10-А класс. Советская школа. Близко от Москвы.
Настолько близко, насколько это возможно для военного института, занимающегося разными военными делами. Такими затейливыми военными изделиями, маленькими и большими, которые очень нужно было поставить в разных местах и странах военспецам и конструкторам, главными и не очень. Эти спецы обычно именуются в доступных и недоступных источниках информации без указания имен под аббревиатурой "и др.".
До сих пор "и др." - Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен.
Но мы, их дети помним имена. Они вырезаны острым скальпелем в груди. И раны до сих пор не зажили. И никогда им зажить не суждено.
Наша школа, особая в том смысле, что процент институтских детей в ней 80 к 20. До сих пор так. Нет ничего, крепче дружбы таких вот 80%. Дети несуществующей войны. Спина к спине. Чистое сияние сердец. Понимание необходимости отсутствия отцов не только на родительских собраниях, но и дома. Пустота комнат, глубина маминого молчания, и переливы ее смеха, и горечь слез. Нужно очень громко лупить по пианино, чтобы расколоть эту тишину. Нужно обнимать и веселить красивую и одинокую маму от всей души, занимая все ее время своими шалостями и проказами.
Очень рано. Очень остро. Очень нежно.
Мы все дружили. В первом подъезде жили мы. В четвертом Колька с мамой и папой. Наши отцы служили в разных отделах, но часто ездили "поработать" в одну и ту же сторону. Правда, в разное время.
Камбоджа. Лаос. Патет Лао в Долине Кувшинов. Головорезы-людоеды племени мео, охотятся на советских военспецов вместе с цереушниками. Наши были без документов, без паспортов. Под охраной вьетконговцев. Нужно было сбивать вертолеты. самолеты, остальное не имело значения.
Голос Америки из приемника по ночам мы слушали очень внимательно и вовсе не для того, чтобы тащиться от гнусавого Севы Новгородского.
Мы ловили капли слов, намеки и держали кулаки. Двое суток после Лаоса отец спал, не просыпаясь. А потом, проснувшись улыбнулся и сказал - КАК ХОРОШО. НЕ СТРЕЛЯЮТ! Картошечка!!! Как этот рис надоел!
Он привез мне красный шелк, горящий огнем, как джунгли от напалма.
На платье для выпускного. Конечно, я его не тронула. До сих пор в шкафу.
Зато Колькин отец, закадычный кореш моего папы, внимательно вникнул в проблему. Он расспросил меня в подробностях, узнал, что я хочу "яблони в цвету". Мы были роднее родных, и Колькин отец считал меня дочерью. Погладив меня по волосам сказал:
- "Будет сделано!" И уехал. Туда же. Рулить саперными работами. Он вернулся в мае перед Днем Победы и привез отрез корейского невесомого шелка, голубого, как небо, усыпанного яблоневым цветом и птицами, поющими на тоненьких ветках.
Отгуляли майские. Сшили волшебное платье. Пришло время выпускного бала. Моя золотая, заслуженная медаль. Шампанское. Танцы. Веселье. Счастье. Мои яблони цвели вовсю и птицы щебетали на моих плечах.
Теплоход по Москва-реке. Музыка. Целовашки и обнимашки на палубе.
Колькин отец умер тем ранним солнечным утром, сидя дома в любимом кресле от остановки сердца. Мы узнали об этом, как только вернулись домой.
Платье я отнесла в церковь.