Вечность – это на один миг больше, чем ты можешь прожить. Бесконечность – на один шаг больше, чем ты можешь пройти.
(Кодекс странников)
Твоя воля-к-движению – твой стержень, который удержит тебя на путях.
(Кодекс странников)
Всякий осознающий себя имеет право на окончательную смерть.
(Закон бытия)
Странникам смерти нет.
(Один странник)
На закате ледяного зимнего вечера он дошел. Вершина предстала перед ним черным клыком, вспоровшим синее небо. Узкая трещина делила скалу на две неравные части, и странник внес в нее свою тень. На пороге он переломил свой посох и швырнул две половинки в пропасть.
Он видел в темноте, но тут мрак наползал густыми потоками, слизывал свет дороги. Он видел впереди цель, шел к ней, и каждый его шаг гулкое эхо бросало в стены. Черное зеркало, матовой пустотой проглотившее часть стены, высилось перед ним. Изредка ему казалось, что сполохи, еще более черные, чем сама темнота, бегут по поверхности.
Черное зеркало ожидало гостя. Странник улыбнулся. Протянул руку, чтоб коснуться вожделенного небытия. Но отдернул. Не сказаны еще слова, которые он знал, помнил, каждый звук их дрожал в его памяти искрами мрака.
Вот оно. Века бродяжничества, поисков и бессмысленности. Века одиночества и пустоты. Повороты, спутники, холод зимних рассветов и зной летних полдней. Голод и тоска. Безумие. Отчаяние. Боль и потери.
Все позади. Небытие предстает перед ним, обрывая его вечность. Рука дрожала, остановившись в миллиметре от черного зеркала.
Странник прошептал что-то невразумительное, желая начать заклятье. Но не смог. Голос не слушался его, предал его. Голос хотел быть, хотел плести витки дорожных песен, говорить слова приветствий и прощаний. Странник судорожно рассмеялся. Произнес свое имя. Не получилось. Он закричал, но голос потонул в темноте перед ним.
Он отошел на шаг и взял себя в руки.
«Перед черным зеркалом, перед гранью небытия я обрываю свою дорогу», – произнес он мысленно, четко, ясно, как вслух. Закрыл глаза и повторил:
– Перед черным зеркалом, перед гранью небытия я обрываю свою дорогу.
У него вышло, он продолжил, скинув с плеча плащ и отшвырнув в сторону дорожную сумку:
– Я обрываю все нити, связывающие меня с миром, я, – он произнес свое имя, – говорю, что вовеки, в прошлом, настоящем и будущем, не останется ни слова, ни дела, ни веры, ни света, ни тени от моих шагов. Вечности забудут меня, и все мои деяния будут созданы другими, все мои потомки родятся от других, все мои песни будут спеты другими. Каждое слово, вылетевшее из моих уст, перестанет принадлежать мне. Каждый след на песке занесет ветер. Во всех мирах, во всех временах не останется моего дыхания. Сама память обо мне рассыплется ворохом песчинок и растворится в великой пустыне мироздания. Никогда не родился и не родится тот, кто станет мной. Все, кто может придумать мой образ, не сделают этого. Никогда мое имя не прозвучит ни под этими небесами, ни под иными. Я перестаю существовать. Да будет так.
Он, не раздумывая боле, шагнул в черное зеркало, обрывая свою дорогу и всякую надежду на бытие.
***
Он падал.
И кричал.
Солгали. Ему солгали. Он – есть. Он – помнит. Он помнит все, до последнего звука, запаха, оттенка. Каждый свой шаг, каждый миг жизней, каждый поворот и каждого спутника.
Почему? За что? Разве мало мирозданию вечностей, пройденных по дорогам Всемирья? Разве мало дел, свершенных им? Их совершат другие, мир не лишится благодеяний, добра, зла, перемен и поступков. Он, именно он весит так мало, значит так мало. Неужели нельзя стереть его, уставшего, обреченного, отчаявшегося, – до остатка?
Его, того, у которого не осталось ничего, даже имени.
Да, он не помнил своего имени.
***
– Неудивительно, верно? – равнодушный и чуть насмешливый голос прервал темноту в моем сознании, заменив ее пронзительно-лазурным сиянием. Я рискнул открыть глаза, но тут же зажмурился – пространство кругом меня ослепляло.
– Неудивительно, что ты не помнишь своего имени, – продолжил голос, и мне показалось, что он говорит не со мной. Он не требовал ответа. – Всяк, кто проходит через зеркало, поначалу не помнит своего имени. А потом это уже не настолько важно.
– Где я?
– О, тебя что-то волнует? Ты же решил перестать быть. Так не будь. Хотя нет. Мне скучно. Потому лучше будь, ну, хотя бы еще минут двадцать. Как раз развеселишь меня. А потом – как знаешь. Можешь и не быть.
– Кто ты?
– Ну, открой глаза – и сам все… не увидишь.
Он противно рассмеялся, а я заставил себя приоткрыть веки, чтоб немного привыкнуть к сиянию. Секунд через тридцать я осознал, что нахожусь в пещере, вытесанной или выплавленной посреди льда или хрусталя. Источником светящейся лазури были сами стены. А собеседник оказался невидим.
Я поднялся и огляделся. Таки да, невидим.
– Я тебя не вижу.
– Естественно. Странно было бы, если бы ты меня видел. Я невидим, вот в чем дело. Ну, то есть меня просто нет. Как и тебя.
– Но я есть!
Голос шел отовсюду. Но его центр располагался передо мной, под потолком пещеры. Она была невелика – шагов пятнадцать в длину и шагов десять в ширину.
– Тебя нет, дружок. То есть ты, конечно, в каком-то смысле есть, но на самом деле тебя нет.
– Но я… но зеркало… – я растерянно сел, вспоминая всё, что было минуту и вечность назад.
– Само собой. Все честно. Все, что ты сказал, – исполнилось.
– Тогда почему я есть?
– Кто тебе сказал?
– Не притворяйся идиотом, – разозлился я, – я осознаю себя, значит, я есть.
– Ах, да. Как мало тебе надо, чтоб быть. Мироздание думает несколько иначе, знаешь ли.
Я молча ждал продолжения. Ощупал пол. Это был не лед. Это был незнакомый мне кристалл. Он сочился голубоватой энергией. Когда мои глаза окончательно привыкли, я понял, что свет вовсе не слепящий. Он мягкий и обволакивающий.
– Ладно-ладно, – примирительно сказал голос, разочарованный моим молчанием, – когда посидишь тут пару миллионов лет, поневоле станешь ехидным. Но я знаю, почему ты есть и почему ты осознаешь себя.
– Ну?
– Тебе действительно интересно? – голос, казалось, был разочарован. – Ну да… короче. Видишь ли, ты слишком стар. И э-э-э… я бы даже сказал – мудр. Хотя в последнем я бы усомнился. Ну да это не мне судить. Так вот. Ты, друг мой странник, видел слишком много и помнишь слишком много. Если бы ты исчез полностью, то вся твоя линия была бы стерта от и до…
– Но я так и хотел, – растерянно сказал я, не понимая, почему все еще существую.
– А почему?
– А это уже мое дело…
– Ну, так и то, что я знаю, – мое дело. Помолчим?
Помолчали. Затем я нехотя сказал:
– Я устал.
– И что? Я тоже.
– Я очень устал.
– И что? Я тоже.
– Слушай, я устал настолько, чтоб захотеть перестать быть вообще. Навсегда. И я не думал, что, пройдя через это зеркало, я встречусь тут со своей совестью!
– Я не твоя совесть, не дождешься… Ладно. Продолжу, так и быть. Видишь ли, есть тут у нас один товарищ. Он самый мудрый и все такое. Он вроде как память мира. И он помнит все. Нет, это не я, как ни странно. Хотя я тоже в некотором роде все помню. Но иначе немного. Этот товарищ, тебе знакомый не понаслышке, вынужден помнить не только то, что было, но и то, что могло бы быть. Знаешь ли, это тяжело. А ты… ты мог бы быть, понимаешь?
– Нет, – я знал, о ком он говорит. Но я не понимал, что именно он говорит про меня.
– Ну, это вопрос субъективности и объективности. Ты был. Тебя не стало. Твое решение, ага? А наш друг обязан тебя помнить. Потому что он помнит все. Совсем все. Вообще все. В том числе и то, что было, но перестало быть. Не получившиеся миры и жизни. Ну, роль у него такая. Но это слишком тяжело, понимаешь? Все помнить. Его просто на все не хватает. Ну или он не хочет. Имеет право на отдых, как думаешь, наш Раздорожник?
Я судорожно вздохнул. Там, где тема касалась Раздорожника, большинство странников были бессильны. Нечто невообразимо грандиозное, равнозначное Всемирью, было в самом центре наших путей, стояло за нашими спинами.
И при этом с Ним, со Сфинксом, вполне можно было говорить. Пусть не всегда в свое удовольствие. Я пересекался с ним. Как любой древний странник, переходящий из вечности в вечность, я встречал его на своих дорогах. И, как любой древний странник, опасался его выводов и решений, нам подчас непонятных. Вот и сейчас…
– Вот и сейчас хочу я тебе сказать, дружок, что наш бедный старый Раздорожник не хочет за тебя помнить тебя, а помнить он обязан все. Вот такая у старика блажь. Вот и есть теперь ты такой. Сам себя помнящий. Правая рука Сфинкса. Одна из тыщи правых рук, прошедших через Зеркало. А вот ничего снаружи, за стенами этого грота, от тебя не осталось, как ты и хотел. Никчемный старый бродяга, ты ведешь себя как ребенок… – он притворно жалостливо запричитал, и я раздраженно сплюнул.
– Так что, я теперь обязан тут торчать? С тобой?
– Тут? Со мной? Не надейся. Ты мне уже надоел. А мне тут до конца мироздания пребывать, – голос насмешливо приблизился, и я почти разглядел два синих глаза.
– Не надоело?
– Нет, не надоело. Тут весело. Когда никто не отвлекает, можно лежать себе тихо, размышлять о бытии. Беседовать с Раздорожником, в конце концов, почему бы и нет. А когда скучно становится – всякие вроде тебя развлекают.
– Отсюда есть выход? – я еще раз ощупал взглядом непроницаемые грани кристалла.
Голос заинтересованно вздохнул:
– А что, я тебе уже надоел? Выход, коне-е-ечно, есть!
– Кто ты вообще такой? И скажи мне уже, где я...
– Считай это перевалочным пунктом для таких, как ты. Сюда попадают отчаявшиеся. Их не так уж мало. Ты, приятель, в Лазурном Гроте. Слышал о таком?
Я не слышал.
– Странно. Жаль. Я не слишком популярен. Ну, место такое есть, и я тут иногда живу. Ну, или всегда, это как посмотреть. Ты хочешь уйти?
– Да.
– И что ты будешь делать в мире, где от тебя ничего не осталось? Как ты думаешь, каков этот мир?
– Хорош. Как и все те места, где нас нет. – Теперь я знал смысл этой поговорки как никто другой. – Но в формуле отречения шла речь о том, что меня не будет!
– В каком-то смысле тебя и не будет. Имени ты своего не помнишь? Не помнишь. Считай, ты будешь кем-то, кто помнит о тебе том. Запутано оно все, ужас, – он зевнул, – Поработаешь еще одну вечность запасной памятью мироздания. Проблем-то.
– Но я устал. Я не могу больше. Совсем не могу… – я был растерян.
– Да? Хорошо, – мне показалось, что у него есть хвост и он им повел. А потом сел и подпер голову руками. Или лапами. Но я все еще никого не видел. – А, чуть не забыл. Говорят, есть белое зеркало… Что ты вздрогнул? Если есть черное, логично, что есть и белое, верно? Так вот, говорят, если пройти сквозь него, то ты исчезнешь полностью.
– Слышал я уже такие сказки.
– Нет, погоди. Там все наоборот. Там получается так, что ты исчезаешь как осознающее себя существо, а все твои деяния остаются: все, что ты сделал, вся память о тебе хранится миром, мирозданием. Понемногу в каждом встреченном тобой живом существе. Ты как бы разбиваешься на осколки, рассыпаешься на песчинки, переставая быть одним целым. А сам можешь не волноваться по поводу своего бытия. Потому что его как бы и нет.
Я поднялся.
– Как мне туда попасть?
– Ну-у-у, – уклончиво сказало существо, – путь туда небли-и-зкий. Дорога, как говорится, дальняя. Идти долго придется.
– Я готов.
– Ты так не хочешь жить, дружок?
– Я так не хочу быть… дружок.
– Ну как знаешь. Долго – это целую вечность. Далеко – это целое Всемирье. Это очень много дел, которые придется сделать. Очень много встреч и поворотов. Очень много рождений. Свершений. Стихов и песен. Миров и городов, планет и солнц. Очень много потерь. Ты устанешь еще больше. Ты ничего не забудешь. Ты будешь помнить старое и вершить новое. Как обычно. А белое зеркало – на другом конце мироздания, в противоположной стороне от зеркала черного, как водится.
– И оно уже – навсегда?
– Раз ты тут, значит – не навсегда, – голос рассмеялся. Но я уже не слушал его. Передо мной раскрылись двери, и я увидел дорогу, светлое утреннее небо и зеленый лес поодаль.
– Прощай, – бросил я голосу.
– До встречи, странник, – ухмыльнулся он, – До скорой встречи.
Автор: Char Li