Никакой путь не должен заканчиваться в пустоте.
(Кодекс Cтранников)
Когда одиночество становится всеобъемлющим, я прихожу к Границе. Дорога ведет меж пологих холмов, по седому полю ковыля. Постепенно утихает ветер. Я иду нарочито медленно, приближаясь к обрыву, к порогу, к тишине. Ощущаю, что я сам – ветер, и волосы мои едва заметно колышутся.
Я стою на Границе, и далее начинается мир. Обычный мир, такой же, как миллионы других миров. Полный добра и зла, полный тревог и радостей, в нём есть жители, города, дороги и небеса. Это может быть магический мир, а может быть, в нём летают космолёты. А возможно, одно другому просто не мешает, миров слишком много, и законы в них отличаются бесконечно. Если честно, я не знаю, какой мир лежит за пределами Границы. Я там не бывал. И не уверен, что решу заглянуть туда.
Иногда странники между мирами бывают очень суеверны.
Но тут – Междумирье, и кто в том мире знает, что случилось в этой точке много веков тому? Я медленно иду по текучему пространству пограничной зоны, слыша отзвуки прекрасной реальности за пределом.
Следы мои отпечатываются в ткани бытия и тают розоватыми облачками. Я любуюсь привычными холмами, в которые превращается почти любое пограничье материального мира, будто планета своими круглыми боками раздвигает гравитационные волны пространства. И это отражается на тонкой ткани Междумирья.
Я думаю про Пустоту. У нее много имён, есть и поэтичные – вроде «черного ветра», и научные – вроде «А-материи», не стоит путать с антиматерией. В ней много противоречий, и философы тысяч миров пытаются понять, есть ли разница между пустотой «со знаком плюс» и пустотой «со знаком минус». Кроме той разницы, что в творящей Пустоте создаются миры, за что ее зовут ласково – Колыбелью, а голодная разрушительная Пустота миры уничтожает. Пустоту сравнивают с бездной, называют проявлением хаоса, создают дихотомию в паре с творением. Далеко не в каждом языке мироздания Пустота творящая и Пустота разрушительная именуются одним словом, и это значит очень много. Но их всегда выделяют в одну категорию определяющих мироздание сил.
Все эти вопросы можно задавать учёным, магам и философам. Я же был странником, и с Пустотой у меня были свои отношения.
Мы были врагами. Смешно, так по-юношески звучит это утверждение, но я использовал его не просто так. Когда речь идёт о Пустоте, никогда не знаешь, что станет якорем в бытие – может быть, что и внутренний юный пафос. Мы были врагами, вернее, я был ее врагом, потому что для Пустоты врагов нет. Есть только она – и всё остальное бытие. Еще одна бессмысленная философская дихотомия.
Моя война была моей сутью – я был странником, я странствовал путями бытия, я нёс с собой жизнь, потому я сражался с Пустотой всюду, где встречал ее. Она не была для меня тождественна смерти, потому что смерть – перерождение, трансформация, изменение, потеря и приобретение. Пустота же – небытие, состояние, в котором есть лишь один критерий проявления. Поглощение. Превращение всего в себя. В ничто.
Я противопоставлял ей всё – себя, хаос, творение, жизнь, дороги, развитие, движение и ветра. И смерть, конечно же, смерть я тоже противопоставлял Пустоте. Ведь смерть – это что-то, а что-то всегда стоит против ничто. До последнего.
Я иду.
Впереди – сотни черных статуй. Они замерли у самого обрыва, разделяющего мир и пространство между мирами. У самой условной, несуществующей границы, создаваемой каждым смотрящим.
Такие разные, такие одинаковые. Высокие, низкие, все, как одна, – с поднятыми руками, и кем я буду, чтобы считать эти руки у любой из статуй? Я иду вдоль обрыва под жемчужным небом, останавливаюсь ненадолго у каждой статуи. Вспоминаю имя, облик, расу, прикасаюсь. Я трогаю черноту, пальцы привычно ожидают камня или металла, холода или тепла – но нащупывают сопротивление и плотность, лишенные всякого иного ощущения. Пальцы нащупывают лишь тьму воплощенного в материю небытия. Такое возможно только там, где есть абсолютная воля.
Это хагранд. Пустота, воплощенная непоколебимой волей в камень. Самый лёгкий, прочный и бессмысленный материал во вселенной – из него нельзя ничего построить, им можно только всё разрушить, но и это никому не нужно, кроме безумцев, ищущих силу в Пустоте.
Статуи не отбрасывают теней ни в полдень, когда пограничные солнца ближайших миров пробегают над ними, ни на рассвете, ни на закате, когда каждая травинка и камень порога запускают стрелы теней по кругу. Они стоят трещинами в пространстве, округлые, чёрные, будто бы лишающие зрения всякого, кто на них глянет.
Когда-то волна Пустоты явилась к самым границам этого мира. И его хранители призвали помощь издалека, зная, что не остановят разрушение. Мир мог так легко истаять в жадной глотке Пустоты, раствориться, сойти на нет.
Все сражения с ней проходят по-разному. Каждый воин сам придумывает – как сразиться с небытием. И нет одинаковых путей, хотя многие могут быть похожи. Пустота слишком часто побеждает, чтоб считать её слабым противником. Она подкрадывается незаметно, вползает в самую суть, располагается, и вот уже нет ничего.
Все сражения с ней проходят так: кто-то дышит любовью, кто-то выхлёстывает память, кто-то стойко держит последние крохи. Кто-то отказывается от себя, оставляя лишь незыблемую искру бытия, способную вспыхнуть звездой даже в Пустоте. Кто-то плетёт паутину из трещин и осколков собственной души. Но все – все – поднимают стену воли, превращаясь в живые приманки, в ловушки, способные впитать в себя столько небытия, сколько нужно, чтоб спасти мироздание.
Вспоминаю, как тысячи странников, живых искр мироздания, стояли на краю этого мира, воздев руки к черному раскалывающемуся небу. И Пустота устремлялась к ним, не способная пройти через этот заслон.
Живые души больше любого мира. Живые души творят миры. Они слишком лакомы для неё, и оттого она мчит к живым вместилищам духа прежде, чем пожрать материю. Даже материя, исполненная вложенным в неё духом, не столь лакома для Пустоты, как жизнь воплощенная.
Она вливалась в живые сердца – и угасала вместе с ними.
Я вспоминал, как незыблемая воля хранителей, вышедших навстречу, сковывала небытие в черный хагранд, камень, плотность, бытность. И как они остались стоять тут, тысячи статуй с руками, воздетыми к уже снова лазурному небу.
Я помню их имена, их лица, их голоса. Я помню каждого из них. Ничей путь не прервался навсегда, каждый остался тут целиком. Мне нет смысла надолго замирать у какой-то конкретной статуи, но я делаю это. Не могу иначе. Все мы слабы в чем-то, всех нас порой касается печаль или сочувствие, тоска или надежда.
Потому рассматриваю черный силуэт, вырезанный кусок пространства, дырку в плоти мироздания – запертое несгибаемой волей отсутствие. Я помню, как стоял тут же, всего шагом дальше, и глядел на черные молнии в небе. Из трещин проливалась чернота, густыми волнами бегущая вниз, рывками захватывающая синеву неба.
Я оглядываюсь туда, откуда пришел. Именно в ту сторону глядят невидимые черные глаза, но сейчас я вижу только лазурь и мазки жемчужных вечерних облаков, которые вскоре окрасятся кармином. Мне не хочется прикасаться к этой статуе, в этом есть что-то неправильное. Я стою вплотную к силуэту, и за ним – тень, в точности повторяющая мои контуры.
Каждая искра души каждого из хранителей где-то загорелась снова. Ничто не умирает навсегда. Среди них было много великих. Среди них будет много великих. Как и раньше, они будут откликаться на призыв о помощи. Даже если порой это приводит к завершению пути. Я встречу всех их – рано или поздно встречу всех друзей и соратников, стоявших там и тогда.
Не все из них будут помнить и знать об этом подвиге, не каждому повезёт так, как мне. Хотя не знаю, везение ли это, – я просто помню. И всё. Память – разменная монета на тропах мироздания, ценная разменная монета.
Ни один путь не должен завершаться в пустоте. Постояв минуту, я разворачиваюсь и ухожу, забирая свою тень c собой.
Автор: Char Li