1.
Паша всю свою жизнь хотел спать. Просыпался и думал, зачем он просыпается, бессмысленно ел не разбирая, все что попадется под руку в надежде, что еда придаст ему сил, но после еды спать хотелось еще сильнее. И еще это невыносимое чувство, когда он лежал на сером диване, все километры воздуха в атмосфере давили на него, не давая поднять головы. И просыпаясь, он опять думал, почему нельзя остаться спать на всю жизнь. Но разве это жизнь.
И все таки иногда ему удавалось отскрести себя от дивана и поставить макушкой к потолку. Тогда весь груз атмосферного давления приходился на эту макушку и начинал медленно продавливать дыру. Но приходилось терпеть. Нужно же платить этой жизни за то, чтобы поспать на сером диване.
Он работал дома, но иногда с завистью смотрел на людей, которые утром вдыхали новизну дня свежими рубашками и спешили туда, где будут также подпирать груз атмосферы макушками и мечтать только о том, чтобы найти положение, где голова не падает, когда засыпаешь. Но этот момент, когда день еще непоношенный, необиженный и незапитый кофе казался единственным моментом, когда жизнь еще имела шанс начаться.
Но отвернувшись от окна он возвращался к своей головной боли и к жуткому светящемуся прямоугольнику, от которого разрушается дофамин или меланин или еще какой-нибудь -нин, который позволяет уснуть.
А ее звали Нина. И с ней спать не хотелось. То есть как раз хотелось, но не спать, а быть. Нина жалела времени, которое тратилось на сон. Сон как неприятная обязанность, невкусное лекарство. Как же можно спать, когда столько можно сделать и как жаль, что и трех жизней не хватит сделать все, что хотела делать Нина. Но Нине было не видно, как нам, с высоты размышлений о судьбах, что все равно усилия бессмысленны, у Нины было счастье не думать сверху, а думать в точку, в точку ее конкретной секунды. У нее была только 1 секунда жизни, но почему-то наполненная смыслом. А у Паши была вся история человеческого существования, но совершенно бессмысленная.
Когда ты спишь тебя нет - это очень практично: можно уйти от проблем. Когда-то в детстве он потерял 500 рублей, которые дала мама и так боялся сказать, что решил спать и не просыпаться. И долго так спал. Наверное лет 30, пока не проснулся однажды с трехдневной щетиной и невыносимой сухостью в руках.
На экране ноутбука закружился огонек, давая понять, что он просыпается. Хоть кто-то может это сделать, подумал Паша, у него было еще 30 секунд чтобы поспать.
Зевнул, коснулся носа - холодный. Напала дрожь, как когда просыпаешься перед дорогой рано темно, холодно, и вдруг нужно взять себя за шкирку и вынести из кусочка тепла в чужой мир и от этого хочется сжаться в комок, схлопнуться в районе грудной клетки. А для Паши работа - это чужой мир и от нее хотелось схлопнуться крышкой ноутбука и перейти в спящий режим.
Нина очень нуждалась в людях. И даже если сегодня нет никакой встречи, тренировки, лекции или спектакля, она просто садилась в метро и была с людьми. Смотрела на них и ей было интересно. К ней постоянно привязывались бомжи и маргиналы и начинали рассказывать о жизни, а она их слушала и увлекалась. Она сама была немного без определенного места жительства, потому что постоянно ночевала где-то. Часто оставалась у друзей, которых у нее было немеренно или уезжала, то на сборы, то на фестивали. Там где были люди.
Паша и Нина никак не могли встретиться. Не было точки в пространстве, где они бы могли пересечься, но им очень этого хотелось. Дополнить друг, друга, сбалансировать, смягчить колебания и оказаться на одной прямой. Но они не совпадали. Нина звонила, когда Паша спал, он никогда не брал трубку спросонья, а Нине было всегда некогда, она куда-то мчалась. И это был роман в переписке.
Переписка с незнакомым человеком - это всегда фантазия на тему этого человека. Надо же чем-то заполнять отсутствие голоса, жеста, шевеления ушей от смеха или теплой щеки, и фантазия усердно заполняет это пространство розовым сладким гелем, который, возможно, не имеет с человеком ничего общего. Но Паша имел неосторожность погрузиться с головой в этот гель и там застрянуть. Если Нина не отвечала, он думал что она спит, и представлял ее мирный сон и думал о том, какой легкий невесомый сон мог бы быть у них двоих, он почему -то решил, что они очень похожи и так совпадают!
А Нина тем временем неслась вниз по эскалатору, сбивая своим рюкзаком-домом зависших людей и рассчитывала, в какую дверь ей зайти, чтобы оказаться ровно напротив перехода на другую ветку, чтобы сэкономить еще 4 минуты и успеть взять по пути кофе. Она не имела с Пашей ничего общего, но когда он долго не отвечал, думала, что он тоже куда-то бежит и что они очень похожи и так совпадают.
Но однажды они встретились. Видимо, в мире вздрогнули законы здравого смысла или кто-то громко чихнул, но в это мгновение Нина оказалась на пороге Пашиной квартиры. Ей было невыносимо думать, что придется провести ночь в своей квартире и боже мой, неужели придется спать! Только не это. Но ни один из многочисленных друзей не мог принять ее на эту ночь, оставался лишь один незнакомый Паша или сон. Нина выбрала Пашу.
Они смотрели друг на друга через порог и розовый гель улетучивался в форточку подъезда, как дым от сигареты. На лице человека так много написано, что не нужно ничего больше, кроме как внимательно посмотреть на это лицо, и тебе все сразу будет понятно. Эти опущенные уголки губ и большие светлые глаза, сразу оскорбили ее своей неторопливостью, ей стало противно от себя, от своей суеты и от того, что так долго нужно стоять на пороге. Лучше бы все-таки легла спать. А он увидел две красные полосы над бровями, которые ему совершенно искренне признались, она морщит лоб даже когда спит, значит и во сне, она куда-то спешит.
Не совпали с первой секунды, но что было делать, если в мире сбилась настройка притяжений подходящих и заменилась притяжением случайных.
И были ведь в мире такие интересные занятия. Так она любила читать или слушать, заполнять каждую секунду своего бодрствования новым, оживлять мертвое время новым и как было интересно, как любила автобусы, потому что там можно спокойно уйти в свой собственный мир населенный умными чудесными людьми. И как легко было проехать станцию от невозможности не узнать, как же проявилась тема времени у Пруста, и это казалось самым важным в мире.
Но как сегодня невыносимо тянулись станции. Как сохли руки и дергались плечи. Как было невозможно найти для себя положение в пространстве и как раздражал этот картавый лектор. Когда же мы наконец приедем. Нина вытекла как жидкость из дверей вагона и ускорила шаг, в надежде освободится от этого невроза в руках. Она бросилась в свою квартиру, скинув пахнущую городом одежду на пианино и вжалась в свой диван. Ей очень хотелось не быть. Она пыталась уснуть. Но в голове уже проигрывались бесконечные сценарии, безвкусные мелодрамы, которые невозможно остановить. Сценарии кропотливо собирались годами в подсмотренных в метро поцелуях и случайных страницах в книжном магазине. Достаточно было одного часа, чтобы все сюжеты переписались под этого конкретного человека со светлыми глазами. Но ведь она знала, что он не тот.
И бесконечные киноленты крутятся в полусне, поремалываются, перематываются и хочется просто выключить мозг нажав на кнопку пульта, потому что слишком громко, слишком много одно и тоже. Вертится голос, лицо, его или другое невозможно, выключите.
Паша лежал в темноте, но смотрел в телефон и не спал. Он писал, судорожно водил пальцем по крошечной клавиатуре как будто боялся уснуть, не дописав. Подбирал слова, тщательнее, чем поэт, чтобы просто узнать, доехала ли она и хоть как-то завести беседу. Паша не мог уснуть, он ждал судьбоносного звука, который оповестил бы, что она существует.
Ничего не было. Так обычно оправдываются в плохих фильмах. Ну правда. Они сидели на кухне, не зная о чем поговорить. От безысходности Паша предложил Нине жареный кабачок, а Нина от безысходности согласилась. Все же лучше, чем сидеть, пытаясь не смотреть друг на друга. Но разговор о кабачках оборвался со второй же фразы. Нина понимала в кабачках не больше, чем Паша в Нине, поэтому пришлось спешно умчатся на последнем поезде, хотя так не хотелось домой.
“Наверное, получилось пресно” - думал Паша, совершенно не зная, как можно угадать, о чем сжимаются две красные полоски между бровями.
Когда ты видишь человека, твой голос в первую же секунду говорит “мой” или “не мой”, иногда Нина отмахивалась и неслась вперед, даже если услышала отчетливо “не мой”. Это ничего, с этим можно примириться, ну и что что он труслив, это просто разумность, и что грубый, это ничего, перевоспитаем. Жалкий голосок еще продолжает зудеть “не твой, не твой”, но кто же слушает эти голоса. Ведь у нас есть разум. А потом когда все рушилось, Нина вдруг вспоминала, что с первой секунды все поняла, да и ведь он действительно был трус.
А Нина решила прекратить, хотя никогда не прощалась с людьми, всегда всегда сохраняя с со всеми связь, но здесь не могла. Уж очень он ее обидел, тем что не оказался тем самым. Как он мог?
А Паша так и не понял, почему после кабачков, она спросила, какая станция метро его самая любимая. И так и не понял, почему она ушла.
Читать дальше
Глава 2