли и в совместных поисках и расследованиях мы и сдружились.
И вот однажды летом Ира, пленённая невероятным шармом меньшего Алексея, решила признаться ему в любви. Не посоветовавшись с нами, она решила на свой страх и риск написать Малому письмо. Там было что-то про то, какой он классный и давай дружить. Малой, в отличие от Иры, с тактом был не знаком. Письмо было зачитано на перекрёстке при всей честной компании. Ира пыталась его отобрать. У Иры не получалось.
Она расплакалась, убежала домой, спешно уехала в город. Мы заставили Малого извиниться, когда она вернулась, и отдать ей письмо. Но общаться с нами Ира перестала. Не исключено, что из-за того, что при каждой встрече Малой начинал громко декларировать лучшие места из её сочинения. Может быть, конечно, и совсем не поэтому. Как знать.
Эта история заняла наши умы ещё на половину лета. На даче вообще не очень много всего происходит.
Может, именно этот случай заставил Машу сделать странные выводы. А, может, просто закончились ромашки на всех окрестных полях и прогноз «Любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмёт — к чёрту пошлёт» уже не устраивал, но она тоже решила признаться. Ведь Старый был не такой. Он, несомненно, её ценил. А молчал и улыбался уголками губ, сидя у костра, он только от скромности и неуверенности в её ответных чувствах. Семьдесят два процента влюблённости ведь выглядят именно так.
В тот вечер мы жгли костёр на пляже. Маша грызла яблоко, Лёша помешивал прутиком угольки. Она решилась.
Как была, с яблоком, она отозвала его в сторонку. Собрав в кулак всю волю, она начала:
— Лёша, я..
Он непонимающе уставился на неё, не имея ни малейшего представления, зачем его оторвали от стратегического запекания картошки впрок.
— Лёша, яблоко хочешь? — зелёное наливное протянулось к нему. Он обрадованно схватил яблоко и с хрустом тут же умял его, не оставив и косточки.
Больше попыток признаться Маша не делала и продолжала страдать молча. В девичьем мире «молча» — это вынося мозг всем ближайшим подругам. Я твёрдо держала свою позицию. 72 процента — это заметно ведь, что она ему нравится, но фиг знает, что там у него в голове.
На следующий год всё изменилось. Все пацаны улицы скинулись и отец Старого купил на своё имя старый белый запорожец с одним чёрным крылом и без пассажирской двери. О любви можно было забыть. Первым делом, как известно, запорожцы.
Парни перестали ходить на пляж и снесли провонявший всем на свете и протухшей рыбой шалаш. Всё, что осталось в их жизни — этот проклятый запорожец. Целыми днями они лазали по нему, под ним, в него, перемазываясь в мазуте и переставляя с места на место кишки железного коня. Им даже удалось заставить его ездить. И каждый вечер, провалявшись под этим чудом отечественного автопрома весь день, они ехали кататься до магазинчика в соседнем обществе. Девчонки из Сосны и Весны были в восторге. Мы ревновали.
Конечно, проезжая под нашими окнами, они всё так же кряхтели мотором и сигналили. Но делали это непростительно редко.
Чужим же девчонкам у магазина доставалось целое шоу.
Запорожец заставили поехать, но вот починить тормоза так и не удалось. Поэтому, подъезжая к пункту назначения, Старый за рулём сбавлял скорость до минимума, а Малой выскакивал с пассажирского сиденья (благо, дверь они тоже так и не приделали), хватался руками за бампер под багажником, упирался ногами в землю и тормозил. После такой феерии оставалось только зайти за пивом в ларёк и прихватить на закуску уже впечатлённых дачных прелестниц.
В конце этого лета, когда уже ничего не предвещало развития сюжета, Лёша довёз Машу до дома. Не суть даже важно, о чём они там говорили, но взяли и поцеловались.
На следующий день он уехал в город. А она уехать не могла. Могла только улететь. Одному богу известно, сколько раз во всех подробностях я прослушала эту историю про первый с одиннадцати лет поцелуй с её героем.
Это был несомненный успех. Рывок вперёд. Семьдесят два процента оправдали себя на все сто и уверенно поползли вверх. Это же уже целый поцелуй! Всё ж понятно! Что может быть очевиднее? Фамилию не очень хочется менять, но дети точно будут красивые.
А потом наступило следующее лето. Последнее долгое лето у тёти на даче.
Лёша вёл себя так, как будто ничего не случилось. Там, в запорожце. Полгода назад.
Он стал приезжать с какими-то городскими друзьями, привозить каких-то девиц..
Многим позже мы узнали, что дамы, которых возят по дачам редко бывают властительницами дум. А тогда..
— Она такая толстая! Она подняла рубашку показать пирсинг, а там пузо! Да на ней даже штаны его не застёгиваются! Правда же она толстая? — возмущалась Маша.
— Правда. Очень толстая. Самая толстая, что я видела в своей жизни, — подтверждала я.
Он стал приезжать только на выходные. После толстой привёз какую-то готэссу, после неё ещё кого-то. То безрадостное лето мы просто загорали на пляже, ели клубнику и вспоминали городских мальчиков.
Маше было уже 16, мне — 14. Она готовилась к выпускному, а у меня уже был лицей.
Что случилось потом? Лёша закончил какое-то ПТУ, устроился работать, кажется, автомехаником. Маша выучилась на врача, вышла замуж и уже счастливо родила дочку.
Вот такая история.
Сейчас нам кажется, что это всё такая чушь и глупость, что очевидна развязка и предсказуем финал. Но какая разница, если было так интересно сидеть на веранде и раскладывать на молекулы каждый взгляд молодого, перспективного гопника?)
Красота в глазах смотрящего.
Главное, чтобы девочки умели влюбляться, а остальное — не так уж и важно.
